Базилика - Монтальбано Уильям - Страница 9

Но я не стал ждать. Вернувшись к машине, я поехал домой. Я спрятал чемодан под крышу гаража и накрыл заляпанным краской брезентом. Потом я вернулся в больницу — прошло всего полчаса.

На этот раз я бросил машину с открытой водительской дверью и работающим двигателем. В притворном оцепенении я бродил вокруг оживленной парковки, спустя несколько минут меня опознал полицейский и бережно проводил обратно в больницу.

Мои повреждения оказались незначительными, но Рико был ранен серьезно; в операционную его привезли с контузией, сломанными ребрами, повреждениями легких и, возможно, других внутренних органов. В последующие дни монахини, священники и толпы простого народа с цветами, свечами и четками устраивали стихийные собрания на лужайке возле больницы, чтобы помолиться за здоровье кардинала, находившегося в критическом состоянии.

В искаженных сообщениях прессы я превратился в героя того события, что энергичному и жестокому городу стало известно под названием «Резня на дамбе». И ни слова о чемодане или деньгах.

В тревожные первые дни кардинал несколько раз почти умирал, и в новостях не раз появлялось слово «чудо». Но Рико не умер. В итоге врачи объявили, что гордятся своим пациентом-кардиналом. Несмотря на то, что у его высокопреосвященства остались кое-какие провалы в памяти о том, что они называли «происшествием», в остальном кардинал полностью поправился, заявляли врачи, восторгаясь собственной работой.

— Ты спас мне жизнь, hermano. Я многого не помню, но этого я никогда не забуду. Можешь рассчитывать на меня: что угодно, когда угодно и где угодно, — тихо произнес Рико, когда кризис миновал. Он выглядел бледным, но вместе с тем решительным на своей больничной кровати, которая тогда была хитом всех вечерних новостных выпусков.

Прошло нескольких месяцев, и Кокаиновый кардинал снова отправился на Карибы в свой одинокий и тщетный крестовый поход против наркотиков. Рико всегда с теплотой относился ко мне и моей семье. И когда что-нибудь случалось, он проявлял еще больше теплоты и заботы. Меня это радовало, но я никогда не мог ответить ему тем же. Много времени прошло после того случая на дамбе, прежде чем я снова ощутил легкость в общении с Рико, мысленно поеживаясь от страха в ожидании вопроса, на который я не смогу ответить.

А что с деньгами, Пол?

Рико никогда не задал мне этого вопроса.

Хотел бы я, чтобы контузия навсегда стерла из памяти Рико воспоминания о синем чемодане и его содержимом.

Но крохотной частичкой своего сознания, той искоркой, которая не погаснет даже в ожидавшем меня безумии, я понимал, что Рико не спрашивал о деньгах, потому что знал, что его друг, его спаситель украл их.

Я украл деньги ради семьи. Для дочери. Она этого заслуживала. Нам были нужны эти деньги. Сара нас разорила. Бедная, красивая, милая, страдающая аутизмом Сара. Я любил ее всеми фибрами своей души. Она перечеркнула надежды Лизы работать на дому, все большая часть моей зарплаты уходила на Сару, мы жили от одной выплаты до другой, едва сводя концы с концами. Эти деньги — для моей семьи и ее нужд, убеждал я себя.

Сначала так все и было. Соблюдая анонимность, я перечислил значительные суммы ставшему инвалидом Бенесу и семье погибшего на дамбе Тома Слейда. Потом настал черед Сары. Я перерыл весь округ, пока не нашел что мне было нужно: умную, терпеливую и заботливую женщину по имени Кармен из Центральной Америки. Она начала жить у нас в качестве домработницы и няни и скоро стала частью нашей семьи. Кармен прибыла в Соединенные Штаты, перейдя границу в Рио-Гранде. Как миллионы других нелегальных иммигрантов, она жила в ежедневном, наводившем трепет страхе перед La Migra— иммиграционной службой. Поэтому мне снова пришлось воспользоваться грязными деньгами и купить Кармен вид на жительство, чтобы раз и навсегда решить эту проблему. Наверное, это лучшее, что мне удалось сделать на украденные деньги, только и это пошло прахом. Как и все остальное.

Поначалу Лиза наслаждалась вновь обретенной свободой, которую принесли деньги. Ее радовали мой новый джип и детская, пристроенная к задней части дома. Но когда покупок стало слишком много и уровень нашей жизни вышел за рамки возможностей зарплаты полицейского, Лиза начала задавать вопросы. Моему начальству, вероятно, тоже было интересно, но ни один вопрос мне так и не был задан. Дома я отшучивался и сочинял: выигрыши на скачках, в покер и в лотерею, которые я получал под вымышленными именами, чтобы не платить налоги.

Но Лиза мне не верила. Каким-то образом, прежде чем мы поняли что к чему, наша пятнадцатилетняя семейная жизнь начала разрушаться все быстрее и быстрее. Это была почти классическая картина распада отношений: подозрение вытеснило доверие. Я обнаружил, что на финансовые бумаги у меня уходит столько же времени, сколько уходило раньше, когда я в конторе читал на экране компьютера поначалу увлекательные, а позже наводившие скуку сводки о преступлениях. Лиза все чаще бралась за выездные внештатные задания, из-за чего редко появлялась дома. Я глотал таблетки, когда настроение объявляло забастовку, пил, несколько раз нюхал кокаин. Перестал ночевать дома, болтался без дела. Несколько недель подряд у меня был страстный загул с двумя чернокожими девицами. Я подобрал их в баре, они оказались близняшками и студентками летной школы. Напряжение и разногласия в наших отношениях с Лизой наконец достигли кульминации и разрешились вульгарным ритуалом, состоявшим из обвинений и отрицаний.

— Ты встречался с другими женщинами.

— Нет, клянусь.

Ложь, ложь, ложь.

— Я тебе не верю. Уходи, или уйду я.

Я ушел. Я старался видеться с детьми как можно чаще, и мы с Лизой мучительно учились сохранять вежливость в отношениях. Нэнси скоро превратится в подростка, а следом за ней и Сара. Но даже когда ссора перерастала в рукоприкладство, мы не подвергали сомнению нашу любовь к Саре или Нэнси. Это касалось только нас двоих.

Однажды днем, спустя почти шесть месяцев, Лиза позвонила мне на работу и спокойно произнесла:

— Пол, я решила, что мне пора начать встречаться с кем-нибудь. Я хочу, чтобы ты это знал.

— Конечно, все нормально. На здоровье.

Что еще я мог ответить, не обнаружив при этом гневного холодка, пробежавшего вдоль позвоночника?

Вскоре после этого разговора я пробирался в пятницу вечером в плотном потоке автомобилей к себе домой, где я больше не жил, и думал о Лизе. Я немного выпил и хотел повидаться с детьми.

Машина Лизы оказалась на месте, но в комнатах было темно. Я оставил машину в квартале от дома, на парковке возле церкви, вернулся пешком и вошел с черного входа. Забавно, но я не был уверен в том, что Лиза догадывалась о моих посещениях, когда дети уже спали; однако она знала, что у меня есть ключ, и не сменила замки.

Нэнси, моя старшая девочка, спала, лежа на животе в комнате, ставшей красноречивым свидетельством детского изобилия. Одежда валялась не только на полу, но и на портативном компьютере, которым она пользовалась, чтобы делать уроки и сплетничать с друзьями по электронной почте. То тут, то там взгляд натыкался на книги, домашнее задание, наполовину пустой пакет чипсов. Утром ее маму хватит удар.

Я расправил тонкое одеяло дочери и пересек покрытую ковром прихожую, освещенную маленьким ночником. Входя в комнату Сары, я услышал из третьей спальни легкое похрапывание домработницы Кармен. Сара спала беспокойно. Она металась, ворочалась и часто просыпалась по ночам от страха. Какое-то время она выдирала себе волосы. В ту ночь ее сон, как обычно, был тревожным; ворочаясь с боку на бок в поисках удобного положения, она время от времени принималась сосать большой палец, сражаясь с демонами в своих снах. Я долго и терпеливо сидел у кровати, как это уже неоднократно бывало, напевая вполголоса. Я провел рукой по волосам Сары, щекам и вокруг ее прекрасных ушей, недавно украшенных крошечными серебряными сережками в форме звездочек. Будь моя воля, я этого ни за что не разрешил бы, но Лиза и Нэнси настояли на том, что дырки в ушах — это жизненные реалии, с которыми надо смириться.