Сказки давнего времени - Брлич-Мажуранич Ивана - Страница 8

• Предыдущая
• 8/36
• Следующая

Необычайно доволен Палунко, потому что это для него совсем не тяжело. Вскакивает он на ноги легкие, и быстро собрались в чертоге и русалки и вся челядь, чтобы посмотреть на это чудо.

Разбежится Палунко по золотому песку, перекувырнется, как белка, искусно и один раз, и два, и три, а Морской Царь и вся челядь с громким смехом дивятся этому уменью.

Но милее всех смеялось некое дитя слабое; а был это царевич малый, как его в плясках и играх называли русалки. Сидит царевич в золотой колыбельке, в шелковой рубашонке. На колыбельке жемчужные бубенцы, а в руке у ребенка золотое яблоко.

Когда Палунко перекувырнулся, а царевич от всей души рассмеялся, оглянулся Палунко на него. Взглянул на царевича Палунко и остолбенел: это был его сынок, слабенький Влатко малый.

О, мгновенно это сразило Палунку. И представить себе он не мог, что это его сможет так поразить!

Нахмурился Палунко, рассердился, а немного разобравшись, подумал: «Посмотри на шалуна, куда он забрался, чтобы насладиться играми и проказами, а мать его дома от печали онемела».

Разгневался Палунко, не может ни себя ни сына видеть в этих чертогах; но не смеет ничего сказать, чтобы не разлучили его с ребенком. Решил он поэтому стать слугой при своем сыне, Влатке малом, думая: «Останусь же когда-нибудь я один на один с ребенком, напомню ребенку об отце и матери, убежим мы с ним; унесу я упрямца-сына, вернусь с ним к матери».

Так рассуждал Палунко и дождался таки дня, когда остался вдвоем с сыном, и шепнул он тогда царевичу: «Айда, сынок, бежим со мной, отцом твоим».

Но Влатко был еще ребенком совсем крохотным и так как долго пробыл в море под водой, то отца совсем забыл. Улыбнулся он, улыбнулся маленький царевич, и подумал: шутит Палунко — и толкнул Палунку ножкой:

— Ты не отец мой, ты шут, потому что перед Морским Царем кувыркаешься.

Кольнуло это Палунку в сердце, от обиды готов был он сгинуть. Отошел он и расплакался от обиды горькой. Собралась подле него челядь Царя Морского, и так один другому говорит:

— О, должно быть на земле он был настоящим вельможей, когда и среди такой роскоши плачет.

— Искренно говорю, был я таким же, как и Царь Морской. Имел я дитя, что мне в бороду цеплялось, жену, что про чудеса мне рассказывала, а лебеды, брат, сколько хочешь, не нужно было из-за нее ни перед кем кувыркаться! — говорить оскорбленный Палунко.

Дивится челядь такому богатству и не мешает Палунке тосковать по своем счастье. А Палунко остался слугой у малого царевича. Ухаживает он всячески за сынком и думает: когда-нибудь все же уговорю его бежать со мной. А царевич с каждым днем становится все необузданнее и беззаботнее и поэтому, чем больше пробегает дней, тем все за большего шута считает он Палунку.

Пока все это происходило, жена Палунки продолжала дома в одиночества тосковать. В первый вечер она на очаге поддерживала огонь и готовила ужин, но, не дождавшись Палунки, перестала обращать внимание на огонь и больше его не зажигала.

Сидит сирота безгласная на пороге и по дому не работает — не убирает. Не плачет она, не причитает, а лишь молча убивается в горе и тоске. Ни совета ни у кого не может она спросить, потому что лишена речи, ни пойти в море за Палунком, потому что от печали совсем ослабела.

И ничего другого не оставалось несчастной, как пойти в свои родные места, где была похоронена ее мать. Стоит она над могилой матери, и появилась перед ней прекрасная лань.

Заговорила лань немым языком.

— Не смей, дочь моя, сидеть здесь и убиваться, потому что сердце у тебя разорвется, пропадет и дом твой. Готовь каждый вечер Палунке ужин, а после ужина начинай прясть тонкую пряжу. Если не придет Палунко, то на заре возьми его ужин, мягкую пряжу, прихвати с собой еще и легкую свирель двурогую и отправляйся на прибрежные скалы к морю. Там заиграй ты в свирель, и змеи со змеенышами съедят ужин, а чайки пряжей твоей гнезда свои обложат.

Хорошо поняла дочь все, что ей мать говорила, и так и сделала. Каждый вечер она ужин готовить, а после ужина пряжу прядет. Не возвращается Палунко. Берет ранней зарею жена свирель, несет к берегу ужин и пряжу. Там она играет в свирель двурогую, и лишь заиграет нежно в правый рог, выползают из-за камней змеи со змеенышами. Насладятся они ужином и женщину своим немым языком поблагодарят. А заиграет она в левый рог — прилетят чайки с птенцами, разнесут пряжу по гнездам и женщину поблагодарят.

И так женщина это делала каждый день — и уж три раза возвращался месяц, а Палунка все нет да нет.

Опять тяжелая печаль охватила сироту, и она снова идет на могилу матери.

Появилась перед ней лань, а женщина ей немым языком говорит:

— Матушка, всё я сделала так, как ты мне сказала, а Палунка нет и нет. Не могу я больше ждать. Или я в море брошусь или расшибу голову о стену!

— Дочь моя, — говорит мать, — не теряй веру. Тяжкие муки терзают твоего Палунку. А ты послушай о том, как можешь ему ты помочь. В некоем неизвестном море имеется щука, рыба огромная, на щуке-рыбе золотые перья, на перьях золотые яблоки. Изловишь ли ты в новолуние щуку-рыбу — облегчишь страдания твоего Палунки. Но до моря этого неизвестного можно добраться, лишь пройдя через три ущелья из туч: в одном змея исполинская, мать всех змей, которая море волнует и валы вздымает; в другом — птица исполинская, мать всех птиц, которая грозу вызывает; в третьем — золотая пчела, которая молниями блещет и управляет. Иди, дочка, к этому морю неизвестному, не бери с собой ничего, кроме удочек и нежной свирели, а окажешься ли ты в тяжком положении, оторви свой правый рукав, белый, неподрубленный.

Запомнила все это дочь. На другой день села она в челнок и отправилась в открытое море, не взяв с собой ничего, кроме удочки и свирели двурогой. Носится и скитается она по морю, покамест не принесли ее волны к одному месту, где в море три страшные ущелья из тяжелых туч.

У входа в первое ущелье подняла голову змея грозная, мать всех змей. Ужасная голова ее весь проход заняла, а телом она в ущелье вытянулась и, махая своим исполинским хвостом, море мутит и валы вздымает.

Не осмеливается женщина и приблизиться к чудовищу, но вспомнила про свою свирель двурогую и заиграла в правый рог. Лишь только она заиграла, как из дальней каменистой стороны спеша поплыли змеи и змееныши. Приплыли поспешно змеи пестрые и мелкие змееныши и стали просить змею страшную:

— Пусти, матушка наша, женщину в челноке пройти через ущелье. Она нам много добра сделала, кормив нас на заре ежедневно.

— Через ущелье пустить ее я не могу, потому что мне сегодня нужно все море поднять, — ответила змеи страшная. — Но если она вам добро сделала, добром я ей и верну: по ее желанию — или тяжкий слиток золота или шесть ниток жемчуга дам я ей.

Не далась верная женщина на обман жемчугом и золотом и змее этой немым языком так ответила:

— Пришла я ради одной пустяковой вещи, ради щуки-рыбы из моря неизвестного. Если я тебе услугу оказала, то пропусти меня через ущелье, змея грозная.

— Пропусти, матушка наша, подхватили змеи и змееныши, — скольких из нас она кормила, скольких выкормила. А ты, мать наша, ложись и поспи немного, а мы за тебя будем море волновать.

Не могла змея противостоять соблазнам многочисленной родни, а мечтала она о сне уже тысячу лет. И пустила женщину через ущелье, а сама, страшная, вытянулась в ущелье и заснула. Но прежде чем уснуть, змеям и змеенышам приказала:

— Хорошо, дети мои, море волнуйте, пока я немного сосну.

Прошла немая женщина через ущелье, а змеи и змееныши остались в ущелье. Но вместо того, чтобы взбаламутить море, они его усмиряют.

Выплыла женщина, добралась до другого ущелья, а в этом ущелье птица исполинская, мать всех птиц. У входа она страшную голову вытянула, и железный клюв открыла, а огромные крылья по ущелью распростерла и крыльями машет, ветер раздувает.

• Предыдущая
• 8/36
• Следующая