Домработница царя Давида - Волчок Ирина - Страница 19

• Предыдущая
• 19/73
• Следующая

— Я ничего не скрываю, я правда ничего такого не вижу и не слышу, — признавалась Аня почему-то с чувством вины. — А насчёт лечения… знаешь, может быть, лечить надо как раз таких, которые ничего не видят и не слышат. Откуда мы знаем, что такое норма, а что такое — отклонение? Кто это вообще решает? Возьмём, например, тебя. Нормальней тебя я человека не видела. Просто не видела. А вот все эти твои врачи… в общем, я не берусь ставить диагнозы, но ведь они правда все странные. Психиатры эти. Ка-а-а-к что-нибудь скажут!.. И вопросы у них тоже… И смотрят всегда так, как будто ждут, что я сейчас закукарекаю… Иногда мне так хочется закукарекать на какой-нибудь их вопрос! Просто интересно, как отреагируют. Алина, как ты думаешь, они хотя бы удивятся?

— Не удивятся, — говорила Алина и грустно улыбалась. — Они ко всему привыкли. Наверное, они удивляются, что ты до сих пор ни разу не закукарекала. Человек без странностей — очень странный человек. Аксиома психиатрии. Да ты об этом не думай, ангел мой. Мне кажется, что ты тревожишься, как бы они мне не навредили, да? Не тревожься, врачи хорошие, да ведь без моего согласия никто и не лечит. А что странные — так это профессия отпечаток накладывает. С кем поведёшься — от того и наберёшься. Вот психиатры от психов и набираются. А психи — от психиатров. Не водилась бы ты с нами, ангел мой. Ни с такими, как я, ни с такими, как мои врачи.

— А с кем мне водиться? — удивлялась Аня. — С этим замом редактора, который Бунина переписал, что ли?

— Ой, нет, вот с ним — совсем нельзя, — пугалась Алина. — Лучше уж со мной водись. Конечно, бывает, что я тоже Цветаеву переписываю, но хоть издавать не пытаюсь.

Алина смеялась, и Аня начинала смеяться, с облегчением в очередной раз убеждаясь: Алина куда нормальней, чем многие знакомые Ане члены союза писателей, особенно из тех, кто сидит при должности и имеет возможность вынуть из бюджета пару миллионов на издание своих (чаще — чужих под своими именами) нетленок. Мало ли кто кого считает сошедшим с ума! Этих, которые члены при должности, может быть, потому и не считают сошедшими с ума, что сходить им не с чего…

Сейчас Аня сидела рядом с Алиной на скамейке в дальнем углу больничного парка и слушала, как Алина рассказывает о том, что ожидает Аню в будущем, время от времени консультируясь со своим невидимым собеседником.

— Аннушка, ты ведь не случайно этот вариант нашла, — говорила Алина, внимательно глядя на куст сирени сбоку от скамейки и внимательно слушая тишину. — Ведь не случайно? Ну вот, он тоже считает, что это не случайно. В мире нет никаких случайностей. Ты нашла это объявление как раз тогда, когда эта Маргарита искала человека. И то, что она выбрала тебя, — тоже не случайно. Ведь не случайно? Вот видишь, он говорит, что я права. Это значит, что ты должна была оказаться в это время в этом месте. Судьба так захотела… Я знаю, ты не веришь в предначертание, даже слов таких не любишь. Ах, как жаль, что ты не слышишь его слов! Ты бы сразу поверила, сразу поняла бы! Он говорит, что ты встала на дорогу, которая ведёт к счастью. Он говорит, что ты заслуживаешь счастья, как никто другой.

— Передай ему спасибо, — серьёзно сказала Аня. — Правда, мне кажется, что счастья заслуживают все… Или уж несчастий чтобы поменьше было, что ли… Хотя бы чтобы не болел никто. Кстати, если не секрет: а вот этот, который с тобой разговаривает, — он кто?

— Это друг, — с гордостью ответила Алина, тепло улыбаясь кусту сирени. — Ты же видишь… ах, да, ты не видишь. Так жаль. Если бы ты его видела и слышала, ты сразу поняла бы, что он мой друг. И твой тоже, конечно. Он желает нам счастья. Он никогда не советует плохого.

— А бывают… ну, другие? — осторожно спросила Аня. — Какие-нибудь… враги? Извини, я в этом ничего не понимаю, наверное, глупости говорю. Я имею в виду: бывает, что кто-нибудь советует плохое?

— Конечно, бывают, — печально ответила Алина. — Я их боюсь. Их тяжело слушать. Они не просто советуют, они заставляют. С ними трудно справиться, иногда я боюсь, что не смогу, боюсь, что они заставят меня сделать что-то… неправильное… нечеловеческое. Тогда я иду в больницу и говорю, что мне нужна помощь. Сначала мне помогают врачи, потом приходит друг, он мне больше всех помогает, почти так же, как ты. А когда мне становится легче, друг уходит. Жаль, что он не остаётся навсегда. Только ты со мной остаёшься. Нет, я понимаю, что ему не надо оставаться со мной навсегда, он только тогда приходит, когда надо защитить меня от врагов. Если бы он был со мной всегда, то меня вряд ли выпустили бы из больницы. Я всё понимаю, но всё равно иногда обижаюсь. Вот ты всегда ко мне приходишь, дома я или в больнице — всё равно. А он — только в больнице, и то не сразу, а только тогда, когда врагов надо победить. Я ему очень благодарна, очень. Только почему он уходит? Мне не хочется, чтобы он уходил. Хотя как только он уходит — меня тут же выписывают. Аннушка, меня, наверное, скоро выпишут. Меня скоро выпишут? Ну вот, я так и знала… Он говорит, что уже всё хорошо, поэтому он скоро уйдёт. Ну, и что ж тут хорошего, если он скоро уйдёт? Домой? Да, конечно, домой… Он говорит, что ты сможешь приезжать ко мне домой гораздо чаще, чем в больницу. Да, это действительно хорошо.

Алина отвернулась от куста сирени, откинулась на спинку скамейки и засмеялась. Минутку последила за игрой света и тени на песчаной дорожке под старыми деревьями, повернулась к Ане и с сожалением сказала:

— Вот ведь мужики, а? Глюк, а ведёт себя как обыкновенный мужик. Хочет — приходит, хочет — уходит. Уходит, да… Ну, меня скоро выпишут. Я думаю — дня через три. Аннушка, ты ничего в доме не готовь, не возись, у тебя и так сейчас времени мало. И гении мои… пусть уж остаются, бог с ними. Где им ещё собраться?

— Гениев разгоню, — решительно возразила Аня. — Наверняка опять всю хату засвинячили. Ничего, потом соберутся. Тебе хотя бы недельку надо в тишине и покое пожить. Я книжечки хорошие приготовила, много, на неделю хватит. И в саду есть что поделать. Нет, гениев обязательно разгоню.

— Значит, опять будешь всё мыть-чистить… — Алина вздохнула, помолчала и решительно поднялась со скамейки. — Ну, тогда иди уже. И так сколько времени потеряла… Иди, иди, ведь наверняка у тебя опять работы невпроворот. Когда выписывать соберутся — я тебе на работу позвоню. Ты на работу ходить будешь? Или теперь уже нет?

— Надомничать буду, — сказала Аня и тоже вздохнула. — Но в типографию заходить всё равно придётся, распечатку забирать, читку относить. Компьютера-то у меня теперь нет. Ничего теперь у меня нет…

— Не гневи бога, — строго перебила её Алина. — У тебя голова есть, и руки, и здоровье… Работа есть. Мать с бабушкой. Я вот тоже у тебя есть… хотя я — больше обуза, чем помощница, это понятно. Но ведь всё-таки не камень на шее, правда? Не какой-нибудь печёночный глист… господи, прости, опять злиться начинаю… Аннушка, ты одно помни: у тебя теперь свобода есть, так что и всё остальное будет. Что положено по судьбе — то и будет. И счастье обязательно будет, я-то знаю, он мне прямо сказал…

— Кто сказал? — машинально спросила Аня, и тут же пожалела, что спросила. Наверное, сейчас не надо лишний раз напоминать Алине о её голосах и видениях, даже о дружественных.

— Да глюк мой, я же тебе недавно говорила, — смешливо ответила Алина. — Глюк мой непостоянный сказал! И убежал по своим делам, изменщик коварный. Точно — выпишут меня на днях. Ты с Михалычем будешь говорить? Вон он как раз курить вышел.

С Евгением Михайловичем, лечащим врачом Алины, Аня была знакома уже несколько лет. Он-то и производил на неё такое впечатление, будто ждал, когда она закукарекает. И вопросы, которые казались ей странными, именно он задавал. Например, такие: «Чувствуете ли вы духовную связь с больной? Не было ли у вас травмы головы? Не пишете ли вы стихов?» Аня честно ответила, что если бы знала, что такое духовная связь, то, наверное, чувствовала бы, травмы головы не было, поэтому стихов она не пишет, если очень надо — то может вымучить четверостишие на поздравительную открытку, с большим трудом, но абсолютно бездарное. После этого разговора они встречались каждый раз, когда Аня навещала Алину в больнице, и Евгений Михайлович каждый раз смотрел на Аню как-то подозрительно. Так ей казалось. Наверное, она как-нибудь не так отвечала на его странные вопросы. Наверное, Вадик был прав, когда говорил, что со всеми одинаково разговаривать нельзя. Наверное, ей всё же следовало выучить хоть какие-нибудь правила межличностного общения. А то с её безобразно низким уровнем социальной адаптации можно и в психушку загреметь…

• Предыдущая
• 19/73
• Следующая