Колька и Наташа - Конторович Леонид Исаакович - Страница 25

• Предыдущая
• 25/65
• Следующая

И все же внутреннее, подсознательное чувство предостерегало: «Нет, здесь что-то не то, надо быть начеку».

И он, подчиняясь этому тревожному чувству, с опаской ставил сперва одну ногу и, только убедившись, что ступенька не скрипит, ставил рядом вторую.

Был момент, когда он с трудом сдержал готовый вырваться крик: в пятку впился гвоздь.

Наконец, лестница кончилась. Впереди коридор. Колька передохнул и бессознательно вытер со лба липкий пот.

Мальчик широко расставил в стороны руки. Коридор был узкий, и Колька кончиками пальцев притрагивался к стенкам. «Краска облезла, — мелькнула мысль. — Давно не красили». Он знал: где-то в конце коридора — дверь комнаты, в которой он бывал. Неожиданно ему захотелось чихнуть. Он зажмурил глаза, прикусил губу и начал тереть переносицу.

До его обострившегося слуха донесся слабый стон.

Мальчик застыл. Тишина. Страшная, напряженная, только сердце стучит так, что в ушах звон. Но что это?.. Не ослышался ли он?

Колька на цыпочках шагнул в сторону и прильнул ухом сперва к одной стене, а потом к другой. За тонкой шершавой перегородкой кто-то тяжело и прерывисто дышал, словно всхлипывал.

Мальчик на мгновение замер и даже попятился, но, переборов страх, лихорадочно обшарил стены.

Дверь! Он припал всем телом к двери и осторожно потянул ее на себя. Она оказалась запертой. Новое препятствие вызвало в нем прилив энергии. Он отодвинул задвижку, обломав ногти, открыл дверь. Его встретила темнота. Он шагнул и задел что-то мягкое. Нагнулся. Руки его нащупали чье-то мокрое лицо. Вспомнил: в кармане спички. Достал коробок, чиркнул. Это была Наташа. С окровавленным лицом, она лежала без сознания.

Потрясенный он на минуту застыл.

Когда Колька пришел в себя, им овладело желание, как можно скорее выбраться из этого дома.

— Наташа, — прошептал он, — Наташа, ты меня слышишь? Это я, Колька. Скажи хоть слово, ну хоть полслова. Это я, Колька. Понимаешь — Колька!

Наташа не отвечала. «Может быть ее, — в отчаянии подумал он, — может быть, ее так избили, что…» Медлить было нельзя.

Колька попытался осторожно поднять Наташу. Какая она стала тяжелая! Ничего не выйдет, одному не справиться. Что же делать? Ах да, на улице Генка. Надо его позвать.

Пробраться опять на чердак, спуститься вниз, объяснить все Генке, обругать его за трусость и потом чуть не дотащить до кладовки — все это потребовало немало времени.

…Напрягая силы, мальчики понесли Наташу по винтовой лестнице. Кольке казалось, что прошла целая вечность, пока они достигли двери чердака. С трудом протиснулись через узкий проход.

От каждого нового затруднения или препятствия Генку бросало в жар и холод. Ему во всем чудилась погоня… От страха у него подгибались ноги, пересохло во рту. Колька ободрял его:

— Минор, осторожно, не ударь Наташу о балку. Не споткнись, Минор. Я и не думал, что такой ты храбрый, ей-бо.

— А как же, — тонко и еле слышно проговорил Генка, — а как же. Я такой уж… — И испуганно умолк: ему показалось, что кто-то за ними следит.

Но вот и окно. Луна ровным холодным светом освещала чердак.

Колька приказал своему товарищу спускаться вниз и принять Наташу.

Дважды ему не пришлось повторять. С облегчением вздохнув, Генка в то же мгновение оказался на земле.

Колька обрезал перочинным ножом бельевую веревку, замеченную им в углу. Обвязав ею Наташу, он с трудом опустил девочку за окно.

Колька действовал осторожно, боясь сделать больно Наташе. Упершись ногами в стенку, потихоньку ослабил веревку. Она жгла руки, обдирала ладони.

— Держи, — учащенно дыша, вполголоса скомандовал Колька. — Неси за угол, живо, а я сапоги обую.

У Генки откуда только взялись силы. Согнувшись под тяжестью Наташа, он торопливо понес ее.

Колька одним взмахом натянул сапоги, вскочил на подоконник и прыгнул в сугроб. Ему не повезло: упал на руку. Еле встал.

Пониже локтя мальчик почувствовал жгучую боль. Стало слегка тошнить, сильно закружилась голова. «Неужели сломал?».

— Тащи ее скорее, беги, — сквозь стон крикнул он.

Генка, держа на плечах Наташу, ускорил шаг. Преодолевая боль, Колька старался не отставать от него.

Через некоторое время они вошли в изолятор госпиталя, который помещался в кинематографе.

Генка, обессилев, опустил Наташу на пол и, дрожа всем телом, сел рядом с ней. Он путано пытался что-то объяснить женщине в белом халате.

Ослабевший, бледный Колька не мог оторвать глаз от опухшего, окровавленного лица девочки.

Наташу сразу же унесли в операционную, увели и Кольку.

Генка попросил попить, жадно опорожнил большую кружку, тяжело вздохнул и, ссутулившись, как старик, побрел к выходу.

Шел десятый день пребывания Кольки и Наташи в госпитале. Наташа лежала в левом крыле, а Колька — в правом.

Небольшая палата, в которой находился Колька, с трудом вмещала двенадцать человек. Больные и обслуживающий персонал — врачи, сестры, няни — ходили между койками боком. Несмотря на тесноту, в палате было чисто.

В ней лежали выздоравливающие после обмораживания. Они подолгу говорили о положении в городе, в стране. Подсчитывали дни и недели, когда придет конец Деникину и Колчаку, радовались каждому успеху Красной Армии, спорили о мировой революции.

Как-то первый шутник в палате, молоденький красноармеец Гриша Дружков получил письмо из части. Все веселье у него как рукой сняло. Угрюмо глядя на залитую солнцем улицу, он тоскливо сказал:

— Уходит моя рота, к наступлению готовится. А я валяйся на койке.

— Климыч! — обратился он к лежащему рядом моряку. — Друг ты мой ясный, выручи, заступись перед врачами. Ей-богу, у меня нога совсем выздоровела. Ну, пойми, Климыч, что я без роты?.. Молчишь. Все равно сбегу, ей-богу, сбегу!..

Матрос Климыч ухватился за спинку за спинку кровати и приподнялся. Движение это ему удалось нелегко, губы болезненно сморщились.

— Сбежишь? Эка хватил, весельчак. С больной ногой, дурная твоя голова, какая от тебя польза? Потерпи, вылечат, тогда и жми. Бей белопогонников, не щади своего брюха. А то — убегу. Спроси народ, тебе скажут.

Его поддержали.

Считая разговор законченным, матрос тихим голосом запел:

К нему постепенно присоединились другие. Подпевал ломающимся голосом и Колька.

Гриша, побледнев, вскочил с кровати.

— Перестань, Климыч, смеяться, слышишь? Я на фронт — не к теще. Хватит хлеб зря есть.

— Эх, Гриша, — прервал песню Климыч, — о чем бушуешь? А у меня, что же, не болит вот здесь? Сердце не болит, что лежу привязанный к койке?

В этот момент Колька впервые подумал о бегстве из госпиталя.

Мальчика все время мучила мысль о врачах из красного дома. «Неужели их до сих пор не поймали? Неужели скроются?» Думал Колька и о нитках, которые, пока он лежал в госпитале, могли растащить детдомовские. Исчезнут нитки — нечем будет шить белье и обмундирование для красноармейцев. Не рассказать ли о них Марии Ивановне? Нет, уж. Все-таки женщина… Он сам все узнает.

Поразмышляв так, Колька окончательно решил уйти из госпиталя. Но как? Одежды у него не было, ее отобрали, выдав больничный халат.

«А если попросить доктора Ивана Ивановича? Куда там! Пожалуй, и слушать не захочет. Ведь он обещал выписать не раньше, чем через неделю. Вот задача! В белье по морозу не побежишь».

И когда было совсем отчаялся, его осенила такая счастливая мысль, что он даже рассмеялся. В самом деле, все решается не так уж сложно. Генка обещал навестить его. С помощью Генки можно убежать. Это даже очень интересно получится. Он принесет какую-нибудь одежонку. Колька незаметно оденется, а там — поминай как звали.

• Предыдущая
• 25/65
• Следующая