Колька и Наташа - Конторович Леонид Исаакович - Страница 38

• Предыдущая
• 38/65
• Следующая

От неловкого движения у Шинделя соскочили очки. Он опустился на колени, заползал по полу, шаря руками. Кто-то приближался. Судя по голосу, это был мальчишка.

Шиндель заторопился.

На улице он успокоился, как вдруг его позвал детский голос.

— Стойте, стойте! — к нему подбежал запыхавшийся Генка. Он пришел в школу, думая, что ребята возвратились с рыбалки и варят уху. — Зачем вы уносите стекла?

— Это мои.

— Нет, наши, школьные. Отнесите обратно или я скажу, что вы их взяли. Я знаю вас. Вы отец Владьки.

— Хорошо, будь по-твоему, помоги мне.

Генка подошел. Карл Антонович крепко схватил его и прошептал, дыша винным перегаром:

— Послушай, Я тебя тоже знаю. Ты сын музыканта. Стоит тебе где-нибудь заикнуться, и я расскажу твоему отцу, что ты с шайкой украл у меня кирпичи. Выдержит ли твой почтенный больной отец такое известие? Я только взял свое — за кирпичи. Так что не вздумай взболтнуть, а то… Запомни, ты меня не видел.

Отпустив оцепеневшего Генку, Шиндель зашагал прочь.

Весть о разбитых стеклах всех поразила.

Суровая складка залегла у Марии Ивановны между бровей. С укоризной смотрела на ребят Ольга Александровна.

Притихшие Колька и Наташа робко жались к стене. Особенно тяжело было Кольке. Его мучили угрызения совести: и зачем только он доверился Генке, зачем ушел на рыбалку? «Еще голову давал на отсечение, — вспоминал свои слова Колька, — хвастался, а школа осталась без стекла».

Приехал Глеб Костюченко. Он осмотрел ящик и помрачнел. Мельком взглянул на ребят, но так же, как и Мария Ивановна, ни в чем не упрекнул их.

Колька в дверях догнал матроса, неуверенно притронулся к его руке:

— Я хотел… Мы… я виноват, дядя Глеб. Недосмотрели, а рыбалку ушли… Я хотел сказать, мы найдем…

Глеб Дмитриевич легонько похлопал Кольку по спине.

— Случилось, флотец, что ж теперь… Придумаем что-нибудь, Коля. Не из таких передряг выходили. Ты не расстраивайся.

— Что он говорил? — подбежала к другу Наташа, но ее голос заглушил громкий крик Каланчи.

— Колька, — кричал он издали, — танцуй! Что я несу. Перевернешься от радости! Гляди! — Вася потряс компасом. — Лягуха отдал.

При виде компаса Колька на мгновенье забыл о всех неприятностях.

— Покажи!.. Эх… — только и смог проговорить Колька, не имея сил оторвать глаз от дорогой для него вещи. — Как же Владька тебе отдал?

Каланча подмигнул.

— Одолжил я у него, понимаешь, одолжил!

— Как одолжил?

— Взял и все. Получай свою штуковину и крышка.

— Не возьму. Так нечестно. Мы его отдали за кирпичи.

— Так кирпичи ворованные, не Владькины. Эх ты, чудак-рыбак, стащил он их.

— Ну и что ж? Владька не побоялся, тайком от отца дал нам. Отнеси компас, не возьму.

Вася позвал на помощь Наташу.

— Слушай ты, девчонка, втолкуй ему, чтобы не был балдой. Пускай берет.

— Возьми — попросила та, — Это же подарок Андрея Ивановича.

Кольке очень хотелось взять компас, но он оставался непоколебимым.

— Я его променял, он не мой.

Во двор, вяло передвигая ноги, вошел Генка. В пылу спора никто не обратил внимания на его побледневшее, измученное лицо. Каланча, хотя и не уважал Генку, решил искать поддержки и у него.

— Минор, Колька компас не хочет брать. Скажи ты ему.

— Компас? — Генка слегка оживился, но затем безразлично махнул рукой.

Генка не находил себе места. История со стеклом тяжелым камнем лежала у него на душе. Весь замирая, он спросил у Кольки:

— Коль, что нового?

— Стекла у нас побили. Вот и все новости.

У Генки задрожали веки.

Каланча напирал на Кольку:

— Чего ты, Колька, лепишь? В последний раз говорю: бери компас или заброшу на крышу.

Но Колька уже направился в класс.

Генка дальше дверей не пошел. Ноги его словно приросли к полу.

Каланча перебирал осколки и зло сопел носом.

— Маху дали, что на рыбалку ушли. Ну и гады. Узнать бы только кто? Неужели Владька в отместку за компас?

— Где там, — сказал Колька, — он же сам будет учиться в школе.

— Владька побоится, — вмешалась Наташа, — а на нашу школу ему наплевать, да.

Но Каланча не сдавался:

— А если он с отцом! А пьяный тот еще не то натворит.

Генка, услыхав о Владькином отце, вздрогнул, лицо его стало серым.

— Гена, что с тобой? — спросила Наташа. — Переживаешь?

— Угу, — выдавил Генка.

Он вышел на крыльцо, присел на ступеньку. Колеблясь между желанием раскрыть товарищам правду и боязнью мести Шинделя, Генка ни на что не мог решиться…

Следующие два дня Колька, Наташа и Каланча, чувствуя себя виноватыми, старались предупредить малейшее желание взрослых. Охрану дома усилили. Сторожили по просьбе Марии Ивановны родители будущих школьников.

Все это время Генка избегал встреч со своими товарищами.

Однажды Коля увидел его входящим во двор. Генка заметно исхудал, глаза беспокойно блестели.

— Коля, — сказал он, — мне с тобой надо поговорить.

Они уселись в сторонке на фундаменте ограды.

— Клянись, Коля, что ты никому ничего никогда не расскажешь.

— Клянусь молчать до самой смерти.

По лицу Генки он понял: сейчас предстоит узнать большую тайну.

— Так вот, — устало промолвил Генка. — Со стеклами навредил Шиндель.

Колька подскочил.

— Откуда ты знаешь?

Генка поведал ему о том, что произошло в памятный вечер, рассказал он и о разговоре с отцом.

— Когда я вернулся домой, отец лежал в кровати. Он сразу догадался, что со мной произошло неладное. «Что с тобой?» — спросил он меня. — Я говорю: «Не могу сказать, папа». — «Не можешь — не надо. Только будь честен, сынок». Вот. Не знаю что делать. Но, Колька, помни, ты обещал молчать. Генка с облегчением вздохнул, словно избавился от непосильного груза.

— А знаешь, Гена, и я уже который день не знаю, куда себя деть. Мария Ивановна молчит. Глеб и учительница тоже. А я как увижу их, так и кажется, что про себя думают: «Эх ты, зря понадеялись на тебя»… И знаешь Генка. Написал я письмо дяде Андрею. Рассказал обо всем. Хочешь, я тебе прочитаю? Но и ты никому ни слова. Договорились? Слушай: «Здравствуйте, дядя Андрей! Пишу вам в четверг. Еще совсем рано — все спят. Не знаю, дойдет ли письмо, — говорят, у вас там, на Кавказе, идет большая война. А все-таки я напишу. А вы, если не сможете, не отвечайте.

А у нас тут тоже дела. Починяем дом Кирилла Федорова. Теперь в нем будет школа, а Генка возьми и все кирпичи переломай. Ну и мы немножко виноваты. А случилось это так… Нет, пожалуй, не стану писать. Это уже неинтересно.

Прислали к нам учительницу Ольгу Александровну. Она какая-то молоденькая, смешная. Мы сперва думали, что она и не всамделишная учительница. Все шутит с нами, песни поет, окна протирает, мусор выносит. Разве ей положено?

Как-то говорит нам: «Дети, пошли по домам записывать в школу…» Ладно, думаем, пошли.

Пришли мы к кустарю-конфетчику. У него в медных чанах сахар варится. Очень вкусно пахнет. Генка все время даже облизывался.

У конфетчика пятеро мальчишек учеников. Ну и достается им. На улице от жары деться некуда, а в комнате от печей и того пуще. Ребята воду так и хлещут, а хозяин то одному, то другому подзатыльник отпускает, чтоб скорее работали.

Только вы не расстраивайтесь, дядя Андрей, конфетчику попало, и здорово.

Наша учительница сжала кулаки и как крикнет: «Таких, как вы, судить надо. Посмейте еще издеваться…»

Хозяин затих. Запомнит он нас надолго. Молчал, когда мы переписывали ребят.

Заходили мы и к другим. Многие благодарили учительницу. А вот лудильщик Хватов своего Жорку не хотел записывать. Чуть не выгнал нас. Но и Жорку Ольга Александровна записала. А он до чего обрадовался — сначала как засвистит, а потом как закричит: «Лудить, паять самовары!» Тут ему отец отпустил пинка. Но пинок не сильный был, Жорка даже не поморщился.

• Предыдущая
• 38/65
• Следующая