Тимошкина марсельеза - Карпенко Галина Владимировна - Страница 14

• Предыдущая
• 14/35
• Следующая

Луначарский поглядел на часы и сказал с досадой:

— Не могу терять время даром. Не в моих правилах.

— Разрешите, я с вами нынче пойду, — предложил Репкин. — Со мною, будьте покойны, пройдём без затруднений!

— Прекрасно! — обрадовался Анатолий Васильевич. — Я на вас надеюсь. — И сел за работу.

Хотя Луначарский надеялся на Репкина, но за час до лекции прервал свои занятия и стал торопить:

— Товарищ Репкин, идёмте! Уже пора, дорогой!

— Да тут дойти-то десять минут, — успокаивал его Репкин.

Но Луначарский настоял на своём:

— Пошли, пошли, опоздаем!

Перед цирком «Модерн», где в Петрограде проходили митинги, стояла огромная толпа.

— Вот видите? — заволновался Анатолий Васильевич. — Как мы теперь пройдём?

— Ничего, следуйте за мной. — И Репкин так стал работать локтями, что Луначарский, чуть не потеряв шляпу, достиг благополучно сцены.

Зал «Модерн» был полон до отказа: на стульях сидели по двое, по трое, стояли плечом к плечу в проходах, ухитрились пристроиться даже на перилах лестницы.

Люди на лекцию пришли разные. Кого только тут не было: матросы, солдаты, большинство было в шинелях, и штатских немало — рабочие, студенты, барышни. Пришли и такие, которые хотели сбить оратора.

— Знаем ваши большевистские лозунги!!! — кричали с галёрки. — Народу хлеб нужен, а не разговорчики!

В перекрещённой на груди пулемётной ленте, с гранатой на поясе какой-то матрос, видно из анархистов, орал во всю глотку:

— Всем свобода, всем без исключения!

Не дожидаясь, когда утихнет зал, Луначарский начал читать лекцию о коммунизме.

Лекция называлась: «Коммуна грядущих дней».

— Прошлый раз, — спокойно сказал Анатолий Васильевич, — я вам рассказывал о самом раннем коммунизме на земле: о первобытном обществе. — Он задержал свой взгляд на горластом матросе, который ещё что-то кричал и бил себя в грудь маузером. — Потом я рассказывал вам про средневековье, — продолжал Луначарский. — А сегодня мы вспомним Парижскую коммуну!

Шум стал стихать.

— Чего он там говорит?

— Не мешай оратору! Давай продолжай лекцию!

В зале захлопали. Кто-то крикнул: «Ура!»

— Я продолжаю, — сказал Луначарский. — «Шапки долой!» — так начинается одна из книг, которая рассказывает о подвиге коммунаров.

Стояла уже полная тишина. И горластый матрос, сдёрнув бескозырку, прислонился к стене и слушал со вниманием.

— Мы сделаем Россию грамотной. Мы построим сотни, тысячи школ, — говорил Луначарский. — Это будет прекрасно. Мы построим коммуну, которая переживёт века.

Луначарский переждал аплодисменты.

— Слыхал? — Матрос с маузером подтолкнул взъерошенного студента. Но тот даже не оглянулся.

— Браво! Браво! — кричал студент.

— Построим! — поддерживали его.

— Парижская коммуна для нас жестокий, но мудрый урок. Мы теперь не отдадим то, что нами завоёвано. — Анатолий Васильевич вынул из жилетного кармана маленький листок и прочёл его по-французски. — Это «Карманьола», товарищи! Её пели коммунары. Я перевёл эту песню на русский язык. — Анатолий Васильевич поднёс листок к близоруким глазам. — Слушайте!

— Просим, просим! Читай! — опять зашумели в зале.

читал Луначарский.

повторяли за ним слова песни.

Зал уже пел.

Улыбаясь, Анатолий Васильевич дирижировал многоголосым хором:

— За победу!!! Ура!

Народного комиссара после лекции хотели качать, но Репкин не дал:

— Анатолий Васильевич устал, и совсем это, товарищи, ни к чему.

— Спасибо, — благодарил его потом Анатолий Васильевич. — Один раз меня качали. Я потом лежал целый день — так было плохо с сердцем.

Репкин провожал Анатолия Васильевича до его дома. Всю дорогу они разговаривали. Репкин расспрашивал Луначарского про Францию, и тот с увлечением рассказывал про Париж.

— Мы, когда в кругосветке были, заходили в Марсель. Тоже красивый город, — сказал Репкин.

— А вы знаете, что в честь этого города получила своё название «Марсельеза»?

Сдвинув на затылок шляпу, Анатолий Васильевич вполголоса напел знакомый мотив.

— Её написал Руже де Лиль, и, извольте знать, ещё в тысяча семьсот девяносто втором году!

— Сто двадцать пять лет тому назад? — удивился Репкин. — А я-то думал, что её у нас сложили. Песня революции.

— А вот это совершенно верно! — подтвердил Луначарский. — Песня революции!..

— Мальчишка не приходил? Меня не спрашивал? — допытывался Репкин у Дуняши, которая ему открыла дверь. — С попугаем мальчишка?..

— Свят, свят… — перекрестилась тётя Дуня. — Ещё чего выдумал: с попугаем… У нас у самих беда… А твоего мальчишки не было…

Поглядев на замёрзшего и усталого Репкина, тётя Дуня усадила его за стол. На столе рядом с цветастой чашкой стояло блюдечко с сухой малиной.

— Видишь, чай пью. Выпей и ты.

Репкин не отказался. За чаем они разговорились. Оказалось, что Репкин и тётя Дуня земляки, оба орловские, только он из Выселок, а она из Покрова.

— Меня к вам в Выселки-то сватали, а батюшка меня не отдал. Только этому делу годов уж пятьдесят будет…

Тётя Дуня, Евдокия Фроловна, дула на блюдечко с чаем и угощала Репкина. Земляк ей был по душе, и она ему рассказала про беду в доме профессора.

— Наша барыня-то, Ольга Лексеевна, в Париж уехала. Видишь, до чего дожили! Отца кинула, дочку бросила. А чемоданы взяла. А по мне хошь царь, хошь не царь — моей совести не убавится. — И тётя Дуня, перевернув чашку вверх донышком, продолжала: — В Париж её понесло, а ежели революция на Париж перекинется?

— Очень может быть, — согласился с нею Репкин.

Тётя Дуня посмотрела на него с большим сомнением.

— Ну да! Говорят, и вас-то, большевиков, сковырнут! А царя опять посадют. Я только так рассуждаю — какой дурак теперь заместо царя сядет? Ты как думаешь?

Репкин дремал.

— Пойдём, я тебе постелю, — сказала Евдокия Фроловна. — Я теперь опять на старом месте живу. Как барыня уехала, я и перебралась. А ты, как тебе положено, пожалуй в гостиную. Вот я и вещички твои туда перенесла.

Захватив подушку, тётя Дуня пошла впереди. На пороге гостиной она остановилась и сказала с сердцем:

— Сколько времени здесь маялась! Куда ни повернусь, вот она я! Лоб перед зеркалом перекрестить было совестно…

Взглянув на Репкина, тётя Дуня вдруг спросила:

— А ты не горишь? Глаза у тебя какие-то чумовые!

У Репкина был жар. В ушах стоял звон, а диван, на который он прилёг, поплыл, как шлюпка в непогоду.

Посреди ночи пришла тётя Дуня.

— Может, воды тебе дать? — спросила она.

Репкин не слышит, стонет.

— Вот горе, захворал земляк!..

Утром она доложила Алексею Лаврентьевичу:

— Матрос-то наш заболел.

И Алексей Лаврентьевич распорядился:

— Пригласите доктора.

Через несколько дней Репкин открыл глаза. У его постели сидела девочка. Это была та самая девочка, которая предлагала Репкину сыграть с нею в бирюльки, когда он пришёл с ордером.

— Вы меня помните? — спросила девочка. — Меня зовут Лена, я вас сторожу.

— Простите, барышня. Отвернитесь маленько, я поднимусь…

Репкин попытался спустить с дивана ноги. В глазах у него всё пошло кругом.

— Я вас сторожу! — закричала Леночка. — Вы что, не понимаете? Вам нельзя ещё вставать…

• Предыдущая
• 14/35
• Следующая