Колодец пророков - Козлов Юрий - Страница 32

• Предыдущая
• 32/98
• Следующая

– Видишь ли, – с удовольствием отпил из бокала, когда официант удалился, – на первый взгляд, генерал Толстой в госбезопасности – примерно то же самое, что Лысенко в биологии. Но не тот Лысенко, который боролся против Вейсмана и Моргана – генерал Толстой не настолько глуп, – а Лысенко, которому действительно удалось бы вывести сорт ветвистой пшеницы урожайностью в двести центнеров с гектара. Генерал Толстой – уже не какой-то там реальный функционер, которого можно вызвать на ковер, исключить из партии, понизить в звании, он – фантом, дух, домовой, леший, демон, одним словом, та мистическая точка, сквозь которую уходит в никуда, вернее, в иные измерения энергия угасающей, обреченной системы. Уходящая энергия делает его бесконечно сильным. Наивысшего могущества он достигнет в момент окончательного краха. Но его трагедия в том, что он не понимает природы своей силы. Можно привести пример из астрономии: звезда – «красный гигант» – прежде чем взорваться сжимается в «белый карлик». Я бы советовал тебе держаться от него подальше.

Илларионову-младшему не понравилось, что это было произнесено как-то походя, между салатами в преддверии блюда под названием «бризоль» и запотевшей «Столичной».

– А что же ты, – спросил он, – не помогаешь товарищу спасать вскормившую вас систему?

– Как бы тебе объяснить, – не обиделся отец, – есть генералы от наступления и генералы от отступления. Таланты первых проявляются, когда армии идут вперед. Таланты вторых, когда – откатываются. Впрочем, – разлил по рюмкам водку, – решай сам. Я в твои годы уже ходил в комбригах. Отступление – это, в общем-то, родовые схватки новой цивилизации. Некоторым умельцам удается проскользнуть в утробу, по-новой ворваться в мир на плечах младенца. Толстой собрал в своем управлении людей, которым, как он полагает, в силу их природных или приобретенных способностей, или по каким-то иным причинам, поверь мне, такие причины имеют место быть, по силам решать задачи глобального масштаба. И, что очень для него важно, без малейшего участия со стороны государства, вообще без всякой помощи извне. Грубо говоря, тебе, к примеру, семнадцатого августа одна тысяча девятьсот девяносто какого-то года может быть предложено сделать так, чтобы доллар к первому сентября этого же года перестал быть ведущей мировой валютой. Все. Остальное – твои проблемы.

– Это безумие, – чокнулся с отцом Илларионов-младший, – но такая вера в безграничные возможности человеческого разума достойна того, чтобы за нее выпить. За генерала Толстого – человека Нового Возрождения!

– Ты как никогда близок к истине, сын, – улыбнулся Илларионов-старший. – Когда заходит речь о титанах Возрождения, я всегда вспоминаю золотого мальчика Леонардо да Винчи. Для какого-то празднества у очередного своего герцога ему пришлось выкрасить мальчика золотой краской, вручить ему лук и стрелы, чтобы он изображал резвящегося Купидона. Но по окончании празднества великий Леонардо забыл смыть с него золотую краску, а может, еще не успел придумать соответствующего растворителя. Одним словом, золотой мальчик умер в страшных мучениях. Все капилляры и поры на его коже были зацементированы золотой краской. Дай-то Бог, чтобы я ошибался, но сдается мне, все вы в этом управлении – золотые мальчики и девочки – специалисты одноразового применения. Не обольщайся насчет его дружбы. Он бережет тебя для звездного часа, который назначит тебе лично.

Илларионову-младшему припомнилась мысль ныне почти забытого римского философа Семпрония Флакка, который заметил, что закаты империй угадываются, когда посреди незыблемости, мощи и изобилия присутствует нечто необъяснимо странное. Илларионов-младший ощутил это странное в пустом зале ресторана «Националь» за столом, застланным белоснежной накрахмаленной скатертью, заставленным мельхиоровыми салатницами, соусницами, салфетницами у огромного черного окна, сквозь которое были видны сюрреалистические в желтой (цвет предательства и измены) подсветке кремлевские башни под ярко-алыми, как некогда увиденная то ли во сне, то ли наяву на щеке огромного черного ворона капля крови, пятиконечными звездами. Странность заключалась хотя бы в том, что они вдвоем сидели в огромном зале (почему больше никого нет, где остальные посетители?) и говорили о близком конце государства, в то время когда его подводные лодки несли боевое дежурство в устье Миссисипи, а его спутники фотографировали президента другого государства, справляющего нужду на поросшем ивами берегу ручья во время ловли форели на уик-энде в штате Вайоминг. Илларионов-младший своими глазами видел эту фотографию. Он осознал окончательную и бесповоротную правоту забытого (как всякого истинного пророка) Семпрония Флакка в день (уже правил Черненко), когда в герметично запертом с вечера храме Василия Блаженного поутру обнаружили неизвестно как туда пробравшегося под километрами асфальта упитанного энергичного барсука.

Генерал Толстой пригласил Илларионова-младшего полюбоваться на помешенного в клетку и доставленного к нему в кабинет толстого хулигана. Барсук вел себя победительно, если не сказать, нагло, посматривая сквозь прутья на генерала Толстого и Илларионова-младшего с каким-то даже превосходством.

Поднимаясь к шефу, Илларионов-младший уже знал, что смертельно больной, ничем не интересующийся генсек Черненко не только затребовал к себе в ЦКБ полный отчет об этом происшествии, но и распорядился засекретить информацию.

– Что вы с ним собираетесь делать? – поинтересовался Илларионов-младший, с детства относившийся ко всем без исключения животным с сочувствием за все те мучения, которые они (в смысле другие, вообще животные) принимали от людей.

Генерал между тем проводил над барсуком какие-то странные эксперименты. Он свернул трубочкой рубль и сунул прямо в нос барсуку. Тот презрительно отвернулся и чихнул. Тогда генерал достал из кармана бумажку в один доллар, свернул трубочку, но даже не успел просунуть внутрь, так стремительно барсук сожрал доллар.

– Не прокормишь, – уважительно заметил Илларионов-младший.

Генерал Толстой вызвал помощника.

– Отвезите в ЦКБ, покажите Константину Устиновичу, а потом…

– В лес, – подсказал Илларионов-младший.

– А вот мы сейчас посмотрим, в лес или на псарню. Дай-ка монетку!

Илларионов отыскал у себя юбилейный рубль с Лениным.

– Решка – отпустим, орел – на псарню, – ловко, как если бы частенько этим занимался, подбросил вверх монету генерал, смачно поймал, стиснул в кулаке. Пригласил к кулаку помощника и Илларионова. – Решка. Повезло поросенку, – с некоторым даже разочарованием проговорил генерал Толстой.

Может быть, это только показалось Илларионову, но в глазах пожирающего американские доллары и брезгующего советскими рублями барсука определенно промелькнуло облегчение.

Помощник пригласил двух прапорщиков с носилками. Они поставили на носилки клетку, унесли барсука, который на прощание сильно омрачил воздух в кабинете генерала.

– Значит, все-таки в храме, – вздохнул он, когда помощник прикрыл за собой дверь. – Жаль. Я надеялся, что он будет в Кремле…

– Какая разница, в Кремле или в храме? – удивился Илларионов. – В Кремле что… сожрет звезды? В храме – кресты?

– Рубль металлический, кстати, береги, – посоветовал генерал. – По пять долларов за железный будут давать. А бумажные деньги, если есть, трать, сынок, не стесняйся.

– Вы хотите сказать, что это знамение? – осведомился Илларионов.

– Да ну, какое там знамение, – махнул рукой генерал Толстой, – готовый сценарий! Это же новый хозяин России! Храм Христа Спасителя восстановит – спасибо, но наворует, нажрет, нагадит… Выше головы. Хорь-то посмышленее будет барсука. Хорь – охотник – двадцать девять километров до курятника покрывает. А барсук жрет все, что вокруг. Где барсук сел, там народу помельче – землеройкам, кротам, ежам – делать нечего. После барсука – выжженная земля. А после выжженной земли что? – спросил у Илларионова генерал Толстой и сам же ответил: – Красное знамя! Но не сразу, – добавил задумчиво, – ох, не сразу… И… не красное…

• Предыдущая
• 32/98
• Следующая