Варшава - Козлов Владимир Владимирович - Страница 20

• Предыдущая
• 20/43
• Следующая

– Ну, отдал, значит – живи. Никто этих денег не видел, ясный пень. Но я тебе верю, не буду тебя насчет этого допекать. Отдал – значит отдал. А вообще – ну, ты сам видишь. У меня жена, двое детей. Мы ж не будем все в одной комнате, правильно? Ну, если мы с тобой сдружимся за это время, то будешь жить. А так – нет. Чтоб без обид, ладно? Держи пять.

В окне – солнце и облака над домами.

Кузнецов говорит:

– Должен просить вас, ребята, о снисхождении. Я вчера слишком много выпил шампанского по случаю восьмого марта, так что полноценной пары не получится. Но следующий раз наверстаем, обязательно…

Он поднимается, подходит к окну, открывает форточку с налепленной белой бумагой.

– Весной всегда хочется куда-нибудь сбежать из этой страны. Я был во многих странах, но хуже, чем здесь, еще не видел. Можете мне поверить. Такая, извиняюсь, жопа…

– А почему вы не уедете насовсем? – спрашивает Конкина.

– Ответить вам честно? Я люблю свою родину. Какая ни уродина, а все ж своя… Хотя когда-нибудь она меня, наверно, достанет…

Беру со стола плохо вытертый склизкий поднос, встаю за Голубовичем в очередь к раздаче.

Говорю ему:

– Ненавижу эту столовую, здесь всегда воняет.

– По фигу. Во всех столовых воняет. Вот если б открыли «Макдональдсы», как в Москве, это я понимаю…

– А деньги где брать на «Макдональдсы»?

– Зарабатывать.

В очереди за нами – чуваки с французского потока. Один говорит другому:

– Одолжи мне бабок, а то я поиздержался на базаре…

– Не одолжу. У меня самого мало.

– Что, боишься, что доллар скакнет? Ну давай я тебе по курсу отдам, шестьдесят центов, а?

Голубович берет рассольник, тефтели с пюре и компот, я – молочный суп с макаронами, пюре без ничего, с подливкой и чай.

Садимся за стол у выхода, я сдвигаю на угол стола чей-то поднос с грязными тарелками.

Голубович говорит:

– Я летом еду в Штаты – работать в детском лагере. Собеседование уже прошел. Еще из наших едут Сивакова и Марченко. А со всего курса, может, человек двадцать. Платишь сто пятьдесят баксов, тебе берут билет, отправляют в Штаты – там проживание-питание бесплатно, и еще карманные деньги баксов двести. Короче, остаешься в плюсе.

– А если кинут?

– Кто кинет?

– Ну, бабки отдашь – и никакой тебе Америки?

– Не, такой фигни быть не может. Это ж американская контора, у них офис – в Риге, работают на весь бывший СССР. Не, все солидно, иначе я б и не пошел. А так и язык, и просто посмотреть, и денег… Хотя денег и здесь можно заработать. Черновская со сто второй группы – знаешь ты ее, такая высокая, в черных джинсах ходит – устроилась на фирму, где индусы. Что-то им переводит. Платят нормально. Сколько точно – не говорит, конечно.

– А тебе не в лом – в лагерь, с детьми?

– А что такого, что с детьми? Чуть что – по жопе, и все будет класс… Да, Есина выгнали – он так зимнюю сессию и не сдал. Забухал пацан. Сейчас армия светит, если не отмажется. А учеба – все ерунда, как раньше было, так и теперь. У Кузнецова то синхронный перевод, то конференция, то миссионеры приезжают. Крутится чувак нормально – и здесь зарплата идет, и на халтурах баксов, может, сто имеет.

– Может, и больше.

– Да, может, и больше. А я, если б со Штатами не получилось, поехал бы куда-нибудь в Европу. Визу открыть, типа за машиной или по приглашению левому, а там устроиться поработать, дворником там или на ферме. Знаешь, сколько можно поднять? Там за такие деньги никто не будет работать – за тысячу марок. А у нас это, представляешь, сколько? Приехал, обменял десять марок – и жратвы всякой на неделю можно купить.

– А как работать с такой визой? По ней, вроде, нельзя?

– Ну и что, что нельзя? А кто там тебя поймает? Ну а если и поймают – в тюрьму ж за это не посадят и деньги, что заработал, не заберут. Хотя в Европе можно и в тюрьме посидеть. Мне рассказывали – пацан с переводческого ездил в Швейцарию, и его там посадили: оружие нашли или что-то типа того. Так там тюрьма – как наша гостиница «Юбилейная». Кормежка хорошая, на работу ходил, причем платили, и платили нормально.

– Значит, можно поехать в Швейцарию, разбить там витрину… Тебя посадят, скажем, на месяц… Ты это время работаешь, потом берешь бабки – и домой?

– Ну, можно и так. Только за витрину вряд ли посадят. Там это копейки стоит.

Поднимаемся с Бородатым по лестнице «хрущевки». Третий этаж. Бородатый звонит, открывает бабка в черном сарафане.

– Здравствуй, тетка. Вот привел тебе квартиранта – я говорил про него, помнишь? Хороший пацан, жил у Нинки, а она – ты ж знаешь – умерла.

Я и Бородатый разуваемся в узкой прихожей.

– Вот эта – комната, – говорит бабка. – Можаш вадить, каго хочаш. Толька сматры – штоб не абакрали. У нас красть нечага, а у том гаду быу квартирант, милицыанер – у маленькай комнате. Жанаты, жонка – у дярэуне. И прывеу бабу на ноч. А у яго залатое кальцо было – и украла она. Нада было добра схавать, каб не нашла.

В комнате – сервант, кресла и диван с деревянными подлокотниками. Полированный ящик телевизора «Электрон» накрыт красной салфеткой. Занавеска закрывает проход в другую комнату.

– А то – другая комната, там – мы с Галей.

Комната – узкая, у стен – две кровати. На одной лежит в одежде бабка, глаза закрыты. Бородатый несильно дергает ее за пятку в простом чулке. Она вздрагивает, открывает глаза.

– Привет, что это ты разоспалась? Я вам квартиранта привел.

– Идите вы у жопу, дайте паспать.

Мы возвращаемся в первую комнату. Бабка говорит:

– У сорак втарой сейчас держат квартиранта, платит тры с палавиной тысячы – гэта с пастелью. Кали без пастели, то тры. Пайдет?

– Комната проходная. Вы телевизор будете смотреть, а мне учиться надо.

– Да мы ничаго асоба не смотрым, толька «Марыю» и «Мачаху».

– Не знаю, надо подумать.

– Ну думай. Саша, нам тут Коля с цэркви гуманитарную помащ прынёс, давай я табе дам.

– А что там такое?

– Мы не поняли, не па-русски написана.

– Так давай у студента спросим, он шпрехает не по-русски.

Бабка приносит белую коробку с иностранными надписями. Язык непонятный, наверно, голландский.

– Это не английский, я этого языка не знаю.

– Ну ладно, не знаешь, так не знаешь, – говорит Бородатый. – Разберемся как-нибудь, что с ним делать. Скорее всего, каша.

Бабка приносит из кухни еще несколько коробок, Бородатый достает из куртки тряпичную сумку, они запихивают в нее коробки.

– Ну, мы пошли, короче. Давай.

Бабка кивает. Я говорю:

– До свидания.

Выходим на лестницу. Бородатый захлопывает дверь.

– Если дорого, то можешь к Павловне – в двадцать девятом доме, рядом с нашим. Она квартирантов не держит, а комната свободная.

Павловна сидит на кухне, вяжет. По радио идет передача «Жадаю вам».

– А зараз шчырыя виншаванни сямидесятигадовым юбилярам…

В моей комнате – диван, полированный стол без скатерти, два продавленных кресла и старый телевизор «Рекорд» на ножках. Хозяйка сказала – телевизор не работает.

Выхожу на лоджию, смотрю со второго этажа на двор. Хоккейная «коробка», деревянный детский домик, с трех сторон – пятиэтажки.

Сажусь за стол, пишу упражнения по грамматике. На кухне тарахтит холодильник. Я негромко включаю магнитофон – Кино, «Группа крови».

Звонок в дверь. Хозяйка выходит из комнаты, открывает. Я уменьшаю звук. Хозяйка говорит кому-то:

– Падажди, я щас.

Она идет на кухню, звенит бутылками, возвращается в прихожую. Дверь захлопывается.

Стук в дверь моей комнаты. Хозяйка.

– Вова, я эта самае… Самагонку прадаю. Но тольки яму – с пятага этажа, карапут гэты. Ён – каб жонка ня бачыла. Утрам идеть с сабакай, патом вечарам – с работы. Ты не бойся, он нармальны. – Она вытирает нос рукавом фланелевого халата. – У тым годе прадавала другим – во то были засранцы. Пазванили, уварвались, начали бить. Давай, кажуть, тысячу бабак, будем бить, пака ня даш. Я дала – што мне было рабить? Водку искали – не нашли. Забрали бабки, забрали телефон. Патом и бабки прынесли, и телефон – только, кажуть, не падавай у суд. Я и не падавала…

• Предыдущая
• 20/43
• Следующая