Реанимация Записки врача - Найдин Владимир Львович - Страница 13

В тот раз он молниеносно познакомился с миловидной, но на вид очень строгой докторшей. Он даже не успел спросить про ее специальность, место жительства и, кажется, имя. Она только глянула строго сквозь очки в тонкой золоченой оправе и сразу пошла в его номер. На ней было строгое синее платье с благонравным отложным воротничком, туфли-лодочки и маленькие сережки с топазиками. Волосы аккуратно заколоты гребнем сзади, показывая очень симпатичную шейку.

Он по привычке заливался соловьем, а она молча сняла платье, повесила в шкаф на плечики, комбинашку сложила вчетверо, очки осторожно устроила на тумбочку и распустила чудные густые волосы. Готова. Воля стал быстро раздеваться, но она целомудренно даже не смотрела в его сторону. Потом, когда он забрался под одеяло, она как-то напряженно замерла и вдруг выхватила из-под головы подушку, изогнулась дугой и, страстно заорав, выбросила подушку в окно. Только крепкие ее груди вздрогнули. Дело было летом, окна открыты. Воля, услышав, что подушка шлепнулась на козырек входа, слегка удивился такому страстному началу. Но положение обязывало, и он старался соответствовать своему напряженному имени. Потом Воля жаловался, что какая-то тревожная мыслишка его буравила. И не напрасно. Вскоре раздался деликатный стук в дверь, и голос коменданта, известного своей «голубизной», спросил: «Это не ваша подушечка из окна свалилась? Что-то она далеконько отлетела!» И хихикнул. Видно, Волины гормоны и на него действовали. Они очень чуткие, эти «голубые». Но Воля ими не интересовался и сдавленным голосом, не прерывая увлекательного процесса, прохрипел: «Она тут лишняя».

Комендант на цыпочках благоговейно удалился, и через час вся общага обсуждала не только летающие тарелки (тогда они занимали ученые умы), но и летающие подушки. Популярность Воли так возросла, что, когда он шел утром по коридору, люди, побросав кефир, выглядывали из буфета. Женщины с живым интересом, а мужики — с плохо скрытой завистью. Пришлось переехать к брату в коммуналку. В Банный переулок. Хорошее было время!

Человек он был легкий, необременительный. На какую-то серьезную любовь не претендовал, но и сам ее никому не давал. Так уж был устроен. Свою жену (она успешно делала вид, что ничего не знает) и детей опекал по-настоящему. Но они как бы находились в другом измерении, ином пространстве. Семья — в одном участке его души, сердца, головы, а женщины — в абсолютно другом, не соприкасаемом с первым. У него в округе были две или три постоянные любовницы.

Он их подбирал по именам: чтобы были одинаковыми, а главное — совпадали с именем жены. Таким образом, исключались все оговорки и накладки. А то бахнешь в порыве страсти не то имя — она может обидеться, насторожиться, будет задавать вопросы. Ему это надо? Так он умело все устроил и жил припеваючи.

Многочисленные ученики — аспиранты, ординаторы (он же был зав. кафедрой, профессором) — его боготворили. Подражали как могли: крутили на пальце тощую связочку ключей от съемной квартиры, мурлыкали по телефону, высоко поднимая удивленные брови: «Как, есть какие-то затруднения? Мы их разрулим в два счета!» Посылали женщинам улыбки и перебирали от нетерпения ногами. Помогало это им слабо — Волиного шарма и напора не хватало.

Удивительно, но это его пристрастие сыграло добрую службу большому количеству простых тружеников, преимущественно шахтеров. «Каким образом, — спросите вы, — где уголь, забой, штреки, грязь, темнота и вдруг милые дамы?!» Ребус!

А вот и не ребус. Воля трудился в районах, где добывали уголь. А где уголь — там шахты, где шахты — там производственный травматизм. Даже небольшой обвал в штреке, просто мизерный обвальчик часто заканчивался трагически — переломом позвоночника. Плохой некачественный крепеж, халатная его установка, смещенные породы, неправильное прохождение трека — и пожалуйста: «А молодого коногона несут с пробитой головой…» — пелось в популярной шахтерской ленте «Большая жизнь», где были сплошь все герои и вредители. Хорошее было кино — с Андреевым и Петром Алейниковым. Вот, шахтера привозят в приличную районную или даже областную больничку не столько с головой, сколько со спиной. А разбитая спина — это совершенно не подарок: парализованы и бесчувственны ноги, нарушено мочеиспускание и прочие интимные тазовые функции. Вот эти-то функции, вернее их отсутствие, и привлекли внимание Гиршина. «Рыбак рыбака видит издалека».

Готовя докторскую диссертацию (он все успевал, и здесь его продвигал вперед могучий гормон), он разослал спинальникам чуть ли не по всему тогдашнему Союзу специальный опросник: «Если из всех ваших проблем я мог бы вначале решить только одну, какую из них вы бы предпочли первой?» И чуть ли не 75 процентов опрошенных ответили: «Секс. Семья распадается, депрессия глушит». А один респондент так и написал: «Верните мой стоячий член — без него я как без рук!» Простой человек, шахтер, что с него взять? Но сказано четко.

И Воля решил помочь собратьям-мужчинам. Не всем конкретно, но хотя бы некоторым. У кого травма напрямик не поразила нужный центр, а только его заблокировала. В литературе смутно упоминалась какая-то английская методика стимуляции этих центров. И Воля приступил к разработке гениально простой методики. Двухходовке. Мат в два хода.

Нефункционирующего мужчину укладывали на бочок, подтянув колени к груди, и делали элементарную спинальную пункцию. Убедившись, что игла там, где надо (по струйке или каплям ликвора спинномозговой жидкости), медленно вводили коктейль из двух стимуляторов — стрихнина и прозерина. По «кубику» того и другого. Просто и ясно, затем мужика переворачивали на спину. Он глядел вниз и не верил своим глазам — член стоял, иногда чуть покачиваясь от длительного бездействия. Но это был только первый этап.

Немедленно приступали ко второму. Подгоняли машину «Скорой помощи», запихивали туда страдальца на носилках, стараясь не ушибить об потолок стоячий член, и, включив сирену, мчали его домой. Там находилась уже не первый месяц тоскующая жена или близкая подруга. Они прошли курс специальной подготовки (об этом отдельный опус — эти шахтерские жены и подруги были очень туги для популярных объяснений. Они твердо знали, что в СССР секса нет, а есть один только разврат. Но в конце концов соглашались им заняться. И только в интересах науки).

Так вот, с той или иной степенью успеха происходило простое человеческое соитие, укрытое от нескромных глаз. Строго по инструкции крупного специалиста Вольта Гиршина — он снизу, она сверху. «Прости меня, грешную», — плевались и каялись целомудренные дамы. Но потом входили во вкус и смущенно замолкали. Только громко стонали и тихо вскрикивали. Об этом уж подробно рассказывали товарищам на досуге возрожденные мужчины. Ибо после трех-четырех таких романтических поездок рефлекс эрекции закреплялся, и древнейшее изобретение природы начинало вполне прилично «фурычить» (в смысле — функционировать).

Можете себе представить популярность Воли среди тоскующих и действительно глубоко несчастных мужиков? Слава его была почти легендарной. Больше, чем у Стаханова и Паши Ангелиной, и лишь чуть меньше, чем у Гагарина. Ненамного. А где слава, там и зависть. Был даже такой знаменитый роман прекрасного писателя Юрия Олеши: «Зависть». А где зависть, там и завистники. Они, подлые, это роскошное мероприятие и загубили. Написали донос в обком нашей партии. Мол, неприкрытый разврат с псевдонаучной подоплекой. Идеологическая диверсия. Использование служебной автомашины и расходование дефицитного бензина на внеплановые цели. А цели как раз были плановые — у Воли целая очередь выстроилась из страждущих. Они даже слегка ссорились: «Я раньше тебя записался на е…лю. Твоя баба еще не прошла инструктаж, а моя прошла, мне Вольт Григорьевич так и сказал. Хвалил ее!»

До этого доноса-анонимки все шло успешно. Более чем. И научный материал набирался. А потом полностью вошел в блестящую докторскую диссертацию и монографию Гиршина. Но! Донос испортил всю песню. Потянулись проверочные комиссии из райкомов-обкомов-горздравов. Неискушенные шахтеры радостно ржали и подробно описывали волнующий их процесс всем комиссиям подряд. Мужики в комиссиях (их меньшинство) слушали внимательно и даже сочувственно покряхтывали. А вот женщины — их было подавляющее большинство, причем пенсионного возраста, сплошь общественные инструктора (была такая стукаческая должность) — они густо краснели, трясли партийными прическами- коками и мелко семенили ногами в фильдеперсовых чулках, убегая от, правды жизни. Вслед им несся совершенно гусиный гогот и жеребячье ржание. Я думаю, они чувствовали себя в «капричос» Гойи или химерах Брейгеля. Ну, это как посмотреть. Тем более что этих художников на выставках соцреализма они не встречали.