Когда боги глухи - Козлов Вильям Федорович - Страница 14

• Предыдущая
• 14/157
• Следующая

– Пошел по стопам отчима?

– Моя бывшая профессия сейчас не в моде…

– А я, как видишь, не изменил своему ремеслу, – поддел брата Гельмут. – Летаю.

– И часто бываешь в Москве?

– Не только в Москве, летаю в Прагу, Варшаву, Белград. Бываю и на западных маршрутах.

– Новая власть тебе доверяет!

– В сорок девятом вступил в СЕПГ, – сказал Гельмут.

– Здорово же тебя коммунисты обработали в России!

– Я там шесть лет прожил…

– Прожил или просидел в лагерях?

– Я работал… Мы столько натворили в этой стране, что и за сто лет не рассчитаться.

– Чем же ты собираешься с русскими рассчитываться? – пытливо посмотрел в глаза брату Бруно.

– Ни я, ни мои дети больше никогда не будем воевать против России, – твердо сказал Гельмут. – Я там многое понял, дорогой брат!

– Поэтому и прислал ко мне в Берлин в сорок третьем советского разведчика?

– Он сам захотел с тобой познакомиться, – насторожился Гельмут. – Кстати, что с ним произошло? Я с тех пор его не видел.

Бруно достал из внутреннего кармана куртки точно такой же золотой перстень, как у него на пальце, и протянул брату:

– Возьми и постарайся больше никому его не отдавать… – Он странно улыбнулся. – Я ведь подумал, ты им продался! И предал свою Родину.

– Какую ты имеешь в виду – бывшую нацистскую Германию или Советскую Россию? У нас ведь с тобой две Родины.

– А когда-то ты считал Советы врагом номер один!

– Так Гитлер научил нас. Он за нас думал и решал, что любить, а что ненавидеть. Мне до сих пор стыдно, что был таким идиотом!

– Я Гитлера никогда не считал великим стратегом, – сказал Бруно, – И еще в сорок первом знал, что мы потерпим от СССР поражение.

– Знал и помогал ему?

– Мы, немцы, – самая дисциплинированная нация…

– Знакомая песня! – ввернул Гельмут.

– Долг, честь, дисциплина для рядового немца превыше всего, – продолжал Бруно.

– Долг, честь… – горько усмехнулся Гельмут. – Ты видел Освенцим, Майданек, Маутхаузен? Сожженные русские деревни, разрушенные нашими бомбами города? Ты видел людей, живущих в землянках? Детей, голодных, с обмороженными руками-ногами? Когда-то мне было стыдно, что я наполовину русский, теперь мне иногда бывает стыдно, что я наполовину немец… Мы убивали, жгли в крематориях, заживо замораживали, как генерала Карбышева, даже убили сына Сталина, а они нам, немцам, восстанавливающим нами же разрушенные города, протягивали куски хлеба, когда мы строем возвращались с работы. Там я встретил Клаву… Я горжусь, что во мне течет и русская кровь. Это великая нация! Великая страна!

– Я осуждаю нацизм, – сказал Бруно, – но Германия должна быть единой – ты хоть это-то понимаешь, Гельмут? Это ненормально, что немцы живут в двух разных лагерях… Да вот возьми хоть нас с тобой: ты – восточный немец, а я – западный! И чувствую, что между нами ширится пропасть… Этого нельзя допустить! Нас осталось двое на целом свете, мы родные братья, Гельмут!

– Что ты от меня хочешь?

– Ничего, – улыбнулся Бруно. – Хочу посмотреть на твою жену, детей.

– Ты мне не ответил, что произошло с русским разведчиком, который передал тебе мой перстень.

– Неужели ты хотел, чтобы я изменил своему долгу? – взглянул на него Бруно. – И стал сотрудничать с русской разведкой?

– Ты выдал его?

– Я должен был это сделать, но…

– Ты подумал обо мне? – перебил Гельмут. Бруно секунду пристально смотрел в глаза брату, потом отпил из кружки, поставил ее на стол, улыбнулся:

– Конечно, я подумал о тебе. Арестуй я его, тебе бы, наверное, не поздоровилось там…

– И все-таки, что случилось с ним? – настаивал Гельмут. – У меня остались самые лучшие воспоминания об этом человеке. Может, после встречи с ним во мне и начался тот самый перелом, который заново перевернул всю мою жизнь.

– Ты хочешь знать, что с ним? – Бруно легонько стучал костяшками пальцев по столу, – Кузнецов был безусловно умным и храбрым человеком. Он мне честно рассказал, что ты отказался с ними сотрудничать, а перстень он у тебя взял на время и попросил меня вернуть его тебе…

– Он погиб?

– Я его видел всего один раз. Он пришел ко мне в форме эсэсовца, почти без акцента разговаривал по-немецки. Рассказал о тебе, передал перстень и предложил работать на русских… Конечно, не сразу вот так в лоб, толковал о неизбежном конце нацизма, расплате вождей рейха за все злодеяния, причиненные народам Европы, бил на то, что во мне тоже течет русская кровь… Наверное, он во многом был прав, но не учел лишь одного: насколько он сам был предан своей родине, настолько и я – своей. Не мог я пойти, Гельмут, на предательство, хотя и понимал, что империя зашаталась и вот-вот рухнет. Думаю, что этот русский, Кузнецов, и сам бы меня в душе презирал. Короче, мне показалось, что быть крысой с тонущего корабля не пристало баронам фон Боховым… Кажется, он меня понял, по крайней мере, больше не искал встречи со мной.

– А что ему нужно было от тебя? – спросил Гельмут.

– Что нужно разведчику от разведчика? – усмехнулся Бруно. – Сведений секретного порядка, ценной информации, документов… Иметь в абвере своего человека! Ради этого Кузнецов мог и головой рискнуть! – Бруно неожиданно резко повернулся к брату, пронзительно взглянул в глаза: – Ты считаешь, что я должен был согласиться?

– Я сказал Кузнецову, что у него с тобой ничего не выйдет, – ответил Гельмут, выдержав взгляд брата. – И даже предупредил, что ты можешь его выдать.

– Зря он не послушался тебя, – спокойно заметил Бруно. – Планы у него, по-видимому, были грандиозные, не исключено, что он кое-чего в Берлине и добился. Не на одного же меня он рассчитывал. Наверняка были у него здесь и другие люди. Красное подполье и все такое.

– Абвер его арестовал? – спросил Гельмут.

– Его не арестовали. Он погиб.

– И ты знаешь как? – произнес Гельмут, глядя в окно, где с ревом пошел на взлет лайнер. – Я почему-то верил в его счастливую звезду.

– Я не уверен, что он где-то дал промашку. Как раз в это время произошло покушение на Гитлера. Сам понимаешь, мне интересоваться его персоной было опасно, да, признаться, и не до него было: тут такие головы полетели! Пострадало и наше ведомство… Вот о чем я подумал, Гельмут. Ведь Кузнецову ничего не стоило меня погубить.

– Он-то смолчал, а вот ты?..

– Ты мне не веришь, Гельмут?

– Мне было бы очень неприятно узнать, что ты это сделал, – уронил Гельмут.

– Давай рассуждать логично, – миролюбиво заговорил Бруно. – После встречи со мной Кузнецов еще много насолил нам… И погиб как герой, поверь мне.

– Я верю тебе, Бруно.

– После двадцатого июля тысяча девятьсот сорок четвертого года – дня покушения на Гитлера – расстреливали пачками генералов, высших офицеров… – Бруно задумчиво смотрел на брата. – Почему тебя так интересует судьба этого человека?

– Ты не поймешь, Бруно, – крутя на пальце перстень, сказал Гельмут. – Жаль, что он погиб.

– А своих соотечественников тебе не жаль? – В глазах Бруно появился холодок, хотя голос был по прежнему ровный.

– Каких? Тех, кто вешал, расстреливал ни в чем не повинных людей, не жалко. Мы развязали вторую мировую войну, отправили на тот свет пятьдесят миллионов людей. Мне жалко таких, как я, обманутых пропагандой, отравленных нацизмом. Кем мы были в руках Гитлера? Оловянными солдатиками!

– А то, что ты сейчас говоришь, разве не пропаганда? Русская пропаганда! Ну ладно, допустим, Гитлер почти всю нацию оболванил, зачем же ты теперь второй раз позволяешь себя оболванивать? И кем? Нашими кровными врагами. Не забывай, что советские танки грохотали по мостовым Берлина, гибли немцы и немки, дети и старики…

– Не преувеличивай, Бруно! – оборвал Гельмут. – Русские как раз гуманно относились к нам, и ты это отлично знаешь. Так что оставь в стороне детей и стариков. А что «наработали» эсэсовцы и гестаповцы, теперь известно всему миру. Наверное, и ты побывал в лагерях смерти? Посмотрел на крематории, горы волос, детской обуви и всего прочего, от чего у нормальных людей кровь в жилах стынет.

• Предыдущая
• 14/157
• Следующая