Хирург - Крелин Юлий Зусманович - Страница 44

• Предыдущая
• 44/67
• Следующая

— Ну давай, давай, Филек, удивляй.

— Ну пойдем к брату во страданиях. Где он лежит-то?

— Где. Вестимо, в кабинете моем. Знаешь, ему, оказывается, перед операцией, по блату, дали лишнюю, усиленную дозу наркотика. Ну совсем был пьян. Надрался до чертиков. Как обычно, он губы выпячивает, говорит скандированно свои эти «то-се, пятое-десятое». Я уж потом ругал сестру. Ну и как всегда: «Я хотела как лучше». Почему все думают, если что положено, то по блату, своим надо чуть больше. Дикари.

— Ну напился человек. Зря ругал. Так бы и я пришел к тебе на какую-нибудь операцию. Да еще лежать в кабинете, одному. И телефон есть? Я «за».

— У нас так мало привилегий и льгот, вернее, их совсем нет, что мы их сами себе создаем. Упустить такой случай! — положить товарища в кабинет, не в рамках всеобщего уравнения, — не мог упустить. Даже, может быть, ему этого и не надо.

Вошли в кабинет.

— А-а! Сам товарищ Гусев! Приехал проявить? Правильно. Рад, что не могу отплатить тем же.

Филипп. Не радуйся — все будет. Время быть здоровым — время болеть. Бог поможет, и дождешься — отплатишь тем же.

Женя. Глядя на твою патологическую здоровость, — тьфу-тьфу, не сглазить, — не думаю, что смогу когда-нибудь тебе услуги подобного рода оказывать. Впрочем, ты тоже начал бегать «трусцой от инфаркта» — появилась надежда, что заболеешь.

Володя. Должен тебе сказать, Филл, что Мишкин тут балшой началник и потому пижонство разводит сверх меры всякой. Ну ужо погоди. Выпишусь, уйду из-под его начала, тогда ужо.

Филипп. А что и как? Я-то здоров. Он мне не страшен. Могу пока заняться.

Володя. И не скажешь. Тонко все делает. И пижонство хоть и грубое, но тонкое, с тонким пониманием своего места в этом мире.

Женя. Ну, все анекдоты вспомнили? Как заговорил сегодня. А еще вчера смеяться не мог. Говорил — отстань. Даже правду-матку в глаза не резал. Только покряхтывал.

Володя. И это было. Я тебе всю правду еще никогда не говорил.

Филипп. И не надо. В желании всегда говорить правду в глаза есть немалая доля презрения к людям.

Володя. Пошел, пошел нести. Я и тебе еще скажу.

Женя. Про то и речь.

Филипп. Пользуешься своим немощным состоянием и говоришь что угодно? Так, стало быть?

Володя. Это уж…

Женя. А все у него отчего — от хилости. А хилость отчего? — то бассейн, то йоговатая гимнастика, то лыжи — вот и стало здоровьечко слабым, хилость появилась. И у тебя от твоего тоже скоро будет. А все от безделья. От безделья и жажда чуда появляется.

Володя. Вот такое ничтожество. Понял, Филл?

Филипп. Ничего, мы рога ему обломаем. Еще посмотрим, кто хилее окажется. К тому же сам на лыжах ходит тоже.

Женя. Так я для удовольствия, а не для пользы тела. Для удовольствия-то все хорошо. Да как вам докажешь. Придешь на могилку, а похвалиться правотой уже и некому.

Филипп. Юмор, ребята… и впрямь больничный. Нашли место и время.

Женя. И это было. Это я ему тоже говорил, но на операции — он ведь не помнит, конечно.

Володя. Вот так он. И меня даже заразил. Но порядки, Филя, я тебе скажу… Мои условия — результат блата и коррупции. А вообще: в приемной снимают показания, имя записывают, где живешь. Но не говорят, правда, так вежливо, типа: курите и так далее. Мою-то историю он заполнил без меня. А я смотрел, как других принимают.

Женя. Имя-то надо записать. Сидел такой шпион и подсматривал. Я думал, ему больно, а он работал, гад.

Володя. Отвлекает. Потом переодевание — дают робу. Потом обыск карманов, говорят, не забыл ли чего в своем цивильном платье.

Филипп. Ну прости им.

Володя. Слушай. Потом объявляют распорядок. Когда свидания, когда передачи, когда родственникам можно говорить со следователем, сиречь с врачом. Пройти сюда невозможно.

Женя. Мало увидел.

Володя. А это еще не все. Лекарство надо принять в присутствии сестры, чтоб не копил, а то еще отравишься. Ну это правило сестры пропускают, дают лекарства сразу на целый день, а их за это ругают врачи. Ножа при еде не дают — оружие потому что. Ну и так далее. А сегодня представление. Пришли к ним и просят кровь безвозмездно сдать. Бесплатно то есть. Донорам обычно платят за кровь. Крови в городе не хватает для больных. Никто давать не хочет. А ведь кому, как не им, кровь-то нужна? Нам, что ли? Врачам, а то им спасать нечем будет. Лечить ведь не умеют — им кровь живую подавай.

Женя. Вот и я говорю, что кровь нам очень нужна. А кто же, действительно, это понимает больше нас.

Володя. Во-во! Понял, пижон какой. И пошел сам сдал кровь. Эдак небрежно так говорит — подумаешь, двести грамм, я и пол-литра могу, ничего страшного.

Женя. Ты, как всегда, начал опять с апломбом говорить, про что не понимаешь. При чем здесь граммы? Конечно, не вредно. Здесь же проблема не в этом.

Володя. А еще пижонство — ходит сам на все ерундовые операции. Правда, у ребят работу не отнимает, им хватает, он и ассистирует им много — но зачем?! Посиди, подумай — он же думать не успевает. Скоро же так регресс начнется. Главные надзиратели здесь — это няньки. Но они и как судьи — несменяемы и неподвластны. Их нет, и тем пользуются. Но с ними все равно легче — за рублевочку вылижут, как корова теленка новоявленного.

Женя. Ну ладно. Устал тебя я слушать. Пойду функционировать, а вы продолжайте.

Володя. Без тебя на тебя время тратить Филл не будет. Он, как носитель информации, должен посвятить меня в события за больничной решеткой. Ну, так какие новости на воле?

Филипп. Вчера встретил Левчика…

Женя. Ну вот! Мне идти надо, а тут начинается самое интересное.

Мишкин только вышел из кабинета, как к нему подошел какой-то пожилой человек:

— Товарищ заведующий?

— Да.

— Моя жена, Афанасьева, из пятой палаты. Что вы мне сказать о ее здоровье можете?

— Мы ее обследовали досконально. Смотрел ее терапевт, невропатолог — ничего особенного не нашли.

— Но боли бывают.

— Человек уже и после тридцати полностью здоров не бывает. Но болезни, требующей больничного лечения, нет. Мы ее выпишем.

— А я считаю, что с ней плохо.

— Ну что можно сделать? Мы не нашли ничего. И анализы нормальные, и консультанты не нашли ничего. Мы ее выписываем. И так она без нужды пролежала около трех недель. Все обследование длилось — и ни для чего. А у нас очередь на место людям, которым нужна операция.

— Как вы можете сейчас, когда вся страна готовится к празднику, старого общественника выкидывать на улицу?

— Да никто ее не выкидывает. Но вы ж должны понимать нашу социальную систему здравоохранения, раз говорите об общественниках. Она ж не позволяет просто так тратить деньги. Вы ведь, наверное, тоже общественник?

— Мы сами ее создавали. И я общественник, и я участник. А вот я посмотрю, как вы собственную мать будете лечить. Я желаю вам, чтобы вы попали в такую ситуацию…

— В какую ситуацию?

— Пусть жена праздники пролежит у вас.

— Зачем? Какая ситуация?

— Я категорически протестую и буду жаловаться на вас в райком.

Мишкин повернулся и пошел. Стоявший неподалеку Агейкин, бывший свидетелем этой сцены, стал выговаривать этому просителю, или, пожалуй, требующему, не просящему.

Мишкин резко оборвал его:

— Не надо. Пойдемте в ординаторскую. А вы, если хотите, обратитесь к главному врачу.

Агейкин подошел к Мишкину:

— И неправильно, Евгений Львович. Ну и что ж, что они с заслугами. Что положено, то положено. А еще и оскорбляют. Надо было обрезать, чтобы знал.

— Бросьте вы. Мало что говорил. Да мало ли какие обстоятельства у него. Мог бы сказать только. Может, он только газетные фельетоны читает. Он не знает, как иначе разговаривать, просить, а может, придет к главной, начальник все же и женщина, расскажет обстоятельства, и все уладится.

— Не знаю, каким миром вы живете. Есть же элементарное чувство справедливости. Вас обидели, оскорбили…

— Эх, Лев Павлович, Лев Падлович, Александр Скерцович…

• Предыдущая
• 44/67
• Следующая