Колодец пророков - Козлов Юрий - Страница 50
- Предыдущая
- 50/98
- Следующая
Впрочем, он был нетипичным бандитом. Ходил в церковь. И не просто ходил, но отваливал батюшке деньги, на которые тот строил на церковном дворе хоромы едва ли не выше самой церкви. Однажды на глазах Августы, которая иногда принимала участие в делах, пренебрег полумиллионом долларов, отказавшись закопать контейнеры с радиоактивными отходами в глухом лесном углу Ярославской области. Августа подумала, что муж сошел с ума. Работы было всего ничего – отправить под ночь грузовик с десятью бочками якобы порошка для ксерокса, откупиться от ГАИ, заплатить по сотне работягам и тысячу первому встреченному экскаваторщику, чтобы поглубже закопали бочки да навалили сверху деревьев.
– На моей бедной земле и так слишком много ядовитых захоронений, – сказал муж Августе.
– Если узнает шеф, – заметила Августа, – станет одним захоронением больше.
Ее муж был вторым человеком в сложной отраслевой бандитской иерархии.
– Ты отстала от жизни, – усмехнулся он, – шеф теперь я. И пока я жив, ни одна сволочь не закопает в моей земле никакой гадости!
Он был нетипичным бандитом.
Очень хотел детей. Женился на Августе, как открылся ей позже, когда их супружеская жизнь потеряла смысл, потому что она, по его представлениям, должна была рожать потрясающе красивых детей.
Но Августа никак не могла забеременеть.
Не помогли ни знаменитые итальянские курорты, ни купание на Кипре возле торчащего из вечной пены черного, как член нефа, камня Афродиты, ни считающаяся лучшей в мире клиника в пригороде Лос-Анджелеса Санта-Монике.
Гинекологи не ставили диагноз «бесплодие». По женской части у Августы было все в порядке.
– Сеньора, природа позаботилась о том, чтобы вы были совершенной матерью, без малейшего труда производящей на свет совершенных детей. Поверьте, сеньора, им будет грустно выходить из вашего чрева, настолько хорошо оно приспособлено для деторождения. Успокойте своего мужа. Просто вам еще не настало время рожать, – сказал ей по завершении обследования старый, как истлевший лист, со сморщенной, как у черепахи, кожей и в черепашьих же затемненных очках врач – индеец, а может мексиканец, берущий за консультацию пятьдесят тысяч долларов.
– Милый, – ангельским голосом поинтересовалась у мужа Августа, – ты подписал чек дону Антонио?
– Благодарю вас, сеньора, – церемонно поклонился дон Антонио, – вы мне решительно ничего не должны. Я буду счастлив получить от вас финансовую весточку, когда вы, наконец, принесете потомство. Надеюсь, что это событие не заставит себя долго ждать. Счастливого пути, сеньора! Я никогда не был в России, но слышал от своих пациенток, что это прекрасная и с большим будущим страна!
Августе, помнится, показалось странным, что этот велеречивый старый пень (она так и не поняла, почему его считают лучшим в лечении бесплодия), говорящий по-английски с ошибками и расписывающийся на рецептах каракулями, сидел в шикарном, но темном как склеп из-за опущенных жалюзи кабинете в затемненных очках? Когда автоматические ворота клиники мягко закрылись за их машиной, Августа забыла о доне Антонио.
И, как выяснилось, напрасно.
Она ощутила смутную тревогу над Атлантическим океаном в салоне огромного головастого «Боинга», летящего из Лос-Анджелеса в Париж. Августа вдруг поняла, что происходит что-то нехорошее и что это связано с ней и ее мужем, находящимся в данный момент на втором ярусе «Боинга» в баре с видом на облака.
Августа прогулялась по салону, вглядываясь в лица людей, как бы сматывая в клубочек невидимую нить, указывающую путь к источнику опасности.
Источник находился за вакуумной бронированной дверью, ведущей в помещения команды и кабину пилотов. Августа не задумываясь протянула руку к кнопке звонка, но не успела позвонить. Из кабины по потолку вглубь салона уходила затемненная (Августа сразу вспомнила гадкий цвет, поняла свою ошибку!) пластиковая труба пневматической почты. Внутри трубы раздался глухой щелчок. Августа проводила взглядом летящую внутри трубы (она знала куда) капсулу с посланием. Ее охватила ярость. Она могла изымать и вводить взглядом нужную информацию в компьютерные сети, выключать волевым импульсом свечи зажигания в моторе, заклинивать электронные рулевые колонки. Могла, к чертовой матери, уронить в океан огромный металлический, оскорбляющий небесную синь, головастик-«Боинг». Но была бессильна против древних как мир простейших механических движений, будь то неторопливое вращение мельничных или масличных жерновов, ход башенных часов на площадях, полет выпущенной из лука стрелы, брошенного крепкой рукой копья, плевок пневматической почты.
С детства Августа делила людей на три вида: свои – то есть готовые служить ей; чужие – такие как учительница химии, которые открыто и не таясь ненавидели ее; и, наконец, – никакие (их было подавляющее большинство), которые не могли ни помочь, ни навредить ей. Но, оказывается, были еще и четвертые – такие как дон Антонио, рассыпающиеся, как истлевшие листья, живущие сколько им вздумается, носители древнейших, дочеловеческих, ускользающих как наркотический дым и как наркотический дым же воздействующих на мир знаний, маскирующиеся под никаких, но готовые нанести коварный, хитрый удар в момент, когда она лишена возможности ответить.
Августа была слишком беспечна в последнее время. Она должна была разглядеть спрятанные под затемненными стеклами (о, ей были известны эти, усыпляющие бдительность, особой – на вороньей крови – плавки стекла!) глаза дона Антонио, стереть мексиканско-индейскую вонючку в порошок! Августа не сомневалась, что даже если пошлет по его следу своих помощников, они уже не найдут врача-миллионера в клинике под Лос-Анджелесом. Эти люди были старше мира. Они приходили в мир как наркотический дым, воздействовали на мир как наркотический дым, и как наркотический дым растворялись в нем – без следа, цвета и запаха.
Оставляя «ломку» Августе.
Когда Августа добежала до бара с видом на облака, конверт и послание, сделанные из специальной мгновенно сгорающей бумаги, лежали кучкой пепла в пепельнице. Муж дрожащей рукой наливал себе из бутылки виски. Он вздрогнул, увидев Августу. Он был человеком неробкого десятка и к тому же бандитом, контролирующим целую отрасль. Но сейчас выглядел как проворовавшийся коммерческий директор, на которого «наехали» крутые ребята то ли из группировки, то ли из налоговой полиции.
Августа молча налила себе виски. Выпила.
– Я догадываюсь, что старый ублюдок написал какую-то мерзость, – сказала она. – Он приставал ко мне. Всадил под видом снотворного наркотик, потом тряс у меня перед лицом своим чудовищным татуированным индейским членом. Но я не отключилась. Я начала кричать, он убрался. Я не хотела тебя расстраивать. Поэтому, кстати, он побоялся взять с нас деньги… – Августа с тревогой посмотрела на мужа. Муж ответил ей бессмысленным взглядом никакого человека, склоняющегося, однако, к тому, чтобы сделаться чужим.
– Откуда он знает русский язык? – спросил он.
– От русских б…й, которых трахает в своей сраной клинике!
В это было трудно поверить, но муж, похоже, принял ее слова близко к сердцу. Августа вспомнила, что он ревнив. Телохранитель, с которым она ему изменила сразу после свадьбы, был послан с поручением в Гулистан, где неизвестные похитители содрали с него – живого! – кожу. После этого прискорбного случая другие телохранители, вообще все знакомые мужа, даже приезжающие на деловые встречи гулийцы и чеченцы, смотрели на Августу как на женщину-невидимку, то есть в упор де видели Августу.
– Что означает в русском языке слово «шагина»? – поинтересовался муж.
– Шагина? – удивилась Августа. – В литературном русском языке такого слова нет.
Они летели над Атлантикой с востока на запад, можно сказать, висели на хвосте у садящегося солнца. Который уже час «Боинг» болтался в закате, как железная соринка в закрывающемся циклопьем глазе светила. Августа подумала, что сумеречная трещина между мирами бесконечно расширилась. И еще подумала, что неплохо было бы ускользнуть в нее вместе с «Боингом», чтобы избавить себя, мужа и всех остальных людей от сомнений и страданий. Она увидела косо вонзающийся в океан, как белое лезвие в желе, самолет, бестолково мечущиеся над водой цветные облака, постепенно растворяющиеся в сумерках. Но она знала, что подобный конец – невозможное для нее счастье, что «Боинг» долетит до Парижа, даже если у него откажут все двигатели и отвалятся крылья. Августа была вполне самостоятельна в принятии любых решений. Но только не в решении – жить ей или не жить. Тут воля Августы растворялась в иной – бесконечной и непреклонной – воле, как соринка-самолет в закатном небе.
- Предыдущая
- 50/98
- Следующая
