Переломы - Тилье Франк - Страница 17

– Нет. Ни математику, ни историю…

– Совсем ничего не помните?

– Совсем ничего. Я даже не могу вам сказать, как звали учителей.

– На сегодня у меня еще два вопроса, Алиса. Почему отец позволил вам обратиться к психиатру, если он был против?

– До того как прийти к вам, я была на краю пропасти, у него не оставалось выбора… Потому что если бы я не, я не…

– Вы бы причинили себе зло?

– Думаю, да…

– …И последний вопрос. А вы знаете, почему он выбрал именно меня, чтобы лечить вас?

– Совсем не знаю. Наверное, потому, что вы хороший психиатр. Самый лучший…

Самый лучший психиатр… Люк со вздохом выключает магнитофон. Вдруг раздается стук в дверь.

– Иду!

Он отпирает и тут же распахивает дверь. И широко открывает глаза от удивления.

– Привет, доктор… Надо же, какой ты красивый.

Перед ним в дверном проеме стоит молодая женщина. Серая куртка, сиреневый шарф, волосы собраны в пучок.

– До… Доротея?

Не дожидаясь приглашения, Доротея Дехане входит и захлопывает за собой дверь. Она закуривает, сжимая в руке зажигалку. Погода на улице изменилась. Идет дождь, оставляя на асфальте неровные круги.

– Не представляешь, как трудно стрелять сигареты на улице, особенно под дождем. В лицее было проще. Ребята там никогда не отказывали, и ты знаешь почему. Он тебе даст сигаретку, а ты ему позволишь залезть в трусики… У тебя выпить не найдется?

– Чего вы хотите?

Она садится в кресло, как будто у себя дома. Грэхем не двигается.

– Простите, Доротея, но я должен уйти.

Она выдыхает дым через нос и всем своим видом выражает нетерпение.

– Ладно, теперь о серьезном. В квартире Алисы, в душевой кабине, я кое-что нашла. Кое-что странное…

Люк Грэхем отходит, смотрит в окно, опускает жалюзи и зажигает лампу.

– Что значит «кое-что»?

Доротея встает. Откинув перед зеркалом прядь темных волос со лба, она щелкает пальцами с длинными накрашенными ногтями. Потом резко оборачивается и гасит сигарету в пепельнице на ножке.

– Что значит? Блузку, всю в крови.

Люк чувствует, как у него обрывается сердце.

– Вы шутите?

– Что, похоже? Мой отец в Лилле, в больнице Салангро. Его выпишут сегодня вечером или завтра. Врачам он рассказывает, что дважды ударил себя ножом в грудь – пытался покончить с собой. В тот же вечер, когда вы проводили тестирование.

Люк Грэхем не может скрыть изумление. Он вспоминает рассказ Жюли. Попытка самоубийства. Значит, это был Клод Дехане.

– Чушь! Это неправда!

– Он убежден, что это я на него напала. Что случилось на тестировании? Что ты сделал с моей сестрой?

– После теста визуальной стимуляции Алиса очень плохо себя почувствовала, чуть не потеряла сознание. Мне не удалось поговорить с ней, она замкнулась. Она выбежала из лаборатории, промчалась через приемное отделение и уехала на машине, а я так и остался смотреть ей вслед. Я два дня пытался связаться с ней, но безуспешно. Однако прошлой ночью она оставила мне сообщение на автоответчике, это меня обнадеживает.

Он прикрывает глаза.

– А вы считаете, что это сделала Алиса?

Доротея снова щелкает пальцами:

– Ну, может быть, Берди. Тот самый, которого ты вытащил из ее головы во время тестирования. Я же тебя предупреждала – он может напасть.

Люк внимательно смотрит на нее:

– Я не могу найти ни диск с записью тестирования, ни фотографии – ваши, Алисы, других больных… Вечером после тестирования кто-то проник в дом.

– И что это значит? Ты меня считаешь воровкой? А почему меня, а не Алису?

– Она не знает, где я живу. А вот вы – я знаю, вы за мной следите, ходите перед моим домом, часто бываете в моем саду. Хватит наблюдать за мной, Доротея. Это ни к чему не приведет.

Девушка подходит ближе и смотрит ему прямо в глаза:

– Неправда, это поможет узнать, что ты там вытворяешь с моей сестрой…

Люк Грэхем вздыхает:

– Я хочу только одного – вылечить ее.

Доротея ходит взад-вперед. Теперь она выглядит обеспокоенной.

– Знаешь, отец не хочет неприятностей с полицией и не хочет, чтобы кто-то заглядывал во внутренний мирок Алисы. Поэтому он ничего не скажет. Но когда он выйдет из больницы, то может начать сводить счеты. Прежде всего с тобой. Думаю, отец тебя здорово не любит. И это еще мягко сказано.

Она мрачно смотрит на него:

– Отдай мне мой дневник. Я боюсь, что все это плохо кончится, я не хочу проблем. Я завяжу со всем, не буду больше прятаться. Мне это все осточертело.

Люк с силой трет лоб. Доротея, в отличие от Алисы, существо горячее, ее голыми руками не возьмешь.

– Сейчас вы не можете меня подвести, я должен дойти до конца. Ради вас и ради Алисы. Мы почти у цели, Доротея.

– Я сказала: мой дневник.

Люк подходит к ящику и протягивает ей стопку исписанных листов. Доротея стискивает зубы.

– Это… это ксерокс! Плевать я хотела на ксерокс! Отдай оригинал!

– Он не здесь, а на работе.

Он кладет руку ей на спину, подталкивает к двери.

– Послушайте, Доротея, я обещаю скоро заняться вами. Я придумал, как рассказать вашей сестре о том, что вы живы, не навредив ей еще больше. Но надо сделать то, о чем мы договорились, надо дойти до конца. А когда у Алисы восстановится память, все будет хорошо.

Она грозит ему пальцем:

– Только поосторожнее, ладно? Я не очень-то люблю Алису, но не могу видеть ее в таком состоянии, она же совершенно с катушек съехала. Это моя сестра.

И она уходит, такая же, как всегда: прямая, гордая. Ее машина резко трогается с места.

Оставшись один, Люк берет забытый ею сиреневый шерстяной шарф и утыкается в него носом. Можно сказать, что весь мир ополчился против него. Если Доротея и Мирабель испугаются, дорога к исцелению станет еще труднее. Год лечения может пойти насмарку.

«Думаю, отец тебя здорово не любит. И это еще мягко сказано». Люку становится не по себе. Он никогда не видел Клода Дехане, но много слышал о нем. И он знает, что этого человека все должны бояться.

Доротея, по-прежнему вне себя от злости, резко тормозит машину где-то за городом, отъезжает на обочину и смотрит на листки бумаги, лежащие на пассажирском сиденье. Ее личный дневник, описание трех лет ее жизни. Она сожалеет обо всем, она сожалеет о том, что встретилась с Люком Грэхемом, она сожалеет о том, что сказала об отце и своей жизни на ферме.

Она чувствует, что пропала. Ей не следовало доверять свой дневник Грэхему, не следовало так открываться перед ним. Если отцу каким-то образом станет известно о существовании этих записей и о том, какие тайны они скрывают, то…

Она вынимает из-под сиденья зажигалку, собирает листки в стопку, выходит из машины и отходит в сторону. Это тоже надо сжечь. Обязательно.

Она подносит огонек к бумаге, и та сразу вспыхивает. Наблюдая за тем, как обгоревшие листки разлетаются, словно бабочки, она думает о собственной жизни. Ей тоже хотелось бы улететь, снова увидеть городские огни. Ей кажется, что она пропустила все на свете.

Она зажигает последнюю сигарету, которую стрельнула у прохожего. Зрелище исчезающих страниц успокаивает, но это лишь копии, а оригиналы по-прежнему остаются в кабинете психиатра. Надо как можно скорее получить их. Она до сих пор боится отца. Даже когда он в больнице. Даже если его запрут в самую глухую темницу, ничего не изменится.

Она уходит, а огонь пожирает следы ее прошлого.

Бумага чернеет, но на двух страницах, которые вот-вот прекратят свое существование, еще можно прочесть: