Переломы - Тилье Франк - Страница 15

– А почему, знаешь?

– Что самое странное, не знаю. Я просто чувствовала, что должна уехать, оказаться подальше от того, что меня пугало.

– А что именно?

– Это так глупо… Коровник, сарай… Я… – Она пожимает плечами. – Что касается сарая, я была уверена, что в нем прячется кто-то вроде людоеда и что он хочет причинить мне вред. Я называла его Берди. Папа пытался меня успокоить, говорил, что его не существует, но ничего не получалось.

– Ну, дети очень часто боятся людоедов. У меня был черный человек. Я всегда боялся слухового окна у себя в комнате, потому что иногда мне там мерещилось его лицо.

– Ну да, но мне-то уже двадцать пять, а у меня до сих пор эти кошмары.

Молчание. Фред пытается ободрить девушку:

– Я, конечно, не аббат Пьер[5], но я тебе вот что скажу: если тебе хочется поработать, хочется изменить обстановку, нам люди нужны.

– Правда?

– Да, правда. Тебя это устроит?

Она радостно улыбается:

– Конечно!

– Будет нелегко, но тебя будут кормить, жить, если хочешь, можешь у меня, а от своей квартиры откажешься. И главное, сможешь помогать людям. Хорошая терапия, а? Нищета – вещь невеселая, но это так здорово – делать людям добро, делить с ними кусок хлеба и понимать, что мир на самом деле не ограничивается Францией.

Впервые за долгое время Алиса чувствует, что может расслабиться. Конечно, все дело в том, что у Фреда такой мягкий голос, а его взгляд ее действительно успокаивает.

Недалеко от них останавливается другой грузовичок. Из него выходят двое мужчин и женщина, в руках у них кастрюли, из которых поднимается пар. Тени приближаются.

Фред показывает пальцем:

– Смотри-ка, Самсон вон там, за палаткой! Вот подфартило! Пошли!

Они перебегают дорогу и смешиваются с толпой. Эти люди словно зависли между двумя мирами, в пространстве, где царят усталость, воровство, ссоры, страх. Поздоровавшись с добровольцами и знакомыми беженцами, Фред направляется к парню из Эритреи. Самсон обут в грубые башмаки, на спине у него большой рюкзак. На угольно-черную голову натянута вязаная шапка. Белки глаз желтоватые, что свидетельствует о проблемах со здоровьем.

Он недоверчиво смотрит на Алису и приветствует Фреда. Доброволец произносит несколько фраз по-английски, потом отступает на шаг, и молодая женщина оказывается лицом к лицу с высоким чернокожим парнем, не внушающим особого доверия.

– Ну! Задавай свои вопросы!

Алиса опускает глаза:

– Я… я не говорю по-английски. Ни слова не знаю.

– Ты шу… Нет, ты не шутишь… Ну ладно, ты не говоришь по-английски. Ты с ним трепалась два дня, но ты не говоришь по-английски… О’кей, о’кей… И наверное, ты хочешь, чтобы я спросил его, о чем вы разговаривали?

Алиса кивает. Афганки с мисками супа, сосисками, буханками хлеба проходят мимо нее и удаляются по рельсам. Фред, взяв на себя роль переводчика, пересказывает слова Самсона:

– Он рассказывал тебе о своей стране, о своих бесконечных скитаниях, рассказал, как побыл недолго в Англии, а потом жил в Канаде. Кстати, сегодня вечером он уедет, и мы его больше не увидим. Он бежал с родины из-за войны и…

– А я? Я о себе рассказывала?

Фред задает вопрос, потом пытается припомнить и как можно точнее передать услышанное.

– Ты рассказывала про свою собаку, про женщину в инвалидном кресле. Это твоя мать?

Алиса растерянно кивает. Молодой человек в бандане снова поворачивается к Самсону. Тот продолжает свой монолог, и Фред, нахмурившись, склоняет голову немного набок.

Когда он оборачивается к Алисе, у него что-то зажато в руке. Фотография. Алиса наклоняется:

– Что? Что это такое?

– Это… то самое, что ты дала ему на память, чтобы пожелать ему удачи.

В этот момент по площадке возле набережной словно проносится ураган. Беженцы с криками разбегаются в разные стороны и исчезают. Добровольцы поспешно убирают свои полупустые кастрюльки. Люди бегут, плачут, кашляют. Слезоточивый газ. Раздается усиленный мегафоном голос, командующий по-английски: «Всем разойтись! Здесь стоять запрещено!»

Алиса чувствует, как в общей суматохе чья-то рука хватает ее за запястье, и начинает вопить.

– Это я! – кричит Фред, не отпуская ее. – Уходим, скорее, бежим!

Молодая женщина уже вдохнула газ, у нее щиплет глаза, она сжимается в комок, и Фреду приходится силой срывать ее с места.

– Не отставай!

На дороге раздаются автомобильные гудки, хлопают дверцы полицейских машин и фургонов спецназа, царит полная неразбериха. Алиса ничего не видит, у нее першит в горле, она улавливает только, как заводится двигатель, а когда ей удается открыть глаза, она уже на бульваре, возле церкви Богоматери. Фред гладит ее по залитой слезами щеке:

– Ну как, получше?

– Что случилось?

– Ты ничего не помнишь? Газ? Как мы смывались?

– Нет, ничего. Совсем ничего.

– Опять твоя черная дыра?

– Мне плохо, Фред, мне…

Фред быстро припарковывает машину, отламывает горлышко у ампулы с физраствором и заливает его в красные воспаленные глаза Алисы.

– Не двигайся. Помигай глазами, и все пройдет. Бедненькая. Ты же, наверное, понятия не имеешь, что такое слезоточивый газ? Добро пожаловать в прекрасный реальный мир.

– Самсон…

– Все кончено, его мы больше не увидим.

На щеках Алисы блестят слезы вперемешку с физраствором.

– Фотография. Дай мне эту фотографию.

Фред трогается с места, включает поворотник и заезжает на улицу с односторонним движением. Он уже оправился от химической атаки, слезы больше не текут, голос нормальный. Он вынимает снимок из кармана и протягивает Алисе:

– Эта женщина провела у меня дома два дня.

Его голос меняется, становится более строгим.

– Это ведь ты?

Алиса берет снимок. Женщина стоит очень прямо, слегка вздернув подбородок. Волосы собраны в пучок, светлая куртка, сиреневый шарф, очков нет. Алиса чувствует, что падает в пропасть. Вся дрожа, она переворачивает фотографию.

На обороте изящным почерком написано: «Доротея Дехане, 14 марта 2007 года».

Теперь Алиса чувствует, что с головокружительной скоростью летит в пропасть. Она съеживается на сиденье, ей кажется, что черепная коробка сейчас взорвется. Да, она падает. Внутри все словно переворачивается, стремясь вырваться из тела. Горло перехватывает, легкие вот-вот лопнут.

А потом шум уличного движения, рокот мотора, вибрация – все исчезает.

Черная дыра.

В клинике Салангро Мирабель Брё открывает правую ногу Клода Дехане и осторожно ее массирует. Клод закрывает глаза от удовольствия:

– О боже, Мирабель, как хорошо! И ты так долго не приходила!

– Ты же знаешь, я не всегда свободна.

Клод бросает взгляд в сторону двери и снова закрывает глаза. Наконец-то у него нет ощущения, что он заперт в стерильной тюрьме. Тепло этих рук, их нежность, привычный ритуал массажа…

– Мне сегодня вечером обязательно надо уехать. Убраться отсюда. Завтра вечером поеду к жене в Берк и проведу с ней выходные. Ты приедешь с нами повидаться? Обещаешь?

– Если будет время. У меня много работы, ты же знаешь. А ты мог бы время от времени заходить ко мне. Два-три километра пешком через поле – это тебя не убьет.

Клод вздыхает, запускает жесткие пальцы в растрепанные волосы молодой женщины и ласкает ей затылок.

– Как странно, я чувствую, что ты… далеко. Что-то не так?

Мирабель встает, поворачивается спиной к Клоду и смотрит на свое отражение в окне. У нее черные глаза, пухлые губы, круглые щеки, покрытые веснушками, короткие рыжеватые волосы.

Она говорит с упреком:

– Что за ерунда с этими твоими ножевыми ранами? Я говорила с врачом, и ему кажется, что все было не так, как ты рассказываешь. Он считает, что ты не просто так поранился. Зачем ты это сделал?

Клод встает и подходит к ней сзади. Он маленького роста, она на несколько сантиметров выше. Он кладет руки ей на плечи: