Петербургские трущобы. Том 2 - Крестовский Всеволод Владимирович - Страница 108

• Предыдущая
• 108/187
• Следующая

Птицы, однако, не любят сходиться с новыми личностями. Они предпочитают вращаться в тесном и замкнутом кружке своего птичьего общества, члены коего все связаны друг с другом самою интимною привязанностью, и постороннему человеку, что называется «человеку с ветра», нет почти никакой возможности проникнуть в их заколдованный круг – разве уж кто-нибудь из доверенных птичьих членов, за строгим своим ручательством в достодолжной доброкачественности рекомендуемого субъекта, возьмется ввести его в птичье общество, и тогда уже новая личность остается на ответственности своего поручителя. Для этого надо, так сказать, пройти несколько мытарств и искусов.

– Евдокия Петровна! Савелий Никанорович! – говорит какой-нибудь член птичьего общества. – К вам в дом желает быть представленным господин Триждыотреченский. Позволите вы это?.. Он уже давно ищет этой чести.

Евдокия Петровна и Савелий Никанорович делают мину кислого и недоверчивого свойства.

– А кто такой этот Триждыотреченский? – мямлят они сквозь зубы…

– Триждыотреченский?.. Мм… Он, сколько мне кажется, очень достойный и благонамеренный человек, – замечает адвокат нововводимого члена.

– А какой чин на нем?

– Титулярный советник, в капитанском ранге.

Евдокия Петровна и Савелий Никанорович вторично делают мину отчасти кислого свойства.

– А где служит? – продолжают они.

– В N-ском департаменте столоначальником.

– Хм… А как начальство аттестует его?

– Начальство ничего… Чиновник доброкачественный.

– То-то! Нынче поди-ка поищи их доброкачественных-то! Все вольнодумство да непочтительность! – с прискорбием размышляют супруги.

– Н-да-с!.. Времена!.. Что называется tempora et mores[422], как сказал философ… все «прогресс» этот! – с грустно-презрительно-снисходительной улыбкой вздыхает в ответ на это размышление адвокат господина Триждыотреченского.

– А достаточно ли скромен он? – продолжают между тем супруги.

– О, да! Он очень скромен и почтителен.

– Не пьет ли, не дебоширствует ли, да на стороне не держит ли чего?

– Боже сохрани и избави! Как это можно!

– То-то… Нынче времена-то какие!.. А сколько лет ему?

– Ему-то? Да тридцать девятый пошел недавно.

– Только всего-то тридцать девятый еще? – восклицают с некоторым недоверием и даже с беспокойным опасением супруги. – Молодой такой человек… Не опасно ли?.. Ведь они нынче, знаете ли, какие, эти молодые-то люди! Богоотступники, красные!.. Право, я и не знала, что он такой молодой… Уж знакомить ли вам его, полно?.. Что как он красный? Ведь этак позор на весь дом наш ляжет тогда.

– Нет, уж за это ручаюсь! Уж красноты в нем нет ни малейшей!

Евдокии Петровне и Савелию Никаноровичу сорок лет казались еще молодостью. Это, впрочем, нисколько не удивительно, так как им обоим, в общей сложности, было около ста тридцати с маленьким хвостиком.

– А богобоязнен ли он? – продолжают они допрашивать с неуменьшающимися беспокойством и заботливостью.

– О, да! Богобоязнен. Четырежды в год постится.

– К старшим почтителен ли?

– Я уж докладывал, что вполне удовлетворяет.

– Ну, то-то! А не пересмешник ли он? К нам вот тоже как-то один затесался, да потом осмеял в газете.

– Ой, нет, нет!.. Боже сохрани!.. Боже сохрани и помилуй! – отмахивается и крестом и пестом адвокат Триждыотреченского.

– Не знаком ли с кем из сочинителей, из литераторов нынешних, из кашлатых-то этих окаянных, прости господи?

– Ой, что вы!.. Помилуйте, как это возможно!.. Разве я-то – я-то разве решился бы тогда? Нет-с, он, полагаю, из наших, вполне из наших!

– То-то!.. Это ведь все поджигатели… Ну, а образ мыслей его? И что читает он? Выбор чтения?

– Образ мыслей – можете судить – самый отменный, вполне благонамеренный, а читает… На полке видел я у него творения Державина и прочих классиков российских, богословские сочинения, «Домашнюю беседу», «Странник», Ивана Выжигина, ну, и иные творения. Нет-с, уж что до этого, то книги все достойные и благонамеренные; за это поручиться могу.

– То-то! Чтоб журналов-то этих нынешних не читал! Да откудова он? С университета, что ли?

– Ой, нет! Как можно! он из духовной семинарии.

– Да нынче и из семинарии-то какие-то все выходят – отщепенцы! Ни в кого веры нельзя иметь. Ну, да уж, пожалуй, привозите его, знакомьте; только, смотрите, пусть уж он остается на вашей ответственности. Ежели что, оборони бог, случится, вы отвечаете – так уж мы и всем нашим заявим!! – решают наконец супруги, и господин Триждыотреченский получает позволение быть представленным в дом к Евдокии Петровне и Савелию Никаноровичу.

В первую же пятницу он облекается во фрачную пару и вместе с членом-поручителем отправляется к черту на кулички в какой-нибудь под-Смольный, или за Козье болото.

– Нынче особенно интересный вечер, – не упустит случая птица-поручитель внушительно заметить своему protege, – нынче будет там блаженный Фомушка о своих хождениях рассказывать. Все наши будут…

– Который это блаженный Фомушка? – вопрошает неофит. – Кто он таков?

– Ай-ай! Как же вы это так – не знаете Фомушку-то! – с упречным качаньем головы замечает поручитель. – Фомушку, я полагаю, все знают! Это странник, блаженный… Он юродствует даже; а вы знаете, как в наш растленный-то век мало истинных юродивых случается. Да, – замечает он со вздохом сокрушения, – оскудевает милость божия, оскудевает!.. А на Фомушке даже особая благодать почиет: он дар предвидения имеет; с ним даже чудеса бывали.

– А кто еще там будет? – спрашивает Триждыотреченский, спеша новым вопросом сгладить впечатление, произведенное на птицу его невежеством касательно Фомушки.

– Да там много бывает – все наши: Маячок Никифор Степанович – отменно умный человек, диспутант отличный; Петелополнощенский, почтеннейший – это уж, конечно, знаете, слыхали? Ну, князь Балбон-Балбонин – тоже мыслитель замечательный, и даже юродственному житию Фомушки подражать стремится.

– Это который! Гусар-то бывший? – перебивает новопосвящаемый.

– Он самый. Познал тщету мира сего и в созерцание мыслительности обратился. Ну, потом, актриса Лицедеева тоже бывает там, и нынче, полагаю, наверное будет. Князь Длиннохвостов – черепослов и спиритист известный. Ну, иногда тоже княгиня Долгово-Петровская навещает, правда редко довольно, но все-таки навещает иногда, и граф Солдафон-Единорогов тоже завернет изредка – на язык очень резок, никого и ничего не опасается. Да, одним словом, общество все вполне достойное, и это, я вам скажу, большую они вам честь делают своим приглашением. Уж я на вас полагаюсь, и так как вы еще неофит, то на мою ответственность допущены туда.

Между тем экипаж подъезжает к дому Савелия Никаноровича и Евдокии Петровны, и господин Триждыотреченский вступает в сие элевзинское обиталище.

Птица-поручитель рекомендует его Евдокии Петровне и Савелию Никаноровичу, которые отвечают неофиту церемонными поклонами, присовокупляя надежду, что он, вероятно, оправдает рекомендацию птицы-поручителя.

Войдем и мы туда вместе с ними, с тем, однако, чтобы уж тут сейчас же расстаться и с господином Триждыотреченским, и с птицей-поручителем, так как мы занялись ими собственно для того, чтобы изобразить самый процесс вступления в птичье общество, после чего в них уже ни малейшей надобности не оказывается.

Мы в довольно просторной зале, освещенной по стенам старинными масляными лампами – теми древними лампами, в виде жестяных крашеных колчанов с позолоченными стрелами, какие ныне становятся уже чрезвычайною редкостью. Мебель вся тоже старинная, если и не времен очаковских, то наверное первых годов нашего столетия; краснодеревная, с высокими, сплошь деревянными спинками, жесткая и неудобная. В одном углу наугольный диван. Перед ним массивный овальный стол, а около стола – полукругом размещаются кресла. За креслами – полукругом же стулья, что являло собою нечто необыкновенное, заставлявшее предполагать, что тут готовится, вероятно, какое-нибудь заседание или чтение. В пользу последнего предположения говорили: две свечи под абажуром на столе, бронзовый колокольчик, графин воды, стакан и сосуд с толченым сахаром на особом подносе. В противоположном углу сделано было некоторое возвышение, покрытое красным сукном, а на возвышении стояли табурет и позлащенная арфа – инструмент псалмопевца.

• Предыдущая
• 108/187
• Следующая