Лилипут — сын Великана (с иллюстрациями) - Иванов Альберт Анатольевич - Страница 30

• Предыдущая
• 30/42
• Следующая

Неожиданно Пальчик заметил, что асфальт испещрён какими-то дырками, но не от женских каблучков — более глубокими. Словно их оставили мощные когти крупных неведомых зверей.

— Это не от когтей, — определил Гав. — Они пахнут железом. Ржавым.

— Утешил…

— Мы можем вернуться. — Он подвернул свой пышный хвост и удобно уселся на нём.

— Ну уж нет, — заявил Пальчик. — Что, трусишь? Слабо?

— Я бы на тебя так грубо не лаял, если бы ты предостерёг от возможной опасности.

— Прости, милый Гав. Но отступить, так ничего и не узнав, я не могу, хотя ты, наверно, сто раз прав.

— Сто! Я даже не знаю, сколько это. Умею считать до двух. Ну, до трёх. Во всяком случае, четыре кости от одной отличу. Но запомни: прав бываешь только раз. Или прав, или не прав!

И довольный своей речью, Гав продолжил путь.

Пальчик обернулся. Озеро-море виднелось отсюда лишь полоской на горизонте, над которым высились, будто на недалёком берегу, белые горы из облаков.

А лес вокруг был — не сказать чтобы простой. Скорее уж заповедный. Разлапистые южные сосны, замшелые самшиты, обвитые тонкими лианами, бархатистые буки, мощные грабы, пятнистые эвкалипты… Пальчик более или менее разбирался в породах деревьев. У них в приморском городе был «Ботанический сад», и он не раз ходил туда с папой.

Лес становился всё гуще. Какие-то птицы, быстро мелькая меж листвы, перелетали с места на место, голосили, пели, верещали. Шелест и праздничная птичья болтовня доносились отовсюду… Прошмыгнул дятел, вспыхнув красным охвостьем. Дикие голуби взлетали на солнечных опушках так взрывчато, что после них долго садились прошлогодние листки и травинки.

Дорогу перебежал барсук — с такой прытью, что зад только чудом не обогнал голову.

— Хорошо, что я не охотничья собака, — с тайной грустью похвастался Гав. — Только б ты меня и видел!

— Слушай, я давно хотел спросить: а какой ты породы?

— Я? — заважничал Гав. — Я — горпёс!

— Гордый? — удивился Пальчик. — Или горный?

— Городской.

— Тогда ты — дворпёс, а не горпёс.

— Сказанул! Дворы и в деревне бывают. А я городской, можно сказать, приморский. Дворпёс — это когда дворовый, — пустился в рассуждения Гав. — Ну, если весь город считать моим двором, то, конечно, твоё глупое определение можно посчитать и верным. С натяжкой. Во всю силу.

— Чего?.. — как обычно, стал в тупик Пальчик.

— С натяжкой во всю силу. Мою и твою силу! Понял?

— Понять-то я понял. С тобой…

— … не соскучишься, — ухмыльнулся пёс. — Ты уже это говорил. А вот я бы с тобой соскучился, если бы тут не было меня!

— Нет, я другое хотел сказать. С тобой хорошо наперегонки за бешеным львом бегать. Ты бы первым отстал.

Гав озадаченно примолк. Но ненадолго. Пальчик услышал, как тот забормотал себе под нос:

— Ясно, я бы первым был… А зачем?.. Лев меня бы… Хитрец! — вскричал он. — Ведь лев меня растерзал бы!

— Я и говорю: ты бы первым отстал.

— Ах вон что. На это у меня ума хватит, — вновь заважничал Гав. — Не чета тебе, дурню. Пальчик обиделся.

— У тебя много блох? — как бы невзначай вдруг сказал он. — А то можно выловить. Знаю верное средство.

— Какое? — сразу клюнул пёс, как рыба на желанную приманку. — Бродяжья жизнь, она, сам знаешь, какая. Ну?

— Надо посадить собаку в ванну, наполнить водой…

— Ерунда. Знакомо.

— Ты слушай, слушай… Погрузить — ну, хотя бы тебя, к примеру, — в воду по самую макушку. Все они враз переберутся туда. И…

— И… — затаил дыхание Гав.

— … ахнуть тебя по макушке широкой доской — ни одной не останется!

— Издеваешься?! — теперь Гав обиделся.

— Да ты меня тоже всё время разыгрываешь, — расхохотался Пальчик.

Пёс скривил улыбку, не выдержал и разразился веселым отрывистым лаем, означающим у собак самый что ни на есть настоящий смех.

Лес кончился. По бокам дорожки внезапно вздыбились невообразимые нагромождения скалистых глыб, словно здесь, нашвыряв их как попало, порезвились великаны. Из кривых зазоров между многотонными обломками выныривали редкие уродливые деревья. Внизу, у комля, они были намного тоньше, чем снаружи, иначе бы им не пролезть сквозь тесные щели. Встречались и совсем плоские, будто сплющенные стволы. А иные, вытолкнутые прямо на камни своими длинными корнями, стали, наоборот, неимоверно пузатыми и короткими, точно бочки.

Некоторые страшилища, вылезая из щелей какими-то причудливыми, неправдоподобными узлами, вдруг вспоминали, что они обычные деревья, и пытались расти нормально. Но потом снова свивались в узлы, опять выпрямлялись, и вновь всё повторялось сначала.

Сверху каменные глыбы покрылись желтыми лишайниками, а снизу сине-бело окрасились от проступившей извести. И стволы, и корни под ними приобрели тот же цвет. Вокруг зияли угрюмые пещерки и впадины, и сами деревья тоже были изрыты дуплами.

Пальчик и Гав, притихнув, миновали это жутковатое место, где жизнь боролась за жизнь.

Затем дорожка стала совсем змеистой — сплошные петли. По краям её появились таблички: «Налево!», «Направо!» Они были написаны на каком-то незнакомом языке, но Пальчику почему-то было всё понятно. Такое бывает разве что во сне, когда вдруг оказываешься в далёкой, никогда не виданной, чужой стороне.

Таблички с надписью «Налево!» стояли после каждого правого поворота, а с надписью «Направо!» — после каждого левого. И он, наконец, догадался, что они предназначались только тем, кто спускался, а не поднимался.

Гав вопросительно взглянул на него.

— Предупреждают, куда поворачивать, — объяснил Пальчик. — А зачем? И так видно.

— Крутой спуск. Чтоб не заносило на поворотах, — хмыкнул Гав. Как мы узнаем в дальнейшем, горпёс не ошибся, хотя и был городским, а не горным.

— Значит, нас могут сбить?

— Непременно. Пальчик остановился.

— Если не будем смотреть в оба, — добавил Гав.

Сказано было вовремя. Впереди послышалось шумное сопение, и только они успели отпрянуть в сторону, как мимо них, опираясь на лыжные палки, тяжело просеменил тучный человек с розовыми жирными щеками. Увидев незнакомцев, он что-то недовольно пробурчал и, не в силах остановиться, продолжил свой спуск.

— Что сказал этот жирняк? — спросил Гав. — Я не совсем расслышал. Про иностранцев, да?

— По-моему, «чёртовы иностранцы!»

— Мы?

— А то кто же.

— Ну иностранцы. Так и есть. Но «чёртовы» — слишком! — заворчал пёс.

— А может, эта дорога только для спуска вниз? Ведь и таблички стоят по-особому.

— Все равно мог быть и повежливей. Там более с иностранцами.

— Теперь я понимаю, чем весь асфальт истыкан, — подмигнул ему Пальчик. — Лыжными палками.

— Псих безлыжный, — продолжал ворчать пёс. — А ещё с палками!

— Без палок он запросто загремел бы вниз. С таким-то брюхом!

— Похоже на правду, как говорила буфетчица Оля, не досчитавшись за один лишь день трёх килограммов колбасы.

— А кто съел? — со значением посмотрев на него, впервые заинтересовался Пальчик надоевшей буфетчицей.

— А пёс её знает, — ответил тот. — Наверняка сама! Они прошли ещё пару поворотов и очутились перед большими железными ворогами, по их сторонам тянулся плотный частокол из высоких кованых пик. На воротах висело строгое объявление: «Предъяви пропуск!» — Язык-то я их вроде понимаю, а читать не могу. Всё-таки чужой этаж. Что там написано? — спросил Гав.

— Без разрешения не пускают. Пропуск нужен.

— Знакомо. Такое объявление у вас в городе на мясокомбинате висит. Справа, у конца дорожки, стояли пока что последние на их пути часы, сообщавшие: 39 минут 8 секунд. Осталось до —?!

— Они мне действуют на нервы, — прорычал Гав. — Сейчас-то ничего, ничего, а потом ка-а-ак…

— Рванёт?

— Что-то будет, — туманно ответил пёс, изогнув хвост вопросительным знаком.

— А что тебе подсказывает твое чутьё? — засмеялся Пальчик.

• Предыдущая
• 30/42
• Следующая