Последний трюк каскадера - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 8

Стучат. Входит инспектор Гарнье, вечно деятельный, суетливый, нос по ветру, крутится, как пес под ногами.

— Патрон, взгляните — результаты вскрытия.

— Будь другом, избавь меня от этой трупной литературы. Изложи сам покороче.

— Проще простого. Пуля пробила сердце. Смерть мгновенная. Выстрел был сделан с близкого расстояния. Жилет и рубашка прожжены.

— А как насчет болезней?

— Ничего. Крепкий тип. Износу не было. Вас это беспокоит, патрон?

— Пожалуй, да.

Тишина. Гарнье шарит по карманам, выуживает помятую сигарету, закуривает. Комиссар подвигает поближе к нему листки бумаги, на которые сыплется пепел.

— Это из лаборатории. Ничего нового. Пуля револьверная.

По всей вероятности, револьвер принадлежал Фроману со времен Сопротивления. Отпечатков пальцев много, но все — его собственные. Мы топчемся на месте. Гарнье показывает газету, роняет несколько горящих крошек табака.

— Осторожно, — говорит Дре. — Устроишь пожар. Езжай. Кстати, бесполезно допрашивать помощников Шамбона. Скорее, низший персонал… секретарш… Разузнай, о чем говорит народ. Меня это интересует в первую очередь. Потом разберемся. И не забудь о налогах. Я пытаюсь связаться с нотариусом, но линия занята.

— А кто нотариус?

— Мэтр Бертайон. Это имя записано в блокноте Фромана. Сегодня утром в одиннадцать он собирался встретиться с ним.

— Странное совпадение. Мне кажется, это дело…

Звонок прерывает разговор. Дре берет трубку и передает параллельную Гарнье.

— Нотариус у телефона, — отвечает голос.

— Спасибо, Поль… Алло! Мэтр Бертайон?.. Это комиссар Дре. Я по поводу кончины президента Фромана… Мне известно, что он собирался встретиться с вами сегодня утром. Не могли бы вы сказать, с какой целью?

— Это ужасно, — начинает нотариус. — Такой замечательный человек! Какая утрата для города! Прикрывая рот рукой, Гарнье шепчет: «А ведь он серьезно!» Дре делает большие глаза и продолжает:

— Вам известно, мэтр, о чем он хотел с вами говорить?..

Это очень важно, и вы можете, не нарушая строгой профессиональной тайны, сообщить мне, имел ли визит президента Фромана отношение к его распоряжениям относительно завещания. Нотариус колеблется.

— Я нарушаю правила, — замечает он. — Но совершенно конфиденциально, конечно, я могу сказать, что он намеревался изменить свое завещание.

— В каком духе?

— Этого я не знаю. Когда я спросил его, насколько дело срочное, он ответил: «Да, это по поводу моего завещания. Я хочу его иначе сформулировать». Вот и все. Он мне ничего не пояснил. Только записал нашу встречу на сегодня.

— Когда это было?

— В пятницу. Во второй половине дня.

— А на следующий день вечером он покончил с собой… Он был взволнован, разговаривая с вами?

— Нисколько. Но он был не из тех, кто дает волю своим чувствам.

— Как выглядит завещание?

— Все переходит его сестре и, следовательно, косвенным образом, его племяннику, господину де Шамбону. Но и своей молодой жене он оставил приличный капитал. Достаточный, чтобы жить на широкую ногу. Я не помню всех условий завещания, но могу вас заверить, что он распорядился всем с большой щедростью.

— Еще один вопрос, мэтр. Ходят слухи, что он переживал тяжелый момент.

— Ай, — шутит Гарнье. — Болезненный вопрос. Нотариус пытается уклониться от ответа, кашляет, прочищает горло.

— Да, конечно… Но дела обстоят прекрасно. Он уже уволил персонал, но, может быть, и это еще не все… Господин де Шамбон проинформировал бы вас лучше меня.

— Ну что ж, благодарю вас, мэтр. Тело передано семье. Похороны состоятся, когда она пожелает.

Безумно интересно манипулировать этими людьми, как пешками, быть их властелином, соблюдая при этом точность фактов, — ведь для того, чтобы изобразить сцену с нотариусом, я узнал от Изы, что Фроман намеревался изменить свое завещание. Угрожал ей. Кстати, я еще вернусь к этому.

Нет ни единой подробности, чтобы она не соотносилась с другой. Мне же принадлежит «монтаж», подача материала. — Я устраиваю представление захватывающей комедии, а ведь меня уже ничем не удивишь!

Итак, комиссар опять погрузился в размышления. Можно ли покончить с собой, когда намереваешься изменить завещание?

Здесь концы с концами не сходятся. С другой стороны, когда собираются облагодетельствовать? Или, скорее, когда хотят обездолить? Предполагать можно все что угодно. Дре достает розовую папку с надписью: «Дело Фромана».

Розовую. Мне хочется, чтобы она была розовой. Можно не сомневаться, что досье существует, и там есть все, что касается нас с Изабель. С того самого мгновения, как мы нахрапом водворились в доме президента, на нас заведено досье. (Я по-прежнему говорю «Президент»: ведь он коллекционировал — до смешного — титулы. Однажды я видел его визитную карточку. Там было несколько строчек одних инициалов, означавших различные общества, начиная с Общества взаимопомощи промышленности, кончая Ассоциацией по развитию Запада. Уже только поэтому Центральные справочные службы интересовались им, а значит, и нами, самозванцами.) Дре открывает досье.

«Монтано Ришар, родился 11 июля 1953 года во Флоренции, и т. д.». Повторять все, что там понаписано, неинтересно.

Только то, что привлекает внимание комиссара. «Профессия: каскадер. Регулярно сотрудничал с Жоржем Кювелье».

«Постановка акробатических трюков Жоржа Кювелье». Это имя известно всем. Дре соображает. Что ни говори, а тип, работающий с Кювелье, не первый встречный. Ничего общего с жалкими трюкачами, гоняющими по воскресеньям машины по вертикальной стенке на глазах у мужланов-разинь. Существует целая иерархия этих «сорвиголов», и, само собой, Ришара Монтано следует поместить на самом верху. Доказательство — его официальные доходы. Как вбить Дре в голову, что акробатические трюки — такое же ремесло, как и всякое прочее. Ремесло, связанное с огромным риском. Но не с большим риском, чем ремесло комиссара полиции. И столь же респектабельное. «Прайс Изабель. Родилась 8 декабря 1955 года в Манчестере, и т. д.».

Дре весьма смущает, что Изабель родилась в цирке, в одном из тех маленьких английских цирков, которые прозябают, кочуя между манежем и шапито. От Манчестера — до замка Ля Колиньер. Нет. Это уж слишком! Слишком чего? Он не очень-то понимает. Инстинктивно не доверяет этой паре. А ведь он не конформист. Каких только типов ему не приходилось встречать! К тому же девица — блеск! И она ничего такого не сделала, чтобы заарканить Фромана. Наоборот, этот идиот сам…

Дре читает дальше. Монтано и его спутница направлялись из Нанта в Лион на съемки. Во всем виноват Фроман. Катастрофа произошла в пятнадцать часов тридцать минут. Президент ушел с банкета, можно не сомневаться, выпивши.

Чтобы пресечь злословие, он почти что насильно поселил пострадавших в замке. Каков жест! Работа на публику! Я, Фроман, способен признать свою вину. Более того, чтобы склонить общественное мнение в мою сторону, я женюсь на девушке. Остается выяснить, почему та дает согласие.

Комиссар разгадывает эту маленькую тайну, но слишком многое ему по-прежнему неизвестно. Что касается меня, я скоро расскажу о себе. Холодно. Объективно. Как врачи описывают клинический случай.

И прежде всего об этих самых ногах. Я ведь не говорю о «моих» ногах. Теперь они уже ничьи. Я вожу их на прицепе.

Утром я дохожу до судорог, чтобы вытащить их из кровати, стараюсь их одолеть, обеими руками вытаскиваю из простыней.

Я мог бы добиться от старика, чтобы тот прислал мне какого-нибудь помощника — санитара. Но в этом есть что-то унизительное. Предпочел бы повеситься. Я научился самостоятельно маневрировать этими нелепыми, бледными, медленно атрофирующимися наростами, которые вечно болтаются, за все задевают, качаясь то влево, то вправо. Мне приходится постоянно присматривать за ними. К счастью, с головы до пояса я еще полон сил, энергии и, приподнявшись, умудряюсь сесть. Невероятно, какими тяжелыми могут быть две мертвые ноги. Костыли стоят у изголовья кровати. Я научился совать их под мышки и вскакивать одним рывком. Все дрожит, но стоишь. Затем начинается то, что с грехом пополам называется первыми шагами. Надобно качнуть вперед всю тяжесть, с которой врос в землю, перебросить на длину одного шага, на манер маятника, и вновь удержаться на костылях, а затем тут же скоординировать новый, равным образом подхваченный рывок. Так я продвигаюсь, подобно пироге, которая тащится по мелководью. При известной сноровке и натренированности это не так уж трудно, как кажется. Я мог бы пользоваться английскими тростями. Но предпочел навязать всем отталкивающий спектакль моего увечья. Ведь трости создают некий образ выздоровления.