Тимошкина марсельеза - Карпенко Галина Владимировна - Страница 27

• Предыдущая
• 27/35
• Следующая

— Вечерний выпуск, вечерний выпуск! — кричит мальчишка-газетчик. — Статья Ленина… «Социалистическое отечество в опасности».

Клоун Шура покупает газету.

— Враги под Петроградом! Враги под Киевом…

Рассчитываясь с газетчиком, клоун Шура роняет кошелёк.

— Не трудитесь, я подниму, — слышит он знакомый голос.

Перед ним Репкин. Они идут рядом, и Репкин спрашивает о его здоровье.

— Благодарю, не жалуюсь, — отвечает Александр Иванович.

— А я, если разрешите, к вам, — говорит Репкин.

— Вы ко мне?

Клоун Шура смотрит на Репкина растерянно.

— У меня к вам есть дело, Александр Иванович. Прошу, уделите внимание.

Недоумевая, зачем он мог понадобиться, клоун Шура показывает на свой дом:

— Живу рядом. Пожалуйте!

На звон колокольчика хозяйка открывает дверь. На пороге стоит Александр Иванович, а сзади вооружённый матрос.

— К нам гость, — успокаивает её Шура. И приглашает Репкина в комнату. — Фома не кусается, — по привычке шутит клоун.

— Если гость, то надобно чайку! — говорит хозяйка.

Старушка хозяйка заваривает морковный чай и, перекрестившись, вносит в комнату на подносике чайник.

— Какое же у вас ко мне дело? — спрашивает Репкина Александр Иванович. Он пододвигает Репкину стакан в тяжёлом серебряном подстаканнике, на котором витиеватая надпись: «Артисту от благодарных зрителей».

— Понимаете, какое у меня предложение, — говорит Репкин, прихлёбывая чай. — Мы отправляем эшелоны на фронт. У бойцов винтовки. А главное, что должно у них быть, — революционное сознание.

— Безусловно, — подтверждает Александр Иванович.

— Так вот, — продолжает Репкин, — если будет на то ваше согласие и позволит ваше здоровье, мы хотели бы пригласить вас в агитбригаду.

— Я что-то не совсем вас понял, — сознаётся Александр Иванович.

— Постараюсь разъяснить. На помощь комиссарам Красной Армии мы мобилизуем артистов, — говорит Репкин. — Я сам смотрел в цирке, как вы, Александр Иванович, представляли Керенского и ещё, извиняюсь, всякую шваль. Замечательно представляли. Очень верно агитировали против врагов революции.

Репкин берёт в руки маленький голубой шарик. Он не знает, что этот шарик оставил на память клоуну Шуре Тимми. Репкин крутит этот шарик, как земной шар вокруг оси, и продолжает разъяснять:

— Со всех сторон на Советскую власть лезут враги: Антанта, белые армии и ещё всякая бандитская нечисть. Подумайте, Александр Иванович, очень прошу!

Репкин кладёт шарик на место, благодарит за чай.

После ухода Репкина клоун Шура долго сидит у стола. Уже совсем стемнело, но он не просит хозяйку зажечь лампу.

Утром Репкин положил на стол Анатолию Васильевичу свежие газеты.

— Спасибо! — Народный комиссар читал, помечая что-то карандашом.

— Анатолий Васильевич, я с вами поговорить хочу.

— Пожалуйста, пожалуйста, — сказал Луначарский и посмотрел на Репкина усталыми глазами.

— Мне, конечно, нежелательно вас огорчать… — Репкин стоял перед наркомом навытяжку. — Я в полк зачислен, Анатолий Васильевич. Сами понимаете, какое на фронте положение.

Луначарский постукивал карандашом: «Так, так…»

— Я заместителя себе нашёл…

Репкин отворил дверь, и в комнату вошла девушка в гимназическом платье и в красном платочке.

— Вот… Таня…

Таня присела в реверансе, но, спохватившись, протянула Луначарскому руку:

— Здравствуйте!

— Вы умеете обращаться с пулемётом? — улыбаясь, спросил Анатолий Васильевич.

— Если это необходимо! — Щёки у Танечки становятся пунцовыми. Она не понимает, шутит народный комиссар или говорит серьёзно.

Выручает Репкин:

— Зря сомневаетесь, Анатолий Васильевич! Товарищ Танечка не то что я. Пишет грамотно, по-немецки, по-французски разговаривает.

— Вы какой класс окончили? — спрашивает Анатолий Васильевич.

И Танечка сознаётся, что в этом году перешла в восьмой.

Простились Репкин с Луначарским сердечно.

— Пишите, если будет возможность, и берегите себя! — попросил Луначарский.

Передав Танечке клеёнчатую тетрадь с записями заданий, Репкин побежал за вещами на квартиру к Гнединым.

Сборы у Репкина были недолгие: две пары белья, бритва, затрёпанный песенник. Гитару он подержал в руках и повесил опять на гвоздь. Может, дождётся его?..

Кроме Леночки, дома никого не было.

— Прощайте, барышня, — сказал Репкин. — Уезжаю на фронт. И дедушке скажите, что воевать поехал.

Репкин постоял на пороге гнединского кабинета. Задержав свой взгляд на чугунной печке, Репкин усмехнулся. Он вспомнил, как притащил печку и вывел железную трубу в форточку.

«Коптить город! Это варварство! — возмущался Гнедин. — Я позову дворника и сломаю это сооружение… Слышите, милостивый государь!» — горячился профессор.

Репкин продолжал стучать молотком.

«Вы на меня не серчайте, Алексей Лаврентьевич! Сажу мы отмоем. А в такой стуже Бетховена играть нельзя!..»

— Да, жалко, что не простились! — вздохнул Репкин. — Я записочку оставлю Алексею Лаврентьевичу. Ну, барышня, мне пора!

— Репкин, а вас не убьют? — спросила Леночка.

— Не должно этого быть.

Репкин поцеловал Леночку и, сбежав с лестницы, уже во дворе оглянулся. Леночка стояла у окна.

— До свидания! До свидания! — кричала она.

Сняв бескозырку, Репкин помахал ей.

— Всего вам, барышня, хорошего. Дедушке кланяйтесь.

Через несколько дней Танечка доложила Анатолию Васильевичу:

— Вас дожидается уже давно один человек.

— Просите, просите, — сказал Луначарский.

— Только он… — Танечка замялась. — Он не один.

— Просите, — повторил Луначарский.

В комнату вошёл Александр Иванович. Он старательно вытер у порога свои глубокие боты и огляделся: куда бы повесить шубу?

— К сожалению, я не могу предложить вам раздеться: у нас холодновато, я сам кутаюсь. — И нарком поправил на плечах старенькое драповое пальто.

Александр Иванович, сконфузившись, сел в кресло и протянул Луначарскому свёрнутый трубочкой листок:

— Это моё прошение.

Луначарский начал читать, постукивая карандашом по столу.

Шуба на груди у Александра Ивановича приподнялась, и из-под полы высунулась лохматая собачья мордочка: «Где это мы? Кто это стучит?»

Анатолий Васильевич улыбнулся. Он даже протянул руку, чтобы погладить необычного посетителя, но Фома исчез. Его выдавало только ухо — белое с серым пятном.

— Извините, — сказал Александр Иванович. — Это мой партнёр.

Клоун Шура вытер лысину большим цветным платком и стал ждать, когда народный комиссар дочитает его прошение. Шура писал всю ночь, старался, чтобы прошение было убедительным и кратким.

— Вы знаете, что такое агитвагон? Вам будет трудно, Александр Иванович! — сказал Луначарский.

— Я решил не сразу. Не с бухты-барахты, — ответил ему твёрдо клоун Шура.

— Агитвагон — это работа почти во фронтовых условиях, — стал объяснять Луначарский, не скрывая, что добровольцев из актёрской братии мало.

— Поэтому я и прошу вас, — настаивал Александр Иванович. — И не сомневайтесь. Я знаю, что меня будут хорошо принимать. Я в цирке почти сорок лет. Я очень прошу!

И Луначарский понял, что он не сможет отказать этому просителю.

— Благодарю. И ты благодари, Фома!

Клоун Шура отвернул полу своей шубы, и Фома снова высунул свой блестящий нос.

— Желаю успеха, — сказал Анатолий Васильевич.

Он вызвал секретаря и попросил написать Александру Ивановичу бумагу, в которой было бы сказано, что он, артист республики, зачислен в команду агитвагона на правах бойца Красной Армии.

Мрачный Захаров выдал клоуну реквизит и даже запряг цирковую лошадь, чтобы довезти имущество до вокзала.

• Предыдущая
• 27/35
• Следующая