Покров для архиепископа - Тримейн Питер - Страница 18

Фидельма с интересом взглянула на него.

— Старик, ты ничего не попросил для себя. Почему?

— Мальчику молитвы нужнее, чем мне, — проворчал старик, будто защищаясь.

— Но почему?

— Когда придет мой срок, он останется один на свете. Я уже стар и многое видал за все эти долгие годы. Но отец мальчика, мой сын, и его жена уже ушли от меня в лучший мир. У мальчика никого нет, и, быть может, вашими молитвами в его жизни будет что-то получше, чем до самой смерти сидеть здесь и продавать свечки.

Фидельма пристально посмотрела в бесстрастное лицо ребенка. Ей ответил спокойный, пустой, ничего не выражавший взгляд.

— Чем бы ты хотел заняться в этом мире? — тихо спросила она.

— Какое это имеет значение. Все, что я могу делать — это сидеть тут и мечтать, — пробормотал мальчик.

— А о чем ты мечтаешь?

На мгновение его глаза заблестели.

— Я бы хотел уметь читать и писать и служить в каком-нибудь великом монастыре. Но это невозможно.

Он снова опустил взгляд, а лицо стало непроницаемым, как прежде.

— Потому что тебе не на что учиться, — вздохнул старик. — Я сам необразован, понимаете, — он обратился к ним, оправдываясь, — и денег у меня нет. Того, что мы выручаем за свечки, хватает только на пропитание. На излишества уже не остается.

— Как тебя зовут, мальчик? — спросила Фидельма с улыбкой.

— Антонио, сын Нерея, — спокойно и гордо ответил он.

— Мы будем молиться за тебя, Антонио, — сказала Фидельма. — И за тебя, старик. — Она повернулась к деду с поклоном. — Спасибо вам, что пришли на помощь так вовремя.

Близился вечер, но воздух был еще теплым и влажным. Вернувшись с кладбища, сестра Фидельма отправилась на постоялый двор Арсения и Эпифании. Она с середины ночи была на ногах и очень устала. Ей хотелось не только перекусить, но и устроить себе сиесту — так здесь называли шестой час дня, sexta, самое жаркое время суток, когда римляне скрывались в комнатах и отдыхали от невыносимого зноя. Освежившись купанием и недолгим сном, она обнаружила, что ее ждет Фурий Лициний, чтобы снова проводить в Латеранский дворец. Она обещала Эадульфу встретиться с ним там, чтобы вместе расспросить свиту Вигхарда.

Первое, о чем она спросила молодого стражника, — нет ли вестей о пропавшем Ронане Рагаллахе. Лициний покачал головой.

— С тех пор, как он бежал, то есть с сегодняшнего утра — ничего. Вполне возможно, что он прячется где-то в городе, хотя мне кажется, что тогда его легко бы заметили, с его необычной тонзурой, какую носят ирландские и бриттские монахи.

Фидельма задумчиво склонила голову.

— Значит, вы уверены, что он в городе?

Лициний пожал плечами. От капеллы Святой Евпраксии они свернули на Виа Мерулана и пошли вниз, где у подножия холма стоял Латеранский дворец.

— Мы известили все посты стражи на всех воротах города. Но Рим большой, и в нем есть такие места, где человек может прятаться годами или даже убежать незамеченным. Например, берегом Тибра, до Остии и Порто, что у моря, а оттуда уже можно наверняка уехать в любую сторону света.

— У меня такое ощущение, что он все-таки в городе. И рано или поздно найдется.

— Deo Volente, — смиренно сказал Лициний. — На все Божья воля.

— Лициний, вы хорошо знаете город? — Фидельма решила переменить тему.

Лициний поморгал.

— Ну, так же, как все. Я родился и вырос на Авентинском холме. Мои предки были патрициями еще во времена основания Рима, они девять веков назад предложили Лициниевы законы. — Фидельма заметила, что лицо юноши слегка порозовело от гордости. — Во времена великих Цезарей я мог бы быть генералом императорской армии, а не…

Спохватившись, он бросил на Фидельму сердитый взгляд, словно это она виновата, что выпустила наружу его затаенное недовольство чином простого стражника, и замолчал.

— Тогда, может быть, вы сможете ответить на вопрос, который мне не дает покоя, — сказала Фидельма, делая вид, что ничего не заметила. — Столько людей говорили мне, как Рим прекрасен, а я смотрю и вижу, что дома будто покалечены войной. Одни почти разваливаются, другие открыты любой непогоде — вид такой, будто на город напали варвары. Я знаю, что вторжение Генсерика и его племени вандалов было очень давно. Но эти разрушения явно свежие, разве нет?

К ее удивлению, Лициний расхохотался.

— Сестра, вы очень проницательны! Только варвар, который все это сделал, — не кто иной, как наш собственный император.

Фидельма была ошеломлена.

— Расскажите мне об этом, — попросила она.

— Как вы знаете, уже двадцать лет империя ведет войну с арабами. Арабы шлют в наши моря свои корабли, которые нападают и грабят наши суда. Они захватили большую часть земель бывшей империи в Северной Африке и атакуют нас оттуда. Император Константин решил отправиться из Константинополя на Сицилию и построить там могучую крепость, чтобы оттуда обороняться от этих фанатиков.

— Фанатиков?

— Арабы начали вторжения на запад, после того как приняли новую веру и стали последователями некоего пророка Магомета. Свою веру они назвали «ислам» — покорность Богу, а приверженцы ислама зовутся мусульманами.

— А, — кивнула Фидельма. — Я слышала об этих людях, но разве их вера — не просто объединение заветов нашей веры и иудаизма?

— Да. Но они верят, что сам Магомет и есть воплощение и выражение святого Слова Божия. Фанатики, — подытожил Лициний, — сеют смерть и разрушение в христианском мире. — Он помолчал и продолжил: — Так вот, в начале этого года император Константин прибыл сюда с немалым флотом и двадцатью тысячами солдат из азиатской императорской армии. Он отправился в Таранто, несколько раз сразился с арабами на юге, а потом, в прошлом месяце, посетил Рим. Он пробыл здесь всего дюжину дней, но едва ли орда мусульман принесла бы Риму такие разрушения, как наш великий император.

Фидельма нахмурилась.

— Не понимаю.

— Это был первый визит императора в Рим, город-мать империи, и его приняли как полагается. Его Святейшество поднял на ноги весь свой двор до шестого верстового столба, чтобы встретить императора со всеми подобающими случаю почестями. Были пиры, после чего император отправился в базилику Святого Петра на Ватикане, а затем, в сопровождении армии, в базилику Санта-Мария Маджоре.

Фидельма сдержала вздох.

— Но почему… — начала она.

Тессерарий указал широким жестом на окружавшие их постройки.

— Пока император творил молитвы, его солдаты, по его приказу, принялись выковыривать из римских домов все металлическое. Бронзовую черепицу, скобы и затяжки, державшие их; статуи и памятные вещи времен еще Великой Республики. Это было неслыханное прежде варварство, и оно привело город в столь плачевное состояние, какое вы можете видеть.

— Но зачем?

— Зачем? Потому что императору Константину было нужно очень много металла, чтобы переплавить его на вооружение для своей армии. Он отправил металл в Остию и оттуда погрузил на корабль, идущий в порт Сиракузы. Оттуда, говорят, металл должен был пойти в Константинополь.

Он горько усмехнулся, но, увидев, что Фидельма непонимающе смотрит на него, замолчал.

— Вот тут-то и вся ирония судьбы.

— Ирония?

— Да. Металл так и не дошел до Сиракуз. Арабские морские налетчики завладели награбленным, прежде чем корабли дошли до порта, и металл ушел в Александрию.

— В Александрию?

Лициний кивнул.

— Уже двадцать лет наш металл в руках мусульман. — Он пожал плечами. — Вот я и ответил на ваш вопрос, сестра.

Услышанное глубоко озадачило Фидельму.

— А сейчас император находится на юге страны?

— Да, четыре недели назад он уехал на юг. Надо полагать, там все еще идет война с мусульманами.

— Так вот почему там сейчас так неспокойно, вот почему капитан судна, на котором я плыла сюда, кинулся наутек, только завидев на горизонте паруса…

Они уже приближались к ступеням Латеранского дворца.