Реанимация Записки врача - Найдин Владимир Львович - Страница 5

Они с Тамусей вырастили двоих детей. Сын — инженер, уехал в Москву. Живет трудной жизнью. Дочь стала врачом-невропатологом. Очень работящая и живучая. В маленьком городке под Саратовом скооперировалась еще с двумя врачами и кормят поросенка. Осенью забивают его и имеют на зиму мясо. На три врачебные семьи. Саратовским депутатам в Думе и Совете Федерации, включая губернатора, забыл его фамилию, такое и не снилось. Там миллионы и защита чести и достоинства от журналюг. А здесь задашь болтушку поросенку между утренним и вечерним обходом — и порядок. Все сыты. Доктор еще успевает смотаться в Саратов, на курсы усовершенствования врачей. На специализацию — эпилепсия. Или — Альцгеймер. В самый раз. Смеется, когда рассказывает. Левка часто к ней приезжал. Внучат обучал акробатике.

А потом начались удары судьбы. Жестокие и несправедливые. Лев был к ним не готов. А кто к ним может быть готов? Я? Вы, мой читатель? Не знаю, не знаю. Нелепо, трагически погиб старший внук. Семья у сына распалась. Он записался в Чернобыль. Ликвидатором. Облучился. Вторая группа инвалидности. Согнулся, но не сломался.

Левины гены, наверно, помогли. Ремонтирует машины, пестует огород, доит коз, молоко отдает двум-трем подшефным ребятишкам. Увечным, бедным, но веселым и обнадеженным. Он их тоже акробатикой потчует. Как и отец, считает ее универсальным лекарством.

Однако это «универсальное» лекарство имело и обратную сторону медали. У Левки начали разрушаться и болеть коленные суставы. Это участь всех акробатов-прыгунов. Человеческие коленки рассчитаны на многие тысячи сгибаний-разгибаний, даже на сотни тысяч. Сколько раз человек встанет-сядет, сделает шаги вперед, вверх и вниз по лестницам и пригоркам, прокатится на лыжах и коньках-роликах и тому подобное. Ну, еще немного попрыгает через лужу или вверх — от избытка чувств. Но когда он прыгает через райкомовский лимузин или вертит сальто на ходулях, то, извините, скромный и простой коленный сустав долго не вытерпит, он хочет смягчить эти зверские жесткие удары и начинает страдать. Сохнет в нем смазка, откладываются соли, истончаются хрящи и связки. Сустав скрипит, болит и распухает. Болит так, как будто в него насыпали толченое стекло, как будто налили кипятку.

Леве пришлось взять палочку, а потом и два костыля. Чтоб хоть как-то разгрузить многострадальные коленки. Акробат и клоун — и вдруг на костылях. Станешь тут печальным.

Я пытался его немного подлечить, придумал специальную физиотерапию. Она помогла, боли уменьшились, он стал опираться только на один костыль. И тут же увлекся… футболом для инвалидов. Для одноногих: «Мяч ведь бьют одной ногой… Только вместо белых крыльев мы имеем костыли…»

Мы движения ускорим,

 С Марадоною поспорим,

Мы имеем три опоры,

А у них ведь только две.

Он ездил на разные футбольные баталии, кричал до хрипоты, когда мяч влетал в чьи-то ворота, забитый то ли ногой, то ли костылем. Привозил и дарил треугольные памятные вымпелы. В общем, как-то забылся и отвлекся. И тут — на тебе: внезапно умирает жена. Он в Саратове, она в Гудаутах, жаркий июльский день. Она оперирует — «кесарит», потом трудные роды, одни, вторые. Становится нехорошо, давление, капельница, инфаркт. Все.

«И для меня вдруг ночь настала/ в разгаре солнечного дня…» Стихотворение так и называется: «Я не могу никак очнуться…». Ему стало скучно жить. Даже цирк его больше не радовал. Произошло смещение «удельного веса жизни». То, что казалось ценным и важным, стало легковесным и незначительным, шутки и цирковой смех ощущались плоскими и несмешными.

Как Дон Кихот, порой мы продолжаем

с жизнью биться,

И ничего я не могу забыть.

Ах, как мне хочется с выводами ошибиться,

Ах, как мне хочется так людям нужным быть.

Он был чистый, хороший человек. Грустный клоун.

Сгущение крови

Леван Александрович был худощавым и подтянутым. Щеточка седых усов лежала точно посередине верхней губы. Пряжка брючного ремня точно по центру, ни на миллиметр влево или вправо. Он и оперировал так же — ровно и аккуратно, избегая рисковых ситуаций и необдуманных действий. «Эх, была не была» к нему совершенно не относилось.

Хороший нейрохирург и, несмотря на выраженную осторожность, — очень удачливый. Все- то у него складывалось как надо. Одно дело плотно прилегало к другому, без зазоров и перекосов. И лишнего тоже ничего не делал, а это в хирургии очень важно — не делать лишнего, непродуманного. А главное — воздерживаться от тех операций, которых можно избежать. Это безусловный признак очень хорошего врача-хирурга. Как у больших писателей — можешь не писать? Ну и не пиши.

Он был учеником знаменитого грузинского «бриллианта» — Бондо Чиковани, к сожалению, рано умершего от профессиональной болезни хирургов всего мира — стенокардии и инфаркта миокарда. Однако все самое лучшее — знания, взвешенность, высокую технику — Леван успел взять у своего учителя. Раннюю стенокардию, к счастью, не взял. Приобрел позже, но об этом дальше. Зато вскоре стал главным нейрохирургом республики, потеснив без особых усилий очень серьезных и весомых конкурентов.

Он оперировал не так уж часто — два-три раза в неделю. Больше не удавалось. Слишком много побочных обязанностей — комиссии, консилиумы, обучение молодых. Но главное, бесконечные торжества — веселые и печальные, юбилейные и похоронные. Что поделаешь? Грузины, как все кавказские народы, обязаны крестить, хоронить, женить, отмечать памятные даты всех близких, далеких и даже очень далеких родичей и друзей, а также родичей друзей и друзей родичей. Это отнимает массу времени и сил, но избежать этого нельзя. Это обида. Не принято здесь!

Вот на крестинах внука своего соседа по даче Леван и почувствовал заметный непорядок в организме, рука неуверенно держала стаканчик вина, какой-то этот стаканчик был тяжелый и неуклюжий. «Переутомился, — решил Леван, — надо отоспаться». Собственно, никакой дачи там еще и не было, так, развалюха в деревне, досталась жене от тетки. Он собирался ее перестраивать. В Кахетии любят все переделывать на свой лад.

Но на другой день за рулем своей «Волги» он удивленно обнаружил, что левая нога плохо выжимает педаль сцепления, какими-то рывками, толчками. «Странно, — подумал он, — машина только из ремонта».

Дальше — больше: стал заметно хромать, нога цеплялась за любую неровность, любой кустик. А из руки стали выпадать простые предметы — кружка, зубная щетка, да и вакуум-отсос (это такая трубочка со шлангом) однажды на операции потянуло куда-то в сторону, хорошо, что ассистент перехватил.

Пришлось дальнейшие операции отменить и выехать для обследования в Москву. Он категорически не хотел заниматься диагностикой в родных стенах. Ведь Тбилиси хоть и столица, но большая деревня. Все друг друга знают и готовы обсуждать чужие проблемы с утра до вечера, комментируя по-своему любой шаг и любое слово. Только не это. Такая болтовня не для него.

Положили в отдельную палату в Институте им. Бурденко — главном нейрохирургическом центре тогдашнего еще Советского Союза. Вообще-то одиночных палат там и не было, но заведующий отделением любезно предложил свой кабинет, перебравшись в ординаторскую к прочему врачебному народу, поближе к массам. Кроме того, срабатывало и коллегиальное чувство, свой брат-хирург пострадал. Да еще в памяти было ярко отпечатано фантастическое грузинское гостеприимство, хлеб-соль на свежем воздухе, когда научные семинары и коллоквиумы служили лишь легким туманным орнаментом в непреходящей картине застолий на Мтацминде, на фуникулере, во Мцхетах и еще в десятках живописных и хорошо приспособленных для этого мест.