Красное Солнышко - Красницкий Александр Иванович "Лавинцев А." - Страница 4

• Предыдущая
• 4/35
• Следующая

– Вот потому-то здешний главный жрец Святовита, этот старик Бела, так и ненавидит христиан, – заметил Эрик.

– Ненавидит? – воскликнул Ингелот.

– Для него нет большей радости, как уничтожить христианина.

– Ну, теперь я многое понимаю! Ведь Освальд сын Руара, наш вождь, хотя и именует себя посланником конунга Олава Трюгвассона, но на самом деле он никогда им не был!

– Как так? – Воскликнул удивленный Эрик.

– Клянусь тебе асами, что так. Ты видел этого молодого русса, что был вместе с Освальдом?

– Да. Я слышал, Нонне назвал его сыном Святослава, русского князя.

– Так, так! Он именно сын этого славного воина и сам князь северных руссов.

– Зачем же он между вами?

– А затем, что он бежал со своей родины. Старший брат его по имени Ярополк остался княжить в Киеве; среднему отец отдал большую и богатую область, а этому, теперешнему гостю Арконы, назначил быть князем в древнем Хольмгарде. Когда отец был убит, киевский Ярополк захотел быть князем всех руссов. Он убил среднего брата и добрался вот до этого, Владимира, но тот успел убежать во фьорды к конунгу Олаву. Олав сам не раз бывал в Хольмгарде, он принял молодого сего князя, помог ему набрать дружину, ну, словом, стал тот викингом. Владимир не раз ходил в походы за море и показал себя храбрецом. Только у молодца вовсе не было мысли оставаться на всю жизнь на службе у конунга. Он задумал кое-что другое. Владимир просто рассчитал, что конунг Олав поможет ему прогнать из Киева Ярополка.

– А тот что же? Неужели отказался? – воскликнул Эрик, и глаза его зловеще блеснули.

– В том и дело, старый мой друг, что около конунга Олава в это время был христианский жрец, и Олав, этот славный герой, склонил свое сердце к его убеждениям. Христианский жрец стал ему говорить, что Ярополк любит христиан и поэтому нельзя идти на него войною.

– И конунг Олав послушал жреца?

– Олав наотрез отказал дать Владимиру свои дружины для покорения Киева и руссов. Тогда-то ярл Освальд, который также не терпит христиан, сам объявил поход, но, увы, воинов собралось немного. Именитые ярлы и викинги не хотели идти против воли конунга. Но конунг запретил и варягам идти с ярлом и русским князем. Тут-то Освальд и схитрил. Он объявил, что варяжские дружины нужны ему не для похода против руссов, а будто бы собираются им только для арконских жрецов.

Кое-кто остался, не пошел с ярлом, но все-таки собралась небольшая дружина. Для похода нас было мало, и Освальд решил попытать счастья здесь, в Арконе. Может быть, Бела вынесет знамя Святовита и, конечно, даст в помощь Владимиру свои варяжские дружины. Понял, мой старый Эрик, какое задумано дело?

– Что же? – раздумчиво произнес Эрик, – я не прочь пойти на Днепр: от Киева близка и Византия. Да и Киев город богатый. Там можно много найти ценной добычи.

– А пойдут ли за тобой твои?

– Мы все служим Святовиту, – пожал плечами старый варяг, – пошлет нас Бела, и мы пойдем. А там скоро кончится срок нашей службы, и мы все станем свободны.

– Так мы, стало быть, будем товарищами?

– Разве у вас все решено?

– Все! Даст Бела помощь или не даст, а я и все, кто со мной, пойдем за Освальдом и Владимиром!

– Тогда что же и говорить! Сами асы покровительствуют нам и нашей дружбе. Только пока не сообщай никому, что я тебе поведал. Молчать придется недолго. Освальд здесь не засидится. Руку, друг! Будем пить за былые встречи на полях битв. Тс, Зигфрид опять поет.

Скальд пел теперь веселую песню. Его слушали с восторгом. Пир зашумел еще сильнее, когда Зигфрид кончил свою песню. Теперь, когда головы пирующих порядочно были затемнены вином и беседа стала общей, встретившиеся друзья достаточно наговорились между собой. Слышались отдельные, чаще всего бессвязные восклицания, воины шумно рассказывали о своих боевых подвигах. Совсем незаметно день склонился к вечеру, но пир все еще продолжался, и только поздняя ночь прекратила его. Тишина водворилась в недавно шумном зале, слышались храпение, бред; наконец, сам собою потух и очаг.

Пока варяги и скандинавы пировали, во дворце главного жреца Святовита, Белы, происходило другое.

Старый Нонне привел в обширный дворцовый покой Владимира, Добрыню и Освальда и здесь оставил их одних.

– Клянусь Перуном, – воскликнул Владимир, встряхивая своими кудрями, – здесь нас встречают куда приветливее, чем у конунга Олава.

– Я это предсказывал тебе, – заметил Освальд.

– Только бы поскорее кончились все эти переговоры. Я тоскую по родной стороне.

– Скоро, племянник, скоро! – вступился Добрыня. – Отсюда мы пойдем в Новгород.

– Ах, поскорее бы! – сказал Владимир, и в голосе его ясно слышно было тоскливое чувство. – Поскорее бы! Меня измучила эта разлука с родиной, а как вспомню я, что брат Олег до сих пор остается неотмщенным, так стыдно становится жить на свете.

Добрыня долгим, испытующим взором смотрел на племянника, как бы желая проникнуть в тайники его души.

Добрыня Малкович был высок ростом, широк плечами. Грудь его была поистине богатырская, выпуклая. Он казался выше Освальда, тоже воина не из малорослых. И вид Добрыни был внушительный. Голова его оставалась не выбритою, как у варягов, а покрытой густыми, начинавшими седеть волосами, ниспадавшими до плеч, по обычаю всех днепровских славян. Черные глаза как-то особенно выглядывали из-под густых нависших бровей. Взгляд их был выразителен; в нем так и светились непреклонная железная воля, ничем несокрушимое упорство и вместе с тем полнейшее душевное спокойствие, уравновешивавшее все чувства и порывы этого славного богатыря.

Добрыня Малкович был ближайшим другом и воеводою погибшего в 972 году среди печенежских орд великого киевского князя Святослава Игоревича. Мало того, он был его шурином по своей сестре Малуше. Брат и сестра из Любича попали пленниками в Киев. Здесь судьба распорядилась так, что пленные мальчик и девочка попали к княгине Ольге, матери Святослава. Девочка осталась и выросла на попечении мудрой княгини, Добрыня стал товарищем сперва детских игр Святослава, потом участником его знаменитых походов. Судьбе угодно было, чтобы Малуша стала супругою русского князя, и от этого брака родился младший сын Святослава Владимир.

Малуша была добрая, любящая женщина. Вместе со своей княгиней она посещала христиан, которых немало было в Киеве еще со времен Аскольда и Дира, сильно склонялась к христианству сама, и только боязнь огорчить Святослава помешала ей принять крещение, но невольно для самой себя она вложила в своего пылкого, впечатлительного сына первые зачатки христианства. Княгиня Ольга, которой нечего было бояться грозного князя, с тех пор как Владимир помнил себя, внушала ему христианские истины. Но суровый Святослав рано отнял своего младшего сына от бабки и матери, и частые походы, кровавые сечи заглушили в юноше семена добра, детские впечатления изгладились из памяти, молодая пылкость окончательно поглотила их. Душа Владимира была полна стремления к земным наслаждениям, к земному счастью, и никакая мысль о небесном не тревожила его.

Случилось так, что Святослав, отправляясь за Дунай «добывать» себе болгарское царство, разделил только еще недавно сплоченную Олегом Северную и Южную Русь между тремя своими сыновьями. Старший Ярополк получил Киевскую землю, средний Олег – древлянскую; младший Владимир – Новгород. С Владимиром отправился в качестве опекуна и его дядя Добрыня Малкович. После смерти Святослава ближайший воевода Ярополка, его опекун Свенельд, мстя за своего сына Люта, убитого Олегом Древлянским, побудил своего князя пойти на брата войной. В одной из схваток Олег был убит. Когда весть об этом дошла до Новгорода, то Добрыня испугался за участь любимого племянника. Он был уверен, что Свенельд стремится для Ярополка к единовластию и после Олега должен наступить черед и Владимира. Новгородцы казались ему ненадежными. По крайней мере, они отказались дать ему дружины для мести за Олега. Страшась, как бы Новгород не выдал Владимира киевскому князю, Добрыня заставил племянника уйти за море, к конунгу Олаву. Надежды его на скандинавского владыку не оправдались, и теперь все будущее молодого сына Святослава находилось во власти арконского жреца. Однако Добрыня Малкович и виду не подавал, что душа его полна тревоги. Недаром он давно уже был искушен во всяких «дипломатических» сношениях. Сколько раз при Святославе он вел переговоры и с венграми, и с ляхами, и с хитрыми византийцами, знал все их увертки, научился прятать свои мысли и чувства в сокровеннейшие тайники души и бесстрастно поглядывать вокруг, когда в сердце кипела страшная буря тревоги и напряженного ожидания.

• Предыдущая
• 4/35
• Следующая