Вдовцы - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 32

— На мой?.. Я доверяю вам, так как не разбираюсь в винах. Мне оно показалось превосходным.

— А между тем я уже где-то слышал ваш голос, — начал Брудье. — Я спрашиваю себя: а не…

— Вы слышали его по радио, — объяснил Гараван. — Серж много работает на радио. Лицо Брудье озарила улыбка.

— А-а! Вот оно что! Значит, вас можно увидеть и по телику. Ведь я же не сумасшедший. А я ломаю себе голову… Память играет с нами порой такие шутки…

Гараван улыбался. Он выиграл. Выиграл — что? А кто проиграл? Я допил свой стакан, но не утолил жажду.

— Я бы закончил сегодня вечером, — продолжал Брудье. — Сейчас мои подручные увезут лишнюю мебель. Ну что ж, мсье Серж, было очень приятно. Я словно избавился от наваждения. Вам тоже, наверное, такое знакомо… Силишься вспомнить… Как слово, которое так и вертится на языке… Он вернулся к своей работе.

— Славный малый, — пробормотал Гараван. — К сожалению, немножко увлекается спиртным… С вашего позволения, Серж, я пойду ему подсобить, пока вы разбираете почту.

С грехом пополам я принялся за дело. Чтобы не слышать стука молотка, я унес весь пакет писем к себе в спальню, но мне никак не удавалось сосредоточиться. Я где-то читал, что под воздействием противоположных раздражителей собака заболевает эпилепсией. Я оказался в аналогичной ситуации, поскольку меня раздирали противоречивые, но равные по силе чувства. Я страшился встречи со свидетелями, но она прошла безнаказанно. Значит, я имел право вздохнуть с облегчением и не терять надежды. Однако Гараван наверняка приберег для меня новые сюрпризы… Будущее меня пугало. Бежать отсюда… Но и тут меня раздирали взаимоисключающие чувства. С одной стороны, мне все больше и больше хотелось это сделать, но с другой — я не решался сдать позиции Гаравану. Он отнял у меня жену, книгу, богатство, а я еще дам ему в придачу чувство удовлетворения своим бегством? Ни за что.

Тогда чего же я хочу? И прежде всего, чего хочет он? Именно эта неизвестность меня и бесила. Может, он хотел довести меня до белого каления и толкнуть на то, чтобы я бросился его душить? И тогда он смог бы застрелить меня в упор. Законная самооборона… «Миркин сошел с ума. Он утверждал, что я — любовник его жены, — сказал бы он. — А ведь его жена сама умерла при невыясненных обстоятельствах». Мне уже слышались его фальшивые интонации. В этот момент заговорит Брудье, расскажет, как поразило его мое сходство с тем мужчиной, который убил Мериля. И круг замкнется. Не этого ли добивается Гараван? Но в таком случае что еще у него в запасе?.. Разве я не соединил концы с концами! Разве не выстроил в ряд весьма спорные, ничего не значащие аргументы! По его вине я превратился в механизм, придирчиво и бесполезно спорящий с собственным эхом. В моей бедной голове постоянно шумело, как в морской раковине. А я еще вынужден читать всякие глупости, которыми заполнены эти разноцветные листы почтовой бумаги. «Ваша замечательная история…», «Ваше знание человеческого сердца…», «Ваши столь реалистичные герои…». Куда там! Со скрежетом зубовным я хватал визитные карточки для ответа. «Патрис Гараван очень тронут и благодарит вас…» Я писал под угрозой смерти.

К обеду я не спустился. Флоран пришел узнать, что случилось. Я сослался на мигрень, что было правдой. К вечеру стук молотка прекратился. Это означало, что Брудье наконец ушел, и у меня отлегло от сердца. Гараван нанес мне визит собственной персоной.

— Вы плохо себя чувствуете, Серж? Он выглядел искренне огорченным, как всегда.

— Хотите, я вызову врача?

— Нет, благодарю. После автомобильной катастрофы у меня начались частые головные боли, но я знаю, как их надо лечить. Я сейчас спущусь. Вы удовлетворены работой краснодеревщика?

— Очень!… Комната приобрела надлежащий вид. Подсобные рабочие Брудье освободили ее от мебели. Я подумываю, не сделать ли из нее курительную… с бильярдным столом посредине? Пока это только проект… Мне необходимо узнать ваше мнение.

— Ну что ж, идемте посмотрим.

Он взял меня под руку, и мы спустились по лестнице. Какое трогательное зрелище! Двое друзей, из которых один заботливо поддерживает другого. Тогда как на самом деле тюремщик вел под руку пленника.

Брудье проделал огромную работу. Оружие не только висело на стенах (ружья с одной стороны, дротики, стрелы, луки, ножи — с другой), но также заполняло витрины, опоясывающие комнату. Подойдя ближе, я увидел в них массу различных предметов.

— Я ведь еще и путешественник, — пояснил Гараван. — Здесь выставлены сувениры, причудливые камни, туземные украшения — словом, лавка старьевщика. Я остановился возле стойки с ружьями.

— Полагаю, они не заряжены.

— Нет, разумеется. Боеприпасы надежно упрятаны. Он осторожно взял в руки тяжелый карабин.

— На крупного зверя, — пояснил он. — Прикиньте-ка на вес!

Положив карабин мне в руки, он смеялся над моим смущенным видом. Затем забрал и вернул на прежнее место, стерев кончиками пальцев невидимые пылинки со ствола.

— А как вы пристрастились к охоте? — спросил я.

— Благодаря чтению. Ведь я в самом деле рос одиноким ребенком и глотал приключенческие книжки одну за другой. Я отличался богатым воображением. Уже тогда я полюбил огнестрельное оружие. Я вырезал из иллюстрированных журналов картинки с изображениями хищников или зверей, казавшихся мне еще страшнее: носорогов, горилл, удавов, и просил, чтобы мне покупали пластмассовые револьверы, духовые ружья. Пока моя мать играла в бридж, я играл в охоту или в войну… Я носился по большой квартире, уже знакомой вам, и стрелял во все, что попадалось на моем пути. За диваном всегда пряталась парочка диких слонов, а уж змеи таились повсюду.

Он говорил, не переставая улыбаться глазами, но в его словах звучала какая-то сдерживаемая грусть, которая внезапно вызвала у меня симпатию.

— Не завидую вашему детству, — сказал я.

— А между тем в детстве меня нежили и холили! В моей спальне лекарств хранилось не меньше, чем книг. Но все это в прошлом… Взгляните-ка на эту флейту. Он легонько постучал ногтем по витрине.

— Подарок шамана из Кении. Он играл на ней, чтобы вызвать дождь… Тут выставлены амулеты, гри-гри… А еще тут есть снадобья от болезни, называемой любовью. Не слишком эффективные.

Он шел медленно, и я брел за ним. Помимо моей воли он сумел пробудить во мне интерес.

— Вот раздел, отведенный Родезии… Он еще не богат экспонатами. Ах! Здесь представлены воинственные мау-мау… Ничего, кроме оружия, и все образцы уже опробованы в бою. Отравленные наконечники стрел… плетеные веревки для удушения врага… ножи, с помощью которых прорубают дорогу в джунглях… Редчайшие экспонаты, поскольку с каждым связана какая-либо история. Впрочем, здесь у всего — своя история. Например, в этой витрине…

Сделав три широких шага, он оказался в глубине своего музея и указал мне на что-то пальцем.

— Взгляните сюда.

Я приблизился. На слое ваты лежал револьвер, и моя ладонь, моя рука, моя кожа узнали его раньше, чем мои глаза. Гараван открыл витрину, осторожно захватил оружие двумя пальцами за ствол, тщательно избегая прикосновения к рукоятке. Я смотрел на него почти с ужасом.

— Вот револьвер, с которым тоже связана история… Возможно, со временем я опишу и ее.

Подняв револьвер, он обратил его к свету, как ювелир, желающий вызвать восхищение игрой бриллианта.

— В барабане остались еще три пули, — сказал он. — Три других…

Он снова положил револьвер на ватное ложе и бесшумно закрыл крышку витрины.

— Люблю, — продолжил он, — такие вещи, которым есть что сказать… Если музей не посещают, это не настоящий музей. Вы согласны?

Не в состоянии что-либо ответить, я только кивнул, почувствовав настоятельную потребность сесть сейчас же, сию минуту. Несомненно, он показал револьвер, из которого я убил Мериля.

— Кушать подано, — объявил Флоран. Гараван тронул меня за руку.

— Пошли ужинать.

Как будто у меня еще оставались силы хоть что-нибудь проглотить! Именно в этот момент я и принял решение его убить. То, что столько времени зрело в глубине моей души, внезапно открылось мне с какой-то ослепляющей очевидностью. Гараван зашел слишком далеко. Он не имел права подвергать меня столь мучительным пыткам. Коль скоро он владел револьвером с отпечатками моих пальцев на рукоятке, ему оставалось только предупредить полицию, и следствие пошло бы своим ходом. Я был согласен на официальное правосудие, но не на его личное — правосудие каннибала. Я сел перед своей тарелкой, позабыв, где нахожусь.