Реанимация Записки врача - Найдин Владимир Львович - Страница 40

Гаваа охотно согласился, лечить народного артиста СССР — важное для государства дело. Он вообще был государственником. Приехал (я за ним съездил на машине), церемонно поздоровался, наклоняя только голову, и, еще более сузив глаза, стал изучать руку скрипача. Помял ее чуткими пальцами, погладил предплечье, потом достал какой-то допотопный приборчик — измерять сопротивление кожи, потыкал им с важным сопением в руку и, повернувшись ко мне, шепотом доверительно сказал: «Это я так, для науцного вида делаю, и без этого все понятно».

Потом объявил: «Я берусь лечить эту руку, руку народного артиста Советского Союза». Леонид Борисович улыбнулся его пафосу и сказал: «Что ж, начинайте, а то у меня скоро гастроли». — «Нет, сейчас никак нельзя, условия не те, что нужны». Тут уж я встревожился: «Какие же нужны условия?» Он посмотрел на меня с удивлением и плохо скрытым огорчением: «Что тут, Воледя, непонятно? Сейчас полнолуние, звезды не видны, в такое время руки не лечат». Тут он мне напомнил Воланда на Патриарших прудах: «Раз, два… Меркурий во втором доме… луна ушла… шесть — несчастье… вечер — семь… и громко и радостно объявил: — Вам отрежут голову!» Здесь получилось что-то похожее. «Лечить начнем через две недели, а сейчас никак нельзя, не получится, даже вредно», — округлил он по возможности свои глаза.

«Откуда вы это взяли, Леонид Николаевич?» — спросил я недоуменно. Он просиял: «Кницки, Воледя, цитать надо». Смешно так цокал. Леонид Борисович на меня тоже посмотрел с осуждающей улыбкой, мол, что же вы, доктор, нужных книг не читаете? «Космицеская медицина, однако», — важно поднял указательный палец Лувсан. У него были очень красивые руки, правильной формы, без утолщения суставов, смуглая кожа и гибкие пальцы. Лечебные руки.

Прошло две недели. Коган вернулся с очередных гастролей, рука болела. Созвонились с Лувсаном. Леонид Борисович приехал после репетиции и потому скрипку взял с собой в клинику. Он ее в машине никогда не оставлял. Еще бы! Подлинный «Страдивариус» — бесценная вещь! Лувсан на нее с интересом посмотрел: «Ценная весьц?» Коган кивнул: «Очень». «Молодец, — одобрил Лувсан, — а то упрут. Ну, приступим».

Он внимательно оглядел руку, помял ее, как бы примериваясь, и быстрыми движениями вкрутил длинные серебряные иголки в какие-то только ему ведомые места. Коган даже не поморщился, не успел, иголки уже стояли. Лувсан окинул взором лечебное поле и сказал: «Все правильно. А теперь я утомился и съем яблоко». И сочно захрумкал.

Все это было так красиво сделано, что я ему мысленно аплодировал. Маленький спектакль. Съев яблоко, он вынул иголки (очевидно, яблоко было для него таймером), опустил закатанный рукав свитера пациента и спросил: «Можно посмотреть вашу скрипку?»

Леонид Борисович открыл футляр, достал инструмент, подержал за гриф и бережно повернул вокруг оси — легкая, изящная и поэтичная вещь. Лувсан восхищенно поцокал, глаза его блестели — чувствовал истинную красоту предмета. Когану это было приятно, он к скрипке относился как к живому существу. Чтобы усилить эффект, он с гордостью сказал: «Страдиварий, 1708 года». Лувсан эту гордость в голосе не уловил и посочувствовал: «Народный артист и на таком старье играет!» Я фыркнул, Коган рассмеялся и объяснил ему, что именно такие инструменты великого мастера особенно ценятся. И стоят многие миллионы. «Рублей?» — попытался округлить свои глаза Лувсан. Потом подумал над своим наивным вопросом и стал хохотать. Легкий у него был смех, заразительный.

Коган приезжал к нему еще несколько раз и полностью поправился. Так что иглотерапия в умелых руках — не пустяк. Но где их брать, эти умелые руки? Они, увы, не тиражируются.

Это, как ни странно, понимали наши правители. Один из них, главный партийный босс Москвы, и присмотрел себе Лувсана. Это был тот сутуловатый человек, который разговаривал с подчиненными тихим-тихим голосом специально, чтобы они, вслушиваясь, наклонялись к нему. Виртуоз. Лувсан, конечно, помалкивал о сановном пациенте, но, кажется, пользовал того от всех болезней. Очевидно, успешно, потому что по его распоряжению Лувсану построили премиленький домик-дачку где-то прямо в черте города.

Он и сейчас там живет, но часто выезжает за рубеж — лечит и обучает. Они там тоже не дураки — понимают, у кого лечиться и учиться.

А босс сгинул, Лувсан не смог его избавить от спеси и гонора. Потеряв внезапно почти неограниченную власть, он как-то пошел в сберкассу получать пенсию. Пенсию, как обычно, начислили неправильно, фирменный приемчик с тихим голосом не имел никакого эффекта, холуи исчезли. Его еще и обхамили. Он-то привык играть в одни ворота. Он вскипел, забурлил — инфаркт. Конец. Отвык от общения с простым народом. Такая жизнь.

Некоторое время назад Лувсан вместе с женой и племянником жены приходили ко мне на консультацию. Я был очень ему рад. Он такой же невозмутимый и добродушный. А жена — маленькая, шустрая, с глазами-щелочками — явно им управляла. Я решил проблемы с племянником, они остались довольны. Хотели оплатить консультацию. Лувсан протянул мне деньги. Я категорически отказался: у коллег не берут. «Это правильно, — сказала жена и поделилась опытом: — Когда вам дают деньги за визит, никогда не берите их в руки. Плохая примета. Просто карман халата или пиджака оттопырьте, пусть туда и положат. Я ему всегда напоминаю». Лувсан засмеялся и крепко пожал мне руку. Рука у него была замечательная.

Прямая линия

…Удивительное паскудство —

насильственно заталкивать жизнь

в глотку людям, которые не могут

за себя постоять и не хотят больше

служить ни господу, ни кому еще…

Ромен Гари

В любом медицинском стационаре реанимация — это передний край «фронта». Сзади — тыловые службы, резервы, начальство, техническая помощь. А впереди — только больной, на которого замахнулась смертельная коса. Или — или. Он беспомощен и недвижим, он опутан проводами и трубками. Обклеен датчиками. Проколот капельницами и дренажами. Зато он не плачет. Потому что чаще всего — без сознания. Большой плюс, когда он не видит, во что превратился. Зато есть шанс, что его спасут. И действительно, довольно часто спасают. Но он вспоминает это состояние и пребывание как кошмар, как тяжелый сон (если вспоминает).

А что же сами доктора и сестры-реаниматологи? Им-то каково существовать в этом странном мире беспомощных существ? В мире чпокающих звуков дыхательных аппаратов, хриплых стонов. В мире неприятных запахов — лекарств, крови, мочи, пота. И особого удушающего запаха лежачего тела.

Половые различия здесь почти стираются. Какая разница? Почти никакой. Так, на одну трубку, введенную в несчастное тело, больше, только и всего. Не случайно на титульном листе истории болезни стоит значок «М» и «Ж» — нужное подчеркнуть. Чтоб знать, так, на всякий случай, для статистики — кто это перед тобой распростерт.

Медперсонал здесь молчалив и сосредоточен, назначений так много, что они еле успевают справляться. Получается, что каждая минута на счету. Какие уж тут между собой разговоры? Медицинские сестры удерживаются в реанимации два-три года, потом выдыхаются и уходят, «выгорают». Очень уж тяжелая работа.

У многих реанимационных больных в изголовье, там, где мигают лампочки приборов и светятся зеленоватые кривые линии (это пульс, дыхание, кардиограмма), стоят небольшие иконки — Богоматерь, Николай, Серафим Саровский. Это нужно родственникам. Слабая надежда на то, что они тоже помогают выжить близкому человеку. Довольно часто выживают. С каждым годом реанимационных больных все больше (особенно травматиков), но и количество выживших прибавляется. Прогресс…

Лежал у нас в реанимации однажды VIP-пациент. Он был действительно «вип», без дураков. Знаменитый и хорошо «раскрученный», по заслугам. Академик. Его привезли с тяжелым инсультом, без сознания и практически без всяких надежд. Биотоки мозга отсутствовали. На экране осциллографа тянулась безнадежная прямая линия, никаких колебаний. Мозг умер. А тело, тело здорового крепкого человека с мужицкими корнями продолжало жить. Правда, с помощью аппаратов и дополнительных вливаний, но ведь жило! И даже прилично исполняло все необходимые функции. Но он был в глубокой коме, и выход из нее не предвиделся. Его мозг, душа — все, что хотите — находились уже в другом измерении, и здесь, в нашем мире, напрочь отсутствовали.