Все впереди - Брэдфорд Барбара Тейлор - Страница 35

• Предыдущая
• 35/79
• Следующая

Ее дневник был настоящим сокровищем во многих отношениях. К несчастью, у меня не было времени прочесть его внимательнее и полностью. По крайней мере, в этот приезд. Поэтому я бегло просмотрела оставшуюся его часть, продолжая любоваться удивительным каллиграфическим почерком Клариссы. Ни разу она не допустила сбоя; ее почерк был безупречен, просто произведение искусства.

Быстро пролистав страницы, я увидела, что дневник Летиции Кесуик охватывает начальные месяцы 1 661 года и заканчивается весной. Она пишет о рождении сына Майлза в апреле того года, о долгих и трудных родах и описывает день рождения мужа в мае.

Самая последняя страница датирована двадцать девятым мая. Записей больше нет, потому что в книге кончились страницы. Она ее всю исписала.

Я снова почувствовала разочарование, пока не сообразила, что дневник окончился лишь потому, что кончились страницы в книге. Конечно же, Летиция продолжала вести дневник, потому что она была прирожденным писателем, обладающим легким, плавным стилем, почти разговорным, и замечающим множество важных деталей. Где-то здесь, в библиотеке, должен быть другой том, и Кларисса, по-видимому, нашла его и переписала. Точно так же, как я хотела узнать, что было дальше, так и ее, должно быть, мучило любопытство.

Вскочив, я направилась к лестнице, совершенно забыв предостережения Джо не взбираться на нее. Я проделала это и добралась до предпоследней ступеньки сверху. Я не осмелилась взобраться выше из опасения свалиться.

Но я была уже достаточно высоко, как оказалось, стоя непосредственно у полки, с которой Джо снял гроссбухи и дневник, и мне было легко прочитать заглавия оставшихся на полке книг. Там стояли два романа Томаса Гарди, три тома Бронте и шесть книг Чарлза Диккенса, а также том сонетов Шекспира. И ничего больше, только пробел на полке, где стояли гроссбухи и Клариссина копия дневника.

Мне понравилась книжка сонетов, переплетенная в красную материю с золочеными буквами. Я взяла его с полки и увидела маленькую тоненькую книжку в черном кожаном переплете, лежавшую сзади романов Бронте у задней стены полки. Сначала я подумала, что это Библия, но затем рассмотрела обложку и увидела, что на ней нет титула. Конечно, никаких золоченых букв.

Осторожно балансируя на вершине лестницы, я открыла черную книгу и сразу же узнала ее. Меня охватили нервная дрожь и возбуждение. Это был оригинал дневника Летиции, написанный ее собственной рукой, тот самый, с которого Кларисса так старательно сняла копию в 1893 году. Я поискала кругом, рядом с Бронте, Харди и Диккенсом, но больше там ничего не было.

Крепко держа дневник в одной руке, я спустилась вниз и поспешила к столу у окна. Сев перед ним, я открыла подлинный дневник Летиции Кесуик.

Я с восторгом смотрела на него, медленно переворачивая страницы, осторожно, боясь их повредить неосторожным движением.

Этому дневнику было более трехсот лет, но, к моему удивлению, он был совершенно не поврежден. Некоторые страницы были чуть ветхими, но их было немного; то там, то здесь были видны тонкие отверстия от книжного червя, но, по большей части, книга была в превосходной сохранности.

Какое чудо, что она сохранилась! Но ведь никто не знал о ее существовании, и поэтому никто и не брал ее в руки. Конечно, за исключением Клариссы, которая ее нашла, сняла копию и, по-видимому, положила ее назад, чтобы она лучше сохранилась. Кроме того, температура в библиотеке остается одинаковой из года в год, точно так же, как было сотни лет тому назад, я в этом не сомневалась. Там всегда было прохладно и сухо; не было сырости, и, конечно, огонь камина не мог бы нанести вред ни одной из старых книг, потому что едва нагревал комнату. Не удивительно, что этот дневник семнадцатого века так хорошо сохранился.

Написанный самой Летицией Кесуик подлинник отличал скрупулезный, тонкий, изысканный почерк, типичный для того века, в котором она жила, но ее письмо было ясным и разборчивым.

К своему восторгу я обнаружила, что оригинальный дневник содержал еще кое-что уникальное: изысканные маленькие рисунки пером и чернилами, акварели цветов, фруктов и трав, виньетки, изображающие сад Летиции здесь, в Килгрэм-Чейзе.

Мне было ясно, что я натолкнулась на настоящее сокровище. Конечно, дневник не имел реальной стоимости и, по-видимому, не представлял большого интереса для кого-нибудь постороннего, но я не могла дождаться, чтобы показать его Диане и Эндрю.

Взглянув на часы, я обнаружила, что прошло уже полтора часа. Было уже почти четыре.

Я встала, вышла из библиотеки и направилась по коридору в Дианин кабинет. Я заглянула в дверь. Эндрю разговаривал по телефону, и на его лице явно выражалась злость. Без сомнения, он разговаривал с Джеком Андервудом, находившимся в Нью-Йорке. Он говорил свойственным ему спокойным голосом, но был рассержен и даже не заметил, что я распахнула дверь. Я тихо закрыла ее, полагая, что благоразумнее оставить его в покое и дать ему заниматься своими делами.

Мне необходимо было подышать свежим воздухом — я не выходила из дома со времени нашего приезда рано утром после долгой поездки в машине. В находящейся по соседству прихожей я села на скамью, сняла туфли, надела пару Дианиных зеленых замшевых сапог и сняла с гвоздика большой теплый жакет. Я любила этот непромокаемый жакет, который был такой удобный — его можно было носить в любую погоду. В каждом кармане я нашла по шерстяной перчатке. Натянув их, я сняла с вешалки красный шерстяной шарф, обмотала его вокруг шеи и вышла наружу через боковую дверь.

Было прохладно. Утреннее солнце давно скрылось, небо было бледно-голубым, почти бесцветным.

Я погрузилась в запахи осени: пахло сыростью, мокрыми, гниющими листьями и едким дымом. Где-то недалеко один из садовников жег костер. Было такое время года, когда сжигают отмершие растения и корни, сухие листья и садовый мусор вообще. Прошлый уик-энд в «Индейских лужайках» я сама жгла такой же костер.

Зайдя за угол здания, я буквально столкнулась с Уилфом, садовником, сгребавшим опавшие листья и сучья в кучи, готовя их к сжиганию.

Он оглянулся, услышав мой резкий возглас.

— А, это вы, миссис Эндрю. — Он дотронулся до шапочки и улыбнулся. — Как ваши дела? — Он сложил грязные руки на рукоятке граблей и стоял, глядя сквозь меня.

— Спасибо, хорошо. А как вы себя чувствуете, Уилф?

— Не могу пожаловаться. Немного ревматизм беспокоит, но ничего страшного в этом нет. Я рассчитываю еще долго не появляться на кладбище. — Он засмеялся; его смех был похож на кваканье.

— Рада это слышать. — Я кивнула и поспешила прочь, направляясь к пруду.

Что-то странное было в этом Уилфе Брондбенте. Казалось, у него всегда был злобный блеск в глазах, когда он разговаривал со мной. Я думаю, он был немножко тронутый. Эндрю сказал, что он просто тупой. Диана смеялась над нами, когда мы беседовали об Уилфе. Она верила, что он настоящий деревенский труженик.

Четыре коричневых утки уплыли прочь, когда я подошла к пруду. Я стояла и наблюдала за тем, как они с плеском удирали как можно быстрее к дальнему берегу, думая рассеянно, замерзнет ли пруд к Рождеству. Близнецы так мечтали покататься на коньках — так же, как это делал их отец, когда был маленьким мальчиком. Но я не думала, что будет достаточно холодно, чтобы подморозило; здесь была довольно большая масса воды.

Я собралась обойти вокруг озера, мои мысли сосредоточились на Клариссе и Летиции, этих двух женщинах из семейства Кесуиков, которые были женами мужчин из рода Кесуиков и которые прожили всю свою жизнь здесь. Если бы только стены могли говорить, какие чудесные секреты они бы мне открыли, какие сказки рассказали бы.

А, с другой стороны, дневник заговорил, не так ли? Пусть немного, но все же он рассказал мне о прошедших временах, сообщил мне немного семейной истории.

Даже Клариссин фронтиспис, хотя и короткий, и ее поступок, состоявший в переписывании дневника так старательно, сказал мне очень многое о ней. Должно быть, она была хорошей женщиной, добросовестной, богобоязненной, типичной женщиной викторианской эпохи, к тому же, очевидно, умной и заботливой. Без сомнения, она не была равнодушна к этому дневнику, понимала, что он означал для семьи. К тому же у нее хватило прозорливости понять, что оригинал может не пережить века, и она посчитала важным сохранить его для потомства. Конечно, ей не хватило таланта, потому что она не скопировала рисунки или акварели, но это было не так важно.

• Предыдущая
• 35/79
• Следующая