Солнце на стене - Козлов Вильям Федорович - Страница 66

• Предыдущая
• 66/85
• Следующая

— Это не обязательно, — усмехнулся Глеб.

— Тема поднята очень важная, — сказал Вениамин. — На нашем заводе такое тоже бывает.

— Не только на заводе, — сказал Игорь. — И в редакциях…

Глеб с удивлением посмотрел на него.

— Сколько раз ты водил в ресторан ответственного секретаря, чтобы он твои материалы в первую очередь проталкивал? — спросил Игорь.

— В таком случае ты можешь и Андрея упрекнуть: он ведь сейчас тоже будет выпивать со своим начальником.

— Ты Андрея не трогай, — сказал Игорь. — Он из другого теста… Ты поступал куда хуже, чем этот мальчишка-рабочий. Тот «обмыл» свою первую получку и, наверное, и без твоего очерка больше этого никогда не будет делать. А вот ты из меркантильных соображений после каждого гонорара таскаешь своего начальника в ресторан… Уж раз сам так делаешь, зачем же осуждаешь других?

Глеб встал со стула, засопел. Живописная шевелюра взлохмачена. Он подошел к окну, снял очки и стал на них дуть, потом вытер о рубаху.

— Выходит, если я иногда выпиваю, то не имею морального права писать о пьяницах?

— А ты в этом сомневался? — спросил Игорь.

— У меня много человеческих пороков, но из-за этого я совсем не собираюсь менять свою профессию… Журналисты — люди и пишут о людях.

— Но они должны быть лучше и честнее тех людей, которых критикуют, — сказал Игорь.

— Ты идеализируешь профессию журналиста… — снисходительно усмехнулся Глеб. — Не забывай, что она ведь вторая древнейшая!

— Игорь, ты не прав, — вмешался Вениамин. — У Кащеева талант… А талант…

— Принадлежит народу, — перебил Игорь. — Какие избитые сентенции.

— Игорь, ты сегодня чересчур в боевом настроении, — вмешался я.

Кащеев помрачнел. А Игорь уже посматривал блестящими глазами на Тихомирова. Он был не прочь сцепиться и с Венькой.

Выручил Глеб.

— В «Огоньке» нагрохали целый разворот про вашу экспедицию, — сказал он.

Это было неожиданно. Я еще не видел журнала. Действительно, к нам на Урал приезжал журналист. С неделю пробыл в экспедиции. И все щелкал фотоаппаратом.

— Тебе целая колонка посвящена, — продолжал Глеб. — И даже снимок: Андрей Ястребов в объятиях каменной бабы…

— Фоторепортер остряк! — заметил Вениамин.

— Когда это было? — спросил я.

— Как будто не видел, — ухмыльнулся Тихомиров. — Наверное, экземпляров двадцать купил.

— Кажется, «Огонек» у Марины с собой, — сказал Глеб.

— Мне не к спеху, — сказал я.

На кухню заглянула Нонна.

— Это что, заговор против нас? — спросила она.

Глеб поднялся.

— Мужской клуб временно закрывается… — сказал он.

Потом мы всей компанией отправились погулять. Стоял теплый осенний вечер. За крепостным валом садилось солнце. Оно облило красным светом кусты и похудевшие деревья в парке. Редкие розовые облака высоко стояли в небе. А сбоку над каруселью взошел бледно-желтый месяц.

Мы свернули к парку. Марина выразительно посмотрела на меня и отстала. Мы пошли рядом. От нее пахло знакомыми духами. Светлые волосы гладко зачесаны и блестят. В вырезе кофты я вижу белую шею.

— Ты долго путешествовал, — сказала она. — Белые горы, пещеры, открытия… Я рада за тебя.

— Какие у тебя новости? — спросил я.

— Тебе ни разу не пришло в голову позвонить?

— Зачем?

— Глеб говорил, у тебя роман с подругой Нонны. Ее, кажется, зовут Оля?

— Я ее люблю, — сказал я.

Глеб обернулся и посмотрел на нас. Нонна, смеясь, рассказывала про какое-то приключение на юге. Вениамин слегка обнимал ее за талию.

— Но ведь у нее до тебя был…

— Это тоже Глеб рассказал? — спросил я.

— Невероятно, — сказала она. — Андрей Ястребов полюбил!

— А как у вас с Глебом?

— Он очень милый… Внимательный, чуткий. Мне он нравится.

— Я рад.

— Ты ни разу меня не поздравил в день рождения.

— Ты уж извини, — сказал я.

— А Глеб — он был в командировке — пешком протопал двадцать километров и успел на поезд… Он ввалился вечером с охапкой чудесных цветов и огромным тортом.

— Ай да Глеб!

— Ты мне ни одного букета не подарил…

А подснежники? Бледно-голубые, нежные и пушистые подснежники? Далеко от города я нашел их в овраге в то сумрачное утро, когда мчался как сумасшедший к тебе. И я не виноват, что не донес их…

Я не сказал ей про подснежники. Пусть она никогда не узнает, что один букет я все-таки нарвал для нее…

— Ты должна радоваться, что избавилась от меня, — сказал я.

Она взглянула мне в лицо потемневшими от гнева глазами и вызывающе сказала:

— Он прекрасный парень… Напрасно вы с Игорем на него нападаете.

— Я не понимаю, чего ты злишься? — спросил я.

— Я хочу тебя поблагодарить, что ты меня с ним познакомил…

Глеб остановился, подождал нас. Несмотря на огромный вес и расплывшуюся фигуру, он не производил впечатления рыхлого детины. Ступал он легко, движения точные. Чувствовалась старая спортивная закалка.

— Мариночка, зайдемте в то кафе, где нас Андрюша познакомил? — широко улыбаясь, предложил Глеб.

Марина вспыхнула и, бросив на меня смущенный взгляд, отвернулась.

— Я не пойду в кафе, — сказал я.

— Мы иногда заходим туда с Мариночкой… Помнишь, когда я вас увидел в первый раз…

— Глеб, может быть, ты помолчишь? — сказала Марина.

— Не хотите — не надо… Дорогие мои, не будьте такими серьезными… Мир — это шахматное поле. Люди — пешки. И жизнь передвигает их из одной клетки в другую как ей вздумается…

Мне неприятно было смотреть на ухмыляющееся лицо Кащеева и слушать его самодовольные речи. Я подумал, что Марина намного тоньше его и ей, наверное, будет трудно с ним. И еще я подумал, что нет ничего на свете отвратительнее хамства.

Я незаметно отстал от них и сел на садовую скамейку. На крышу карусели опустилась крикливая воробьиная стая. Маленькие серые комочки пружинисто запрыгали по красной, усыпанной листьями крыше. Внизу негромко всплескивала вода. С клена слетали широкие желтые листья и бесшумно падали в реку.

Трава в парке пожелтела. Когда с реки налетал ветер, по широкому газону бежали желтые волны с красными гребнями.

Они уже далеко ушли вперед, когда Марина оглянулась. Я улыбнулся и помахал рукой. Мне хотелось побыть одному.

Со стороны моста по набережной шли двое: мужчина и рыжеволосая девушка. Они шли медленно, о чем-то разговаривая. Не доходя до меня, свернули на тропинку, которая вела к другой скамейке. Я узнал его, это Сергей Сергеевич, доцент института. Он в светлом костюме, на сгибе локтя бежевый плащ. Плащ не висел, а струился. Элегантный, подтянутый, Сергей Сергеевич внимательно смотрел на свою спутницу и улыбался. Они уселись на скамейку спиной ко мне. Я слышал его спокойный уверенный голос.

По дорожке катила свой голубой ящик мороженщица. Сергей Сергеевич взял два стаканчика и вернулся на место. Рыжеволосая развернула бумагу и стала есть мороженое. Доцент широко расставил ноги и наклонился вперед, стараясь не капнуть на брюки.

Я вспомнил Олю… Вот здесь, в снежный буран, мы сидели с ней на берегу. Тогда в первый раз я услышал об этом человеке. Он сидит в пятнадцати метрах от меня и, зорко следя за вафельным стаканчиком с коварным мороженым, что-то тихо говорит молоденькой дурочке, которая на седьмом небе от счастья.

Там, в Печорах, у нас как-то зашел разговор о доценте. Оля сказала: «Глупцы те парни, которые ревнуют своих девушек к прошлому… Прошлое остается в воспоминаниях, а не в ощущениях. Прошлое — это то же самое, что прошлогодняя трава: мертвая и не имеет запаха… Этот человек для меня умер. И я хочу, чтобы он умер для тебя. Иначе нам никогда не будет хорошо…»

Я не испытываю к нему вражды. Но он мне неприятен. Мне неприятна его улыбка, поворот головы, тонкий благородный профиль. У него белая мальчишеская шея и серебристые виски. Еще там, в Крякушине, студенты говорили, что девчонки не дают ему прохода. И вот эта рыжеволосая тоже смотрит на него влюбленными глазами…

По набережной шагала высокая женщина. В руке у нее черный ученический портфель. Я не психолог, но сразу узнал в ней учительницу. Строгое лицо, поджатые губы. Она была недурна, но в ней не было и намека на женственность. Пройдет такая женщина мимо, и никому в голову не придет оглянуться, хотя ноги у нее стройные и фигура девичья.

• Предыдущая
• 66/85
• Следующая