Тьма надвигается - Тертлдав Гарри Норман - Страница 17

Юноша воззрился на нее с полнейшим непониманием, распахнув глаза, насколько мог.

– Тогда в чем прок от магии, если ничего не делать? – спросил он.

– В том, чтобы знать, что делать, – мягко подсказала Пекка.

Но студент не понял. Это было очевидно. Возможно, к концу семестра до него и дойдет. А может, и нет. Мальчик так молод. Кроме того, для мужчин пределы – это не границы, а преграды.

Юноша отошел, качая головой. Пекка позволила себе слегка улыбнуться. Она ответила еще на пару вопросов, не столь существенных, иначе как для обратившихся с ними студентов: об учебниках и экзаменах. Когда в аудиторию начали заходить, болтая, юноши и девушки и стало ясно, что лекция по кристаллографии скоро начнется, преподавательница ловко смела свои заметки в кожаный чемоданчик и вышла.

За время занятий солнце вышло из-за туч, и оставленные ночным ливнем лужи ослепительно сверкали. Но в Каяни даже летом солнечные лучи казались разбавленными. Куусамо – страна туманов, дождей и мглы, край, где небо из серого становилось сизым, где густой, яркой зелени лесов, лугов и взгорий приходилось отдуваться за тусклые оттенки небесного свода.

Зелень справлялась – так мог гордо похвастать любой куусаманин, и в этом Пекка не отличалась от соотечественников. Однако четыре не то пять лет тому обратно – наверное, пять, потому что дело было еще до войны с Дьёндьёшем, – она провела отпуск на знаменитых золотых пляжах северной Елгавы. Золотистая кожа южанки лучше переносила яростное солнце, чем бледные бока жарившихся на песке елгаванцев, – одно из воспоминаний, которые она привезла домой. А другим оказался поразительный оттенок неба – он и теперь представал перед ее мысленным взглядом так ярко, словно Пекка лежала нагой на пляже. Тогда казавшиеся дотоле невнятными строфы каунианских поэм обрели для нее смысл.

Но в Каяни краски жаркого севера оставались лишь воспоминаниями. Здешние берега были обращены к землям обитателей льдов на юго-востоке и бескрайним паковым льдам на днище мира. Пекка расправила хрупкие плечи. Ей приятно было вспомнить Елгаву, но жить там она не хотела бы. Каяни был ее домом.

Для куусаман это значило очень много. Пробираясь среди глубоких луж, Пекка по-новому взглянула на дома, обычно служившие лишь задником для сцен из городской жизни. Дома были по большей части деревянные: Куусамо славилось бескрайними лесами. Кое-где бревна потемнели от грязи, в других – выцвели от времени, но крашеных стен почти не было видно, по крайней мере снаружи. Излишняя цветистость соплеменникам Пекки была чужда. Редкие кирпичные строения не выделялись из общего ряда, бурые, или грязно-желтые, или песочного оттенка – взгляда не возмутит красная или оранжевая черепица.

– Нет, – прошептала она гордо, – мы не отпрыск альгарвейского ствола и не каунианское семя. Пусть они чванятся и бахвалятся. Мы остаемся.

Граница между территорией колледжа и городом была почти незаметна – только прохожие вокруг стали постарше и посерьезней, а лагоанцы и уроженцы каунианских земель, смешивавшиеся с темноволосыми островитянами, были скорей моряками, нежели студентами. На прилавках громоздились товары, но торговцы не выбегали, не пытались ухватить за рукав и подтащить зазевавшегося покупателя поближе, как случалось с Пеккой в Елгаве. Это тоже было бы излишеством.

Мимо прожужжал общественный караванчик, подняв кильватерную волну в дождевых лужах. Вагоны тоже были деревянные; широкие крыши, точно поля шляп, нависали над окнами. В Лагоаше или Сибиу вагоны были бы сработаны из листового железа; в Валмиере или Елгаве – из чего угодно, но непременно раскрашены под мрамор.

Пекка купила за пару медяков листок новостей и пошла дальше, пытаясь читать по дороге. Раздраженно пощелкала языком, уяснив, что дёнки отбили флот, направленный взять Обуду. Газетчики цитировали адмирала Ристо: «Они спрятали в рукаве больше драконов, чем ожидалось. Мы отвели войска на перегруппировку и повторим атаку спустя некоторое время».

Свеммель Ункерлантский за такой провал снес бы Ристо голову. Адмиралтейство выпустило заявление за подписями семи князей, в коем выражало полную уверенность в адмирале Ристо. Сносить головы тоже было не в стиле куусаман. На миг Пекке стало любопытно – как сложилась бы обстановка на фронте, если б дела обстояли иначе.

На континенте бушевала война. Валмиера, Елгава и Фортвег заявляли о сокрушительных победах над Альгарве. Альгарве заявляла о сокрушительных победах надо всеми врагами разом. Кто-то явно врал. Пекка грустно усмехнулась. Возможно, врали все.

Путь ее лежал в круто вздымавшиеся над серым буйным морем холмы. Над головой с пронзительными воплями кружили чайки. На молодой сосенке звонко орала сойка. Мимо пролетела прихотливыми кругами ярко-желтая бабочка. В этот раз чародейка улыбнулась искренне и счастливо. В Каяни бабочки могли порхать лишь недолгим летом.

Пекка свернула с дороги в переулок. Ее сестра с зятем жили в соседнем доме, у соснового леска. Едва завидев за окном Пекку, Элимаки распахнула обветренную дверь. Уто проскользнул у нее между ног и с радостным воплем бросился к матери.

Пекка присела на корточки и обняла сынишку.

– Уто, ты хорошо себя вел у тети Элимаки? – поинтересовалась она, без особого успеха стараясь говорить сурово.

Уто кивнул со всей серьезностью четырехлетнего мальчишки. Элимаки закатила глаза, чему Пекка вовсе не удивилась.

Чародейка взяла за руку боевое ядро, замаскированное под маленького мальчика, и повела домой, поглядывая, чтобы Уто не натворил чего-нибудь и по дороге.

– Постарайся не разнести весь дом, прежде чем папа придет с работы, – наставительно проговорила она, захлопывая дверь.

Ее муж Лейно тоже был волшебником, но в этом семестре его лекции заканчивались на несколько часов позже.

Уто пообещал вести себя примерно – он всегда обещал. Клятвы четырехлетнего мальчишки на ветру писаны, и Пекка это знала.

На кухне она вытащила утку из упокойника. Заклятье, наложенное на ящик, изобрели когда-то кауниане, чтобы парализовывать врагов на поле боя – покуда они сами и соседние народы не изобрели защитные чары, после чего идею забросили на несколько столетий, пока современные исследователи, разобравшись в принципах действия заклятья, не начали применять его как в медицине, так и в кулинарии. Ощипанная и потрошеная утка могла оставаться в упокойнике свежей многие месяцы.

Облитая клюквенным вареньем тушка как раз отправилась в печь, когда в глубине дома что-то с грохотом рухнуло. Пекка захлопнула дверцу печи, ополоснула руки и побежала глянуть, что за бедствие навлек на них Уто в этот раз.

Когда инспекторы конунга Свеммеля наведались в его деревню, Гаривальд как раз полол огород – собственно, как от него и ожидалось. Инспекторы носили сланцево-серые мундиры, точно настоящие солдаты, а уж держали себя ровно сами короли. Что об этом думал Гаривальд, вслух сказать было бы совсем не эффективно. А вовсе даже наоборот.

Один из пришельцев был высок ростом, другой низок, но сверх того их будто в одной изложнице отливали.

– Эй ты! – окликнул крестьянина рослый. – На урожай в вашей дыре какие виды?

– Раненько судить будет, сударь, – ответил Гаривальд, как и любой другой на его месте, у кого остался хоть гран – хоть полграна – ума. – Зарядит в пору жатвы ливень, и беда! Даже страшней беда, чем могла быть, потому что инспекторы со своими подручными конунгову долю во всяком разе вывезут, а деревня после них – пробавляйся чем осталось. Если осталось.

– Раненько, значит, судить, – повторил низенький.

Говор выдавал в нем уроженца столицы, Котбуса, – для ушей Гаривальда его речь казалась резкой и отрывистой и весьма подходящей надменному чужаку. Южане не так торопились раскрывать рот. Чем спешней болтаешь, тем чаще сморозишь глупость – так, во всяком случае, говорили, когда не слышали господа.

– Если бы герцогство Грельцкое функционировало более эффективно, всем было бы лучше, – заметил рослый.