Маленький, большой - Краули (Кроули) Джон - Страница 13

• Предыдущая
• 13/171
• Следующая

Джон чувствовал себя так, будто впадает в затяжной сон или, возможно, только от него пробуждается. Ему не хотелось ни того, ни другого. В качестве особо действенного, как он думал, лекарственного средства он начал проявлять интерес к теологии. Прочитал Сведенборга и Августина; наибольшее утешение принесло ему чтение Фомы Аквинского: он прямо-таки ощущал, как Ангельский Доктор возводит камень за камнем грандиозный кафедральный собор своей «Суммы». Узнал он также и то, что в конце жизни Аквинат называл все им написанное «охапкой соломы».

Охапка соломы. Дринкуотер сидел за своим широким рабочим столом в длинном, с застекленной крышей офисе фирмы «Маус, Дринкуотер, Стоун» и разглядывал тонированные под сепию фотографии башен, парков, вилл, которые он построил, и думал: охапка соломы. Чем не первый и самый непрочный домик из сказки «Три поросенка»? Нужен укрепленный приют, где он мог бы укрыться от преследующего его хищника, кем бы тот ни оказался. Джону исполнилось тридцать девять.

Вскоре его партнер Маус обнаружил, что Джон Дринкуотер, просидев несколько месяцев за чертежной доской, не продвинулся ни на шаг в дальнейшей разработке плана Собора Коммерции, а вместо того час за часом рисовал крошечные домики со странной внутренней планировкой. Джона на время отправили за границу для отдыха.

Странная внутренняя планировка… У дорожки, которая вела от ворот к входной двери с окошечком наверху, он увидел не то какой-то механизм, не то садовое украшение — белый шар, окруженный ржавыми железными обручами. Выломанные обручи валялись на дорожке, едва приметные в траве. Джон толкнул калитку, и она отворилась, коротко пропев несмазанными петлями. Внутри дома мелькнул свет, и когда он, пройдя по заросшей травой дорожке, приблизился к дому, его окликнули изнутри.

— Тебя сюда не звали, — заявил доктор Брамбл (это был именно он). — Чтобы духу твоего здесь больше не было. Это ты, Фред? Если люди не умеют себя вести, мне придется повесить на калитку замок.

— Я не Фред.

Выговор Джона заставил доктора Брамбла задуматься. Он поднял лампу повыше.

— Тогда кто же вы?

— Просто путешественник. Боюсь, что заблудился. Телефона у вас, думаю, нет.

— Разумеется, нет.

— Я не собирался вторгаться в ваш дом.

— Осторожнее, там стоит старая модель планетарной системы, но она рухнула и превратилась в ужасный капкан. Вы американец?

— Да.

— Так-так! Ну, что ж, входите.

Девушки не было видно.

Два года спустя Джон Дринкуотер с сонным видом сидел в жарко натопленном и озаренном духовностью помещении Городского теософского общества (он сроду не подумал бы, что развилки жизненного пути приведут его сюда, но случилось именно так). Была объявлена подписка на курс лекций, которые должны были читаться просвещенными специалистами в различных областях знания, и среди медиумов и гимнософистов, ожидавших решения Общества, Дринкуотер обнаружил имя доктора Теодора Берна Брамбла, который собирался поведать о существовании Малых миров внутри Большого. Едва только Джон прочитал это имя, как в памяти у него тотчас же невольно возникла девушка на яблоне, прикрывавшая руками слабый огонек свечи. Что такое? Джон снова увидел, как она входит в сумрачную столовую: викарий так и не счел нужным ее представить, будучи не в силах прервать пространную рацею ради того, чтобы назвать имя девушки; он только кивнул и отодвинул в сторону груду книг в заплесневелых переплетах и стопку бумаг, перевязанных голубой лентой, освобождая на столе место для потускневшего чайного сервиза и треснутой тарелки с копченой рыбой. Все это девушка принесла и поставила на стол, не поднимая глаз на гостя. Она могла быть дочерью, или служанкой, или пленницей, или экономкой, или даже санитаркой, поскольку идеи доктор Брамбл высказывал — хотя и в достаточно мягкой форме — весьма странные и явно навязчивые.

— Видите ли, по мнению Парацельса… — Тут доктор умолк, раскуривая трубку.

Воспользовавшись паузой, Дринкуотер ухитрился задать вопрос:

— Молодая леди ваша дочь?

Брамбл оглянулся с таким видом, словно Дринкуотер обнаружил кого-то из членов семейства, о котором он не подозревал; затем кивнул в знак согласия и продолжил:

— Парацельс, видите ли…

Девушка по собственной инициативе внесла красный и белый портвейн; когда вино было выпито, доктор Брамбл, разгорячившись, принялся рассказывать о своих неприятностях: как его изгнали с кафедры за то, что он возвещал истину, по мере того, как она ему открывалась; как теперь к нему подбираются, лишь бы вдоволь поиздеваться, и привязывают жестянки к хвосту его собаки — бедного безъязыкого существа! Девушка принесла еще виски и бренди, и Джон, отбросив, наконец-то, церемонии, спросил, как ее зовут.

— Вайолет, — ответила девушка, опустив глаза.

Когда доктор Брамбл все-таки повел его к постели, главным образом потому, что не желал терять слушателя, Дринкуотер из его слов уже почти ни единого не разбирал.

— Дома построены из домов, расположенных внутри домов, построенных из времени.

Проснувшись незадолго перед рассветом, Дринкуотер с удивлением обнаружил, что произнес эту фразу вслух. Ему только что снилось доброе лицо доктора Брамбла, а горло горело огнем. Когда Джон опрокинул стоявший в изголовье кувшин, из-под него выполз потревоженный паук. По-прежнему мучимый жаждой, Дринкуотер подошел к окну, прижимая к щеке прохладный фарфор. Между подстриженными кружевными деревьями лежали образованные ветерком островки тумана и гасли последние светлячки. Он увидел, как Вайолет возвращается из амбара — босая, в светлом платье, с ведрами молока. Ступала она очень осторожно, однако при каждом ее шаге на землю падали белые молочные капли. И в это мгновение Джон Дринкуотер с пронзительной ясностью представил себе, как возьмется за постройку дома, который спустя год и несколько месяцев станет Эджвудом.

И вот теперь здесь, в Нью-Йорке, перед ним лежало имя той, кого, как он думал, никогда больше не увидит. Джон Дринкуотер включил себя в список.

Едва прочитав имя доктора Брамбла, он сразу понял, что Вайолет будет сопровождать отца. Он уже как-то знал, что она стала еще очаровательнее, а ее волосы, которых не касались ножницы, сделались на два года длиннее. Он не знал только, что она беременна третий месяц не то от Фреда Рейнарда, не то от Оливера Хоксквилла или еще от кого-нибудь из тех, кого не жаловали в доме викария (имя он так и не спросил). Джону даже не приходило в голову, что Вайолет — так же как и он сам — стала на два года старше и тоже оказалась на жизненном перепутье и что перед ней открылись тенистые причудливые тропы.

— Парацельс придерживается мнения, — внушал доктор Брамбл теософам, — что Вселенная наполнена энергией и духами, которые не являются вполне бесплотными, как бы этот термин ни трактовать; возможно, они созданы из некоего более тонкого и менее осязаемого вещества, нежели окружающий нас привычный мир. Они заполняют воздух, находятся в воде и прочее; они окружают нас со всех сторон, так что при каждом нашем движении, — при этих словах доктор плавно откинул руку с длинными пальцами, взволновав висевшие в воздухе клубы табачного дыма из своей трубки, — мы перемещаем их целыми тысячами.

Вайолет сидела у самой двери, куда не падал свет лампы под красным козырьком: она явно скучала или нервничала, а может быть, и то и другое вместе. Она приложила ладонь к щеке, и темный пушок на ее руке слегка золотился в отсвете лампы. Глаза ее смотрели мрачно и сосредоточенно; густые невыщипанные брови образовывали над переносицей одну широкую линию. Вайолет не взглядывала на Джона, а если и взглядывала, то словно бы не видела.

— Парацельс подразделяет духов на нереид, дриад, сильфид и саламандр, — продолжал доктор Брамбл. — Иными словами, это так называемые русалки, эльфы, феи и гоблины (или домовые). Каждая категория духов соответствует одной из четырех мировых стихий: русалки — воде, эльфы — земле, феи — воздуху, домовые — огню. Вот почему мы дали всем этим существам общее наименование — «элементали». Очень точно и лаконично. У Парацельса все превосходно разложено по полочкам. Тем не менее, выдвинутая им классификация неверна, поскольку основана на распространенной ошибке — на давнем и глубочайшем заблуждении, которое сопровождает всю историю развития нашей науки. А именно: считается, что мир состоит якобы только из этих четырех стихий — земли, воды, воздуха и огня. Теперь, разумеется, нам известно о существовании примерно девяноста стихий, в число которых названная мною старинная четверка не входит.

• Предыдущая
• 13/171
• Следующая