Притча о пощечине - Крелин Юлий Зусманович - Страница 33

• Предыдущая
• 33/35
• Следующая

Евгений Максимович ушел, чуть поклонившись одновременно обоим своим собеседникам.

Но до этого ли Петру Ильичу? Стало ли ему легче?

Удовлетворил он свою жажду чести и покоя? Получил ли заслуженое порицание Евгений Максимович, которое бы успокоило его душу?

Евгению Максимовичу, может быть, и стало полегче.

Он ими пренебрег. Пренебрежение иногда помогает. Шла война между скифами и персами. Войска выстроились на поле друг перед другом. Как когда-то было принято. Так сказать, стенка на стенку. И вдруг между войсками побежал заяц. Скифы увидели и, забыв про войну, кинулись с гиканьем вдогонку. Воины Дария настолько перепугались явного пренебрежения к ним и их славе, что быстро освободили поле брани. Пренебрежение победило. Но не думаю, что пренебрежение поможет Евгению Максимовичу.

Все вокруг, все начальство, все инстанции, все друзья, все осуждавшие и все одобрявшие, все защищавшие и нападавшие, все противостоявшие — все хотели их примирить. Одни становились на сторону одного, другие поддерживали всей душой другого… Но ведь, по существу, у этих-то двух не было противостояния. Разбились на лагеря окружающие их. Был конфликт — но не было противостояния. Хотели примирить их, а нужно прощение да примирение с самим собой. Один должен был простить себя, другой примириться с собой. И наоборот.

Тот, кто маялся, каялся, бил себя в грудь, готов был подставить голову под любое наказание, не готов был лишь простить. Он разумом понимал, что не прав, но по какому-то счету — справедлив. Он не прощал, потому что думал лишь о своей вине, не понимая, что и он должен простить.

Тот, кто искал утерянное достоинство на развалинах справедливости, и вовсе не помышлял о прощении. С какой стати? Идея прощения просто не приходила ему в голову. Не были приобщены к подобной идее. Повиниться — пожалуйста. Покаяться — тоже. Руки готовы были протянуть, но без прощения. А надо бы стараться, как родители детей своих прощают.

Они вернулись с конференции в своем обычном утреннем состоянии: получили привычную накачку, с которой начинался рабочий день и которая вошла в ежедневный больничный ритуал. Сегодня их дополнительно ругали за то, что они не воспитывают своих больных, а те кормят из окон голубей, чем способствуют распространению инфекции. Потом главный врач неожиданно определил их как вредителей, так как в каком-то отделении снятую с ноги гипсовую повязку запихнули в мусоропровод и его проходимость удалось восстановить с большим трудом. Главный сказал, что кишечную непроходимость ликвидировать им легче. Что верно, ибо никого вызывать не надо — хирурги всегда здесь, на месте. Но кто-то все же перевел конференцию в скандал, посетовав на строителей, которые проектируют слишком узкий для больницы мусоропровод. Главный ответил, и так далее. В результате хирурги возвращались из аудитории в состоянии, близком к похмелью: голова гудит, руки дрожат, во рту сохнет, сердце бьется чрезмерно. Некоторое время они сидели в ординаторской, приводили себя в порядок, рассказывали байки или просто перебрасывались бессмысленными репликами. Приведут себя в порядок и лишь потом пойдут к больным, чтоб не сорваться на них, беззащитных перед медициной. Лучше посидеть и передохнуть.

Сначала в ординаторской раздавались негодующие слова в адрес главного врача. Потом все попритихли, и кто-то защитил главного, потому что он получил вчера все то же в управлении. Потом стали во всю жалеть главного, горевали по поводу его вынужденной некомпетентности, ибо, в конце концов, он всего лишь выбившийся в администраторы обычный врач-лечебник.

И возникла новая дискуссия. Кто-то сказал, что нечего тогда браться не за свое дело. Другой возразил, что нет другого пути для главного врача, и все они такие, и нет у нас специальных учебный заведений, где учили бы командовать лечебными учреждениями. Маркович, как всегда с непререкаемой убежденностью, настаивал на необходимости создать такое учебное заведение. Мироныч предложил открыть в мединституте экономический или экономико-статистический факультет, как в театральных, и обучать там грамотных медицинских чиновников и хозяйственников.

И вынесли общее решение: нужны грамотные медицинские чиновники, нужен «просвещенный бюрократизм», ибо слишком они устали от дилетантского руководства специалистами по уху, по глазу, по сердцу, но только не профессионалами-управленцами.

Максимыч сегодня с трудом собирался в кучу. Долго еще сохранялась внутренняя размазанность. Старость, что ли, близится? Операции сегодня не были столь сложны, его участие необязательно. Все пошли в операционную, а он остался в отделении. В случае чего быстро призовут к станку. Да и сам он все равно придет в операционную, понаблюдает за работой своих питомцев, вернее, пожалуй, своих орлов. Тогда и в норму скорее придет: истинная работа для него всегда была успокаивающим, точнее — возбуждающим, но примиряющим с жизнью зрелищем. Своя работа всегда ставит настоящего профессионала — если его что вышибло из равновесия — на место.

Работа началась. Максимыч вскоре уже был со своими.

Но недолго длилось наслаждение спокойной и радостной жизнью: Евгения Максимовича вызвали в отделение. Опять, наверное, главный врач, опять ремонт, опять что-то надо обсуждать.

По коридору ремонтируемой части — уже в который раз — шла целая толпа из ремонтников, больничной администрации и районного начальства.

Максимыч приуныл. То ли действительно ремонт будут обсуждать, то ли по его душу — много за ним должков накопилось для начальства; а может, наконец решится как-нибудь треклятый вопрос, свалится камень с его души; а вдруг районное начальство всерьез решило как-то поспособствовать окончанию ремонта, который по срокам скоро можно будет сравнивать с Отечественной войной…

Максимыч тихонько пристроился к кавалькаде и пошел следом. Оказалось, что столь представительное шествие замыкали заведующий отделением и прораб, но не сразу они разглядели друг друга — оба хотели скрыться сзади, по страусовой политике — быть незаметными, вроде смотришь только строго перед собой — может, и на тебя никто не посмотрит. В конце концов начальство разглядело, что два главных героя сегодняшней инспекции, обе стороны создавшегося конфликта, почему-то отстали и не играют ролей первых скрипок, как должны бы.

Выволочить — ничего не стоит. Начинается дуэт скрипок.

Впереди они будут или сзади, но два этих славных персонажа, хоть и заинтересованы в одном, вряд ли сумеют провести нынешний административный налет спокойно и достойно. Маловероятно, чтобы между ними возникла, как когда-то, мирная беседа. Оскорбленное отчуждение одного и чувство вины другого построили между ними такую стену, что уже не ожидалось ни бурных проявлений, ни прямых столкновений даже в заведомо серьезных разногласиях… Между ними стена. Взаимное недовольство и взаимная неприязнь, надеялись посвященные, не позволят вступить им в прямой конфликт.

Жизнь есть жизнь. Они на работе.

Сзади за ними с интересом наблюдали. Никто не пришел на помощь. Никто не затеял разговор. Жизнь есть жизнь.

— Все нормально сделано, товарищ заведующий. Все сделано как надо.

— Как надо?! А посмотрите плитку в буфете, посмотрите линолеум в восьмой палате, посмотрите потолок в том конце коридора, посмотрите…

— Плитка в буфете лежит нормально. Вы не понимаете в этом ничего.

— Ну пойдемте зайдем, Петр Ильич, в буфет. Без них. Сами.

— С вами я никуда не хочу заходить.

— Ну хорошо. Я не прав, я виноват кругом, но ремонт все равно должен быть сделан хорошо.

Ремонт должен быть сделан хорошо. Что тут можно простить? Может, если бы они простили друг друга, недоделки легче было бы переделать. Может, если бы они простили друг другу всё, не стало бы чего прощать, все получалось хорошо?

— Мне не нужны ваши извинения. У нас разговор короткий.

— Я не про извинения. Не хочешь — не надо. А плитки мне положи как следует.

• Предыдущая
• 33/35
• Следующая