Тайна графа Эдельмута - Мелкумова Анжелина - Страница 9

• Предыдущая
• 9/73
• Следующая

Пока Эвелина ломала руки, Бартоломеус ломал себе шею. Сняв голову, сунул ее в сундучок. А на пустое место приставил другую. Потом обернулся…

(— Ох! — попятились девочки, вытаращившись на «графа Шлавино»).

…и голосом графа произнес:

— Пускай попробуют нас поймать. За ваше сиятельство я, не задумываясь, положу любую из моих голов.

Отворили дверь. Ночной ветерок ударил в лицо. Из темноты двора вышел привратник — в кольчуге и с острой алебардой. Из-под шлема торчат рыжие космы, глаза круглые от страха.

— Ваше сиятельство! Господин управляющий… то бишь — черт бы его унес! — Безголовый Монстр не появлялся. Слава Богу! — глянул он на Эвелину — Я вижу, ее сиятельство целы!

— Не болтай, а скорее отворяй ворота и выводи лошадей.

Строго хмурясь, Бартоломеус накрепко запирал за собой дверь, ведшую во внутренний двор.

— Живей, живей, да тех лошадей, что велел тебе намедни оседлать Безголовый Монстр.

— Слушаюсь, ваше сиятельство!

Из конюшни вывели оседланных лошадей.

На одну Бартоломеус посадил Эвелину, на другую — Марион с Фаулем.

Уже направлялись к воротам, когда Бартоломеус вдруг хлопнул по своей графской голове:

— Ах, безголовый болван! Совсем забыл одну вещь!

И со словами «ждите меня, я сейчас» бросился к одной из башенок крепостной стены.

Оставшись одни-одинешеньки, девочки боязливо оглянулись. Мрачная громада замка высилась над головой, заслоняя ночное небо. Как злой великан, по случайности выпустивший их только что из пасти и намеревавшийся снова проглотить.

О, нет! Отвернувшись, девочки впились глазами в спасительные ворота.

А они открывались слишком медленно, ох, слишком… Причем скрипели так, будто их не смазывали целых десять лет. Сначала поднималась высокая толстая решетка, потом…

На скрип ворот распахнулось окошко в дверке, только что запертой Бартоломеусом.

— Что делаешь, балда! — раздался окрик. — Зачем отворяешь ворота!

Потом начал скрипеть подъемный мост. Тот, что вел через ров.

— Пожалуйста, скорее, — робко попросила Эвелина.

Два подручных привратника напрягались как могли.

— …Закрой ворота сей же миг! — Голос из окошка превратился в визг. — Подними мост обратно!

— Как же — закрою, — проворчал привратник. — Сам граф приказал.

— Ну, сейчас я тебя!.. — В окошко высунулся острый кончик стрелы.

Пи-иу-у-у!.. Стрела вонзилась в открывающиеся ворота.

Ах, боже мой… боже мой!.. Хором взвизгнув, девочки испуганно переглянулись.

Господи, да где же господин Бартоломеус?

Пи-иу-у-у!.. Вторая стрела пролетела у Эвелины прямо над головой. Девочка в отчаянии обняла за шею коня и закрыла глаза…

Но вот наконец опустился и мост. Бымм! — ударился он о землю с другой стороны рва.

И почти тотчас же откуда-то вынырнул Бартоломеус. Он весь запыхался, а в руке держал небольшую клетку, в которой испуганно трепетала крылышками крохотная пичужка.

— Моя любимая пеночка, — объяснил он. — Чуть было ее не позабыл.

Вскочив в седло позади Эвелины, тронул привратника за плечо:

— Ты вот что, дружок. Если увидишь мое сиятельство в белом ночном колпаке и голубом шлафроке, знай: то Безголовый Монстр в моем обличье.

— Батюшки святы, я ж умру на месте!

— Не трусь. А алебарда у тебя на что?

Выехав из ворот замка, припустили вниз по холму. Дюжина-другая стрел просвистела им вслед. В ответ Бартоломеус помахал шляпой и раскланялся. Далее, уже не оглядываясь, поскакали вдоль лесной опушки.

Ехали долго. И не по главной дороге, а петляя по проселкам. Миновали лес и маленькую деревеньку. Теперь уже можно было не сомневаться, что скрылись от погони: Бартоломеус хорошо знал местность, тогда как граф Шлавино был тут чужаком.

Незадолго до рассвета остановились на берегу речки, уставленном стогами сена.

— Этой ночью я еще не ложился спать, — вспомнил Бартоломеус, спрыгивая наземь.

Приткнув лошадей к вкусному стогу сена, сами повалились поверх.

— Милый, замечательный господин Бартоломеус, — бормотала Эвелина, зарываясь в теплое ароматное сено, — спасибо вам за все.

— Что вы, ваше сиятельство, для меня счастье — служить дочери графа Эдельмута, моего бедного хозяина.

С явным удовольствием скинув графскую голову, он пристраивал на плечах свою прежнюю.

— Мой отец… он был высок и красив? — поколебавшись, спросила Эвелина.

— Очень высок и невероятно красив, — подтвердил Бартоломеус не задумываясь.

…Круглая луна катилась по небу, сияли звездочки. Марион с Фаулем уже давно спали. А Эвелина слушала, слушала и слушала рассказ Бартоломеуса об ее отце.

Уже засыпая, девочка пробормотала сквозь сон:

— Тот портрет… в одной из комнат замка… — там мама, я и мой отец?

Бартоломеус повернул к ней свой длинный нос. Долго смотрел, не мигая.

— Да, ваше сиятельство…

Проснувшись наутро после побега, они ехали целый долгий день. Опасаясь встретиться с графскими слугами, выбирали самые дремучие места, вокруг каждой деревни делали большой круг. И в общем потратили времени много больше, чем если бы ехали прямо.

Несколько раз на дороге появлялись всадники в цветах графа Шлавино — красном с зеленым. Бартоломеус наблюдал из-за кустов, а потом уводил коней на еще более глухие тропинки.

Чтобы дать лошадям передышку, временами шли пешком. Как это ни странно, но на сердце у Эвелины было легко и радостно. Хоть и голод мучил, хоть и все тело ломило от усталости. Проведя десять лет в серых приютских стенах, она шла по лесу, как по сказочному миру: оглядываясь чуть не на каждое дерево, жадно вдыхая аромат листвы, удивляясь диковинным птичкам, порхавшим меж ветвей.

И даже шепот Марион не разрушал чудного спокойствия, воцарившегося в душе. А Марион шептала, оглядываясь на Бартоломеуса:

— …он, конечно, замечательный, хороший, и все… Но откуда, подумайте, ваше сиятельство, у него сто-о-олько голов в мешке? А? Не каких-нибудь — человеческих, настоящих…

И потом, когда уже стемнело, и они, усталые, устроились на ночлег под развесистым деревом, Марион, завернувшись в плащ Бартоломеуса, продолжала тихо удивляться:

— …и куда это завел он нас — в самую глушь? И почему запретил мне заглянуть к мачехе? «Тебя, Марион, не ждет там ничего хорошего». Ох, ваше сиятельство, боюсь я за вас!

И уже ночью Эвелину разбудил горячий шепот в ухо:

— Догадываюсь, почему ваше сиятельство не может заснуть. Слыхали, как он сказал «Дайте срок — насобираю голов еще и больше»? Вот-вот! Интересно только, с чьих он начнет?

Утром Марион пропала. То есть Эвелина долго шарила по кустам, удивляясь, куда служанка могла запропаститься. А Бартоломеус, едва открыв глаза, тут же заключил:

— Сбежала к мачехе.

Оставив Эвелину в лесу одну-одинешеньку вместе с одной из лошадей, он снова надел голову графа Шлавино, взял под уздцы вторую лошадь и спустился в выглядывавшую из-за холма деревеньку.

Отсутствовал он невероятно долго — почти вечность. За это время Эвелина успела раз пять всплакнуть, поведать лошади о своем храбром отце — как рассказывал Бартоломеус (присочинив… ну, совсем немножко), и договориться со всеми святыми, каких вспомнила, о чудодейственной помощи бедной Марион, бедному Бартоломеусу и бедной Эвелине.

Молитва помогла только к полудню: вернулся Бартоломеус, а с ним Марион, напуганная донельзя.

Как оказалось, в отчем доме ее ждали даже с большим нетерпением, чем она надеялась: мачеха замучилась печь пирожки и разливать по кружкам пиво. А завидев Марион, воскликнула: «Вот она, душа моя, явилась наконец! Забирайте ее вместе с котом — да так надолго, чтоб на этом свете Бог не дал нам больше свидеться!»

Трое графских слуг, для коих и пеклись пирожки, радостно подхватили сопротивлявшуюся Марион под ручки и усадили на самого красивого коня.

• Предыдущая
• 9/73
• Следующая