Солнце на стене - Козлов Вильям Федорович - Страница 81

• Предыдущая
• 81/85
• Следующая

— Бассейн, это, конечно, здорово…

— Ну вот, видишь, — воскликнул Дима. — Мы знали, кого выдвигали!

Дима засмеялся и, махнув рукой, побежал к автобусной остановке. На таком морозе долго не поговоришь.

Это он правильно насчет бассейна… В молодежной газете как-то писали, но дальше дело не пошло. А бассейн можно построить на берегу Широкой. Там пустырь еще не застроен. Место красивое: внизу река, слева площадь Павших Борцов. Почти в центре города, а никому мешать не будет…

«Постой, — сказал я сам себе, — тебя еще не избрали, а ты уже разошелся…»

Спустившись с виадука, я подошел к стеклянному киоску «Союзпечати». В одном из незамерзших окон отразилась моя длинная фигура во весь рост: некая подозрительная личность в легком пальто, узких брюках и пыжиковой шапке. У личности был красный нос с блестящей каплей на кончике и вообще несчастный вид. Тем не менее подозрительная личность смахнула каплю с носа, приосанилась и, широко ухмыльнувшись резиновыми от холода губами, весело подмигнула сама себе.

Пальцы ног прихватывал мороз. Ветер забирался в рукава и штанины.

«Мелкой рысью, кандидат в депутаты, по направлению к дому — марш!» — скомандовал я себе и, стуча подметками по обледенелому тротуару, припустил к общежитию.

Я стою в тамбуре последнего вагона и курю папиросу за папиросой. Мои лыжи в углу. В тамбуре, кроме меня, никого нет. Люди проходят в вагон. Высокие окна вокзала освещены, горят в морозном тумане матовые шары на столбах. Семь часов утра. Через пять минут поезд отправляется… Неужели она раздумала? Я дышу на обледеневшее стекло и смотрю на перрон. Сегодня пятница, и лыжников немного. Вот в субботу — другое дело: вагоны забиты до отказа. У меня нынче выходной. Валька простудился, и мне пришлось оттрубить две смены. Сегодня еле выпросил у Веньки отгул…

В прошлое воскресенье были выборы. Во вторник мне вручили временное депутатское удостоверение, в котором черным по белому написано, что Андрей Константинович Ястребов является депутатом городского Совета депутатов трудящихся. На первой сессии мне вручат депутатский мандат.

А две недели перед этим у меня были горячие деньки. Вместе с доверенным лицом — этим лицом был Лешка Карцев — я выступал в клубах и красных уголках. Сначала я стеснялся, потом привык, и, надо сказать, в последние дни встречи с избирателями доставляли мне удовольствие. Среди молодых строителей оказался и тот самый Кудрявый, которому я осенью на танцплощадке крепенько дал в челюсть. Тогда он молчал и лишь раскрывал рот, как рыбина, вытащенная из воды. А сейчас, ухмыляясь, стал задавать мне вопросы. И только после официальной части напомнил про челюсть. Кудрявый был горд этим событием и пообещал обязательно проголосовать за меня в шесть часов утра, тем более что в этом году будет голосовать впервые. Так что один голос я заработал самым неожиданным образом.

Вениамин Тихомиров на другой день после выборов поздравил меня и, улыбаясь, сказал:

— Опустил в урну бюллетень за Андрея Константиновича Ястребова… Вот не ожидал!

— Честно говоря, я тоже, — сказал я.

— Если ты попадешь в жилищную комиссию, то, надеюсь, не будешь голосовать против предоставления мне отдельной квартиры?

— Не надейся, — сказал я.

— Хорошо, что ты еще не председатель горсовета! — рассмеялся Тихомиров. — Ты всего-навсего слуга народа… Не забывай об этом.

— Я буду помнить…

— И еще одно учти, товарищ депутат… — уже другим тоном сказал Вениамин. — Разные собрания, заседания, приемы трудящихся — все это в нерабочее время.

— Если у тебя будут какие-либо вопросы ко мне как депутату нашего округа, — сказал я, — не забудь заранее записаться на прием…

Венька не нашелся что ответить и, хмыкнув, ушел.

В этот же день Дима сказал мне, что утром начальник цеха не ответил на его приветствие.

— Я больше не буду здороваться с Вениамином Васильевичем, — заявил Дима. — Очень неприятно, когда тебе не отвечают… У нас дома все говорят друг другу «спокойной ночи» и «доброе утро».

Как депутат я еще не пошевелил и пальцем, а уже на следующий день почувствовал кое-какие преимущества этого почетного звания… В понедельник, вернувшись с завода, обнаружил некоторые изменения в комнате: на окнах новые занавески, полы чисто вымыты, появился приятный желтый плафон на лампочке, и, главное, исчезли две кровати: Венькина и Сашкина. Комната сразу стала огромной и пустой. Можно было посредине поставить стол для настольного тенниса и, вооружившись ракетками, с кем-нибудь сражаться… Да, и еще одна деталь — это длинная зеленая дорожка, которая протянулась от двери до окна. А утром появился улыбающийся комендант и, пожелав доброго утра, чего раньше с ним никогда не случалось, сказал, что в ЖКО обсудили мою заметку, написанную три месяца назад для стенной газеты, и приняли меры: комната отдыха для рабочих, о которой я писал, будет оборудована. Уже есть указание приобрести телевизор новейшей конструкции, портреты космонавтов…

— Мы повесим и ваш портрет, — сказал я. — Рядом с Гагариным.

— А в вашу комнату, — продолжал комендант, — я решил пока никого не вселять…

— Что портрет! — сказал я. — Вам нужно поставить памятник!

— Вы ведь студент-заочник… Будете весной диплом защищать. Вам необходимы нормальные условия.

— Василий Терентьевич, — решил пошутить я, — а меня ведь не избрали депутатом…

Лицо у коменданта вытянулось, потом снова стало улыбающимся.

— Так не бывает, Андрей… Константинович.

Ого, даже отчество запомнил!

Но самую большую услугу оказала мне его жена: она любезно согласилась подержать у себя Лимпопо. Сказала, что ее дети без ума от собачки. Каждый вечер я заходил к ним и гулял с Лимпопо, который по-собачьи, от души радовался мне.

…Одновременно с паровозным гудком в тамбур вскочил еще один пассажир. Он был в синих эластичных брюках, толстом красном свитере и черной котиковой ушанке. Пассажир раскраснелся. Не глядя на меня, прислонил к стене лыжи, поправил на спине рюкзак, стащил одну за другой белые вязаные рукавицы. У пассажира серые глаза, и был этот пассажир — девушка.

Поезд медленно набирал скорость. Эти допотопные пригородные поезда не развивают больших скоростей. И паровоз почему-то прицеплен задом наперед. Окна в тамбуре расцвечены пышной изморозью. Желто-голубые отблески станционных огней играют за спиной девушки. Вагон раскачивается, громыхают и гудят под ногами колеса. Девушка протягивает руку за лыжами и наконец замечает меня.

Мы молча смотрим друг на друга. Я не знаю, что на моем лице, но она растеряна и изумлена. Девушка переводит взгляд на красную рукоятку стоп-крана.

— Если я поверну эту штуку, поезд остановится? — спрашивает она.

— Да, — говорю я.

— Я поверну эту штуку.

— За мелкое хулиганство вы заплатите штраф, — говорю я. — Десять рублей.

— Я убегу.

— Вы хотите, чтобы я заплатил?

— Понимаю, — говорит она. — Это ловушка.

— В таком случае мы оба в капкане, — говорю я.

Мы стоим друг против друга. Стена вздрагивает, и ее лыжи медленно ползут на меня. В самый последний момент я их подхватываю и ставлю рядом со своими. В тамбуре холодно, и пар от нашего дыхания смешивается. Она отворачивается, открывает дверь. Тяжелый металлический гул и шум ветра врываются в тамбур. Клубится пар, пахнет паровозным дымом. В белом облаке пламенеет ее свитер. Она высунулась в открытую дверь. Одно ухо котиковой шапки оттопырилось и трепещет на ветру. Я беру ее за плечи и закрываю дверь.

— Это насилие, — говорит она.

Большие темно-серые глаза, не мигая, смотрят на меня. Я вижу совсем близко припухлые губы, порозовевшие щеки, каштановую прядь волос, которая налепилась на черный мех шапки.

— Здравствуй, Оля, — говорю я.

Тихо и торжественно в сосновом бору. Вокруг толпятся огромные молчаливые сосны и ели. Серые лепешки грубой коры облепили стволы, и лишь выше, где растут ветви, кора становится нежной, желто-розовой. В широко раскинутых зеленых лапах сосны держат снег. Им тяжело, соснам, но они покорно стоят, боясь пошевелиться, чтобы не просыпать свой драгоценный груз.

• Предыдущая
• 81/85
• Следующая