Домработница царя Давида - Волчок Ирина - Страница 7

• Предыдущая
• 7/73
• Следующая

— Муж считает, что я хитрая, — призналась Аня. — Он сказал, что по поведенческим стереотипам это вычислил. А по каким — не сказал.

— Муж у тебя кто? — с непонятной интонацией спросила дама.

— Вообще-то он в институте культуры учился. Но потом почти сразу в музее стал работать. В краеведческом… А сейчас вот бизнесом занялся. Диски будет продавать.

— Это он зря, — серьёзно сказала дама. — С его проницательностью в бизнесе делать нечего. Сидел бы в своем музее, горя бы не знал. Что ж ты ему не подсказала? Хотя да, вы же разводитесь… Ты долго замужем была?

— Долго… — Аня неожиданно для себя хлюпнула носом. Помолчала, проглотила подступивший к горлу комок и уже спокойно добавила: — Почти три года.

— Действительно долго, — согласилась дама. — Я думала — пару месяцев. Ну, у тебя и характер!.. Три года терпеть — это… Не многим удаётся не сломаться. Железо, а не характер.

Аня смотрела на даму недоверчиво. Вадик говорил, что у Ани вообще никакого характера нет. Он когда-то серьёзно интересовался характерами, так что подразумевалось, что он знает, о чём говорит. А насчёт «не сломаться» — так это как раз понятно. Чему ломаться, если никакого характера нет? Нечему.

— Завтра в это же время, — строго сказала дама. — На всякий случай справки принеси. Эти, для бассейна. Подписываем договор — и сразу приступаешь к работе. И вот ещё что… Ведь муж не знает, что ты уходишь, да? Не знает. Так вот, если с ним будут какие-нибудь проблемы — звони. Ты меня поняла?

— Да… — Аня не без труда вылезла из низкого мягкого кресла и неловко затопталась, потихоньку отступая к арке. — Спасибо вам. Муж еще ничего не знает, но проблем, скорее всего, не будет. Какие там проблемы… Общего имущества у нас нет. Детей нет. Ничего нет. Спасибо вам, но даже если что — я сама справлюсь.

— А, гордая, — догадалась дама и тоже поднялась. — Ладно, сама так сама… А выход сама не найдешь. Забыла, как сюда шли, да? Ну, пойдем, покажу…

На самом деле проблемы, конечно, были, но совсем не так много, как Аня ожидала. Она-то за последний месяц совсем извелась, ночей не спала, придумывая, как сказать Вадику, что она подаёт на развод, что уходит от него… Даже ещё не знала, куда ей идти, звонила и бегала по объявлениям о сдаче квартир и комнат, каждый раз убеждалась, что её заработков не хватит, чтобы и комнату хоть какую-нибудь снимать, и на жизнь оставалось, — но и тогда, почти отчаявшись, почти решившись идти к директору типографии и просить его помочь устроить её в какое-нибудь общежитие, Аня твёрдо знала, что всё равно уйдет. Куда угодно, хоть на улицу. Будет ночевать в зале ожидания на вокзале. Или вообще на скамейке в парке. Она почему-то не боялась хулиганов и бандитов. Тем более — бомжей. Она была знакома с несколькими бомжами, можно сказать — даже дружила… Чего их бояться? Обыкновенные люди, просто им не повезло больше, чем другим. Ей вот тоже не повезло, хотя, конечно, не так сильно. У неё есть несколько подружек… Ну, не то, чтобы подружек — чтобы быть подружками, надо общаться, в гости друг к другу ходить… Вадик был категорически против гостей, и сам в гости не ходил — вообще-то его и не приглашали, — и Аню никуда не пускал — жене без мужа по гостям ходить неприлично. Вот так и получилось, что более-менее близких подружек у Ани не образовалось. Но девочки с работы все относились к ней хорошо. Даже очень хорошо. Охотно забегали в корректорскую попить чайку, поболтать о всяких глупостях, похвастаться обновкой, пожаловаться на начальников. Обязательно чем-нибудь угощали, потому что она считалась тощей — это никому не нравилось. А всё остальное нравилось. Ну, может быть, не всё, а главным образом то, что она никогда ни с кем не ссорилась и всегда помогала другим корректорам. Не надо было лезть в словарь, можно было просто спросить Аню: как, мол, это слово пишется? И она сразу отвечала, тоже не заглядывая в словарь. Ей не трудно, а у других сколько времени экономится! В общем, на работе она себя одинокой не чувствовала. Даже если и не очень близкие подружки, то всё равно хорошие девочки. Приятельницы. С серьёзными проблемами к ним за помощью обращаться, конечно, неудобно, но с чем-нибудь не очень обременительным — это, наверное, можно. Например, попросить разрешения в ванне помыться. Ни у одного бомжа нет такой возможности… Или вот ещё роскошная возможность — вещи свои у кого-нибудь из девочек на время оставить. Хотя вещей у нее было немного, но не таскать же их всегда с собой… И ещё у неё была работа — замечательная работа, и даже не так потому, что это — верный кусок хлеба, как потому, что работала Аня в таком здании. Здание типографии построили лет пятьдесят назад, конечно, с учётом тогдашних издательских технологий, с огромными помещениями для линотипов и талеров, массой комнаток для газетных корректоров, выпускающих редакторов и дежурных по номеру, с толстенными стенами, с окнами во всю стену, потолками почти на пятиметровой высоте, с душевыми, где никогда не отключали горячую воду, с телефонами в каждой корректорской, с хорошей столовой в полуподвале… Когда стали переходить на компьютерную верстку, талеры, линотипы и всякие другие громоздкие агрегаты убрали, освободились огромные залы. И маленькие комнаты освободились — все газеты обзавелись компьютерами, в типографию отдавали готовую вёрстку в электронном виде, корректоры уже сидели не в типографии, а в редакциях. А корректорам типографии остались несколько мелких районных и ведомственных газет, редакторы которых не догадывались, что можно верстаться и читаться своими силами, книги местных писателей — главным образом о губернаторе, — и много всяких плакатов, листовок, брошюр, буклетов и календарей — как правило, поближе к выборам таких заказов поступали сотни. Ещё были две очень жёлтые газеты из соседней области. Там они считались оппозиционными, поэтому тамошние типографии их делать не брались. Аня знала, что две местные очень жёлтые газеты, которые здесь объявили себя оппозиционными, печатаются в соседней области, потому что местная типография отказывалась их делать. Самому директору типографии в голову бы не пришло отказываться от заказа. Говорили, что это губернатор посоветовал такой заказ не брать. Директор к совету умного человека прислушался, потому что и сам дураком не был. Рыночные отношения, конечно, самоокупаемость и всё такое, но типография до сих пор называлась областной, и считалось, что командовать ею должна областная администрация. Если бы типография была частной, всем этим пустующим залам, кабинетам, комнатам, закоулкам, подсобкам, складам, душевым и столовой частник в момент нашел бы применение. А так они пустовали себе спокойно, и в случае крайней необходимости Аня могла бы переночевать и здесь, в любой из комнат, где есть диван, электрический чайник и работающий телефон. А диван, чайник и телефон до сих пор были практически в каждой комнате. И ещё много шкафов было. Из них постепенно вытрясли старые подшивки и скатки контрольной корректуры, и шкафы стояли пустые. Некоторые вещи Аня уже перенесла из дома на работу и сложила в этих шкафах. Всё-таки ей очень повезло с работой. Ни один бомж и не мечтает о таких возможностях.

А уж на совсем крайний случай была еще Алина. Вот Алина была, можно сказать, настоящей подругой. К тому же, у неё было жильё — старенький частный дом, хоть и почти развалюха, зато там было аж три комнаты. И газ был подведён, и вода, так что отсутствие остальных удобств вполне можно простить. Алина приютила бы Аню с удовольствием, даже с восторгом. Но Аня понимала, что к Алине она пойдёт жить только действительно в крайнем случае. В том случае, если все скамейки в парке окажутся на ночь заняты другими бомжами. Потому что в трёх крошечных комнатках старенького дома Алины постоянно кучковался народ, круглые сутки, летом и зимой, без сна и отдыха… Народ был всё больше творческий, всё больше непризнанные гении из тех, кого не приняли в союз писателей, союз художников или ещё какой-нибудь союз, поэтому никто их книжки не издавал, никто их картины не выставлял и никто их музыку не слушал. Вот им и приходилось всё это читать, показывать и исполнять друг другу в Алинином доме. Алине они не мешали и даже нравились, потому что Алина сама была поэтессой и непризнанным гением, ей тоже нужно было свои стихи кому-нибудь читать. К тому же Алина была сумасшедшей, настоящей сумасшедшей, а не в расхожем смысле слова, — вторая группа инвалидности по поводу шизофрении. На пенсию по инвалидности жить было невозможно, а непризнанные гении всегда приносили еду, а иногда даже и из вещей что-нибудь нужное — кружку, ложку, полотенце… Тётки из каких-то официальных инстанций тоже иногда приносили еду — сахар, муку и макароны, — а пару раз привезли огромные тюки гуманитарной помощи. Конечно, в тюках были и рваные носки, и прожженные нейлоновые рубахи, и даже кирпичи, упакованные в блестящую бумагу с сердечками и перевязанные золотистой ленточкой с пышными бантиками. Много всякой дряни было, как же без этого. Но было и полезное, почти новое, качественное и даже стильное. Один раз попались зимние сапоги — натуральная кожа, натуральный мех, толстая подошва, ни единого заметного изъяна. Алина пошла в церковь и поставила свечку за упокой души бывшей владелицы сапог, потому что была уверена, что любой человек, будь он хоть трижды миллионером, с такими сапогами не расстался бы до конца жизни. Алина эти сапоги уже четыре зимы носила. А Аня носила белый плащ. Американский, модный, совсем новый — когда Алина обнаружила его в гуманитарной помощи среди рваных носков и прожжённых нейлоновых рубах, на нем даже ценник не был срезан. С какой стати его не заметили те, кто собирал гуманитарную помощь для инвалидов, — совершенно непонятно. Наверное, потому, что плащ был запаян в пластиковый пакет, сквозь прозрачную сторону пакета выглядел как туго свернутая простыня, разрезать пакет всем было лень, а простыня никому не нужна была. Вот так плащ и попал к Алине в дополнение к рваным носкам и прожжённой нейлоновой рубахе. А Алина не стала его продавать, хоть у нее и выпрашивала одна соседка, а подарила плащ Ане. Они тогда уже дружили. Познакомились немножко раньше, когда Аня взялась корректировать Алинин стихотворный сборник. Это получилось случайно. Аня тогда училась еще на первом курсе. Однажды в институт пришёл местный издатель и стал приставать ко всем преподавателям, уговаривая их откорректировать книжку стихов одной местной поэтессы, очень талантливой, но нищей. Преподаватели презрительно отказывались. Издатель расстраивался и ругался. Аня познакомилась с издателем, посмотрела книжку — тридцать шесть страниц, говорить не о чем — и сказала, что к завтрашнему утру вычитает вёрстку. Стихи были очень разные, некоторые — откровенный бред, некоторые — как тёмный булыжник с мерцающими вкраплениями драгоценных камней, некоторые — как речь ребёнка, который только учится говорить. Но у автора был слух. Все стихи можно было петь. И у каждого стихотворения была своя мелодия, правда, у некоторых — совершенно сумасшедшая. Отдавая правку издателю, на его вопрос о впечатлении Аня осторожно сказала:

• Предыдущая
• 7/73
• Следующая