Маслав - Крашевский Юзеф Игнаций - Страница 26

• Предыдущая
• 26/56
• Следующая

На следующие дни в долине все оставалось по-прежнему: новых сил не прибавилось в неприятельском лагере, а ранее прибывшие не отважились подойти ближе. Замок усердно готовился к обороне; старый Белина почти не уходил с валов, – прохаживался по дворам или заглядывал за рогатки, зорко следя за людьми, строго карая за всякий проступок и почти не зная отдыха. Когда голод начинал докучать ему, он шел и кричал, чтобы ему принесли пищу, и ему подавали ту самую похлебку, которую ели все, даже не присаживаясь, он подкреплял свои силы и снова возвращался к своим занятиям.

Вид этого старца и его личный пример не позволяли и другим требовать большего; никто не осмеливался роптать.

Валы со стороны речки и болот были увеличены, ограждены новыми рогатками, бревна и каменья были втащены наверх и приготовлены на случай нападения, а со времени бегства из замка одного из простолюдинов, днем и ночью повсюду была расставлена бдительная стража.

Между тем лагерь, расположенный над речкой, бездействовал, словно он только угрожал своим присутствием, не предпринимая никаких решительных действий.

Напротив валов возвели, как будто для забавы, несколько виселиц, и, показывая на них, кричали:

– Это – для вас!

Но этим и закончились все их труды. Они себе расхаживали по долине и над речкой, пели песни, ели и пили; ночью разводили костры, а днем отправлялись на охоту.

Вшебору так и не удалось уговорить кого-нибудь прорваться из замка; а вдвоем с братом он не отваживался, да и не хотел бежать. Спыткова, которую он всячески убеждал, оставалась непреклонной и даже слушать об этом не хотела.

Другие тоже отворачивались от него, когда он начинал говорить об этом, и только пожимали плечами; наконец, и сам Долива потерял весь пыл убежденья, хотя про себя продолжать думать, что сидеть в Ольшовском городище было равносильно смерти.

Доливы были уже всем известны тем, что они всегда носились с каким-нибудь планом, поэтому им давали выболтаться, пока они не охладевали сами и не выдумывали себе чего нибудь нового.

И осажденные, и осаждавшие развлекали себя тем, что посылали друг другу ругательства и угрозы. Небольшая группа людей подходила к воротам замка и, подперев руки в бока, вызывала противников на словесный поединок, в котором ни та, ни другая сторона не скупились на бранные слова. Плевали друг на друга, грозили кулаками, показывали на виселицы, на которых уже висели две собаки, – иногда кто-нибудь позадорнее, бросал камень или пускал стрелу, – и только ночь вносила успокоение.

Доливы почти с каждым днем все больше и больше тяготились этой однообразной жизнью. Они стали проситься – устроить вылазку и предлагали себя в качестве предводителей, но и на это не последовало согласия. Так прошло дней десять, и, так как братья, проводя целые часы в бездействии у камина в большой горнице, постоянно с кем-нибудь ссорились, то в конце концов все от них отстали, и они расхаживали в одиночку, угрюмые и недовольные.

Но ссоры эти были не серьезные, на другой день все уже забывали о них, и разговоры начинались заново, и опять заканчивались спором. Когда наступал вечер, а с ним холод и тьма, братьев начинало тянуть в теплую горницу, – они смирно усаживались у камина и молча слушали, но потом который-нибудь из них не выдерживал и вставлял резкое замечание, – ему отвечали тоже в резкой форме, и ссора разгоралась.

И вот, случилось однажды – это было уже на одиннадцатый день, – не заметил того, что старый Белина потихоньку вошел в горницу и остановился поодаль, Вшебор в ответ на жалобы о том, что осада так затянулась, и не видно было конца ей, заговорил недовольным тоном.

– Что за диво! Сидим в этой дыре, как кролики. Мужики смеются над нами и нисколько с нами не считаются. Да и правда! Уж давно надо было показать им, что мы еще сильны и не дрожим перед ними, так что даже носа не смеем из-за ворот высунуть.

– Попробуй-ка показать им нос, они его тебе оботрут! – сказал Лясота. – Никогда! – воскликнул Вшебор, – если бы только нашлись хоть десять охотников, с таким же сердцем, какое чувствую в себе, то уж проучил бы я эту сволочь! Уж повисели бы они у меня на собственных виселицах, рядом с собаками!

Канева, который успел уже оправиться после своей несчастной охоты на лося, – крикнул:

– А в придачу к этим десяти – и я с вами!

– И я, и я, – раздались еще голоса.

– Но все это напрасные слова, – рассмеявшись, сказал Вшебор, который имел зуб против старого Белины, – наш вождь и князь не позволит этого; он скорее позволит нам заживо сгнить…

В это время Вшебор почувствовал, что чья-то огромная ладонь ударила его сзади по плечу, и в то же время в горнице раздался громкий голос.

– Ну, что-же – с Богом! Я позволяю, я желаю вашей крови, но кровь не вода, если уж вашей милости так не терпится! Идите!

Вшебор, слегка смущенный, повернулся, узнав по голосу старого Белину, который стоял за ним.

– У вас кровь горячая, – закончил старик, – вот как набьют вам шишек, так она у вас остынет… Идите, если желаете, но глупости не делайте.

– И пойдем! – воскликнул Долива, срываясь с места. – Видит Бог, я сдержу слово. Я не на ветер говорил и исполню все, что задумал. Пусть же и те, что соглашались идти со мной, сдержат обещание.

Тогда все, которые вызывались с ним раньше, закричали:

– Идем, идем, – говори, когда?

– Когда? – смеясь, возразил горячий Вшебор. – А зачем нам откладывать? Ночь темная, как и нужно, сверху не каплет, чернь полегла уже спать. Почему же сегодня – хуже, чем завтра?

Белина, стоя позади, внимательно слушал.

– А что бы вы не говорили, – пробурчал он, – что у Белинов не хватает мужества, то с вами пойдет и Томко.

От дверей послышался бодрый, веселый голос.

– Я готов идти!

Вся кровь закипела у Вшебора, он бросился к дверям, за ним – другие, побежали в конюшню к коням, потом в горницы – надеть кафтаны и меховые колпаки, подвязать к поясу меч, найти копье; тут же советовались, брать или не брать с собой щиты, запастись ли на случай топорами или оставить их в покое, – топор уже и в то время начинал выходить из употребления. Каждому предоставлено было одеваться и вооружаться по собственному усмотрению; так все и сделали, кто больше всего полагался на меч, взял с собой меч, а кому было удобнее действовать секирой и молотом, тот привязывал их сбоку. По всему двору, как молния, разнеслась весть о вылазке. Кто-то побежал с этой вестью наверх, на женскую половину, где девушки еще сидели у огня за пряжей: здесь поднялся страшный плач и ропот. Белиновой очень не хотелось отпускать сына, но она не смела вступаться, так как это была воля мужа. Бедная женщина всплакнула потихоньку и отошла к стороне вытереть слезы. Расплакалась и Здана, увидев слезы матери: жаль ей было и брата, и Мшщуя, хоть она и не хотела признаться в этом. Мшщуй Долива пленили сердце хорошенькой девушки. Случилось это совершенно для нее незаметно. Он старался подружиться с нею, чтобы через нее добраться до Каси. Здана взглянула на него, засмеялась, заболтала, и между ними завязалась дружба, а теперь они уже поглядывали друг на друга так, как будто из всей этой дружбы успело вырасти другое чувство. Чем же был виноват бедный Мшщуй? Кася даже и не смотрела на него, а эта не боялась ни взгляда, ни разговора, ни веселого смеха; да и трудно сидеть в осажденном замке.

Катя Спыткова так перепугалась и расплакалась, что чуть не выдала матери свою тайну. Она вместе с Зданой выбежала даже на мост, чтобы увидеть Томка в полном рыцарском наряде. Бедняжка совсем потеряла голову и только потом, опомнившись, крадучись вернулась назад. Но ее счастье Спыткова мать, занятая повествованием о собственной жизни, не заметила отсутствия дочери.

В неожиданной вылазке приняли участие, кроме Доливов, двенадцать охотников, молодец к молодцу, крепкая, сильная, горячая молодежь, хорошо вооруженная и не боявшаяся идти, хотя бы против тысячи, а к черни относившаяся с пренебрежением и смотревшая на вылазку, как на охотничью прогулку. Все шли спокойно, со смехом и радостью в сердце. У ворот все уже было готово к тому, чтобы осторожно отворить их и быть настороже, чтобы вовремя впустить назад, если бы за осажденными была погоня.

• Предыдущая
• 26/56
• Следующая