Плато доктора Черкасова - Мухина-Петринская Валентина Михайловна - Страница 20
- Предыдущая
- 20/40
- Следующая
Я долго молчал, медленно приходя в себя.
— Каких же семян? — повторил я вопрос.
— Рожь просил, огурец просил, картошка, лук, морковь — всяких, побольше. Сказал, и на следующее лето придет. Песца менять будет. Однако, охотник хороший. Просил опять товар привозить. Только мы на другой год в Анадырь уехали...
— Кэулькут, можно отцу сказать?
— Однако, не говори! Еще милицию вызовет отец твой. Зачем говорить? Его уже нет здесь.
— Но я видел!
— Когда только приехал. А теперь он увидел русские и ушел подальше. Эскимосу верит, русскому, однако, нет. Он далеко теперь. Ты его не бойся.
— Значит, нельзя папе сказать?
— Нельзя! Другой раз тебе говорить ничего не буду, если язык болтать...
— Я не скажу, Кэулькут! И я не сказал.
...Полярный день кончался. Солнце впервые закатилось за горизонт. Быстро-быстро начал укорачиваться день. Все чаще выпадал дождь пополам со снегом. «Старики» возле озера всегда были окутаны туманом. Дул ветер, сырой и холодный. Только вода в озере оставалась теплой, как летом: на дне его били термальные источники.
Отец собрал всех в кают-компании и объявил, что на леднике необходимо построить дом для гляциологических наблюдений.
— Раз в неделю я буду отправляться туда, чтобы сменить ленты на самописцах. И по месяцу жить там каждое время года.
— Четыре месяца в году! — грустно сказала Валя.— Мне тоже придется? Метеорологические наблюдения на льду... А весной актинометрические?
— Я сам их буду вести за себя и за вас. Метеостанцию на плато нельзя оставлять ни на день! Так вот, придется устроить аврал. А когда закончим с домом...— отец повернулся к Жене,— поищем могилу твоего отца. Если крест землепроходцев цел, то отыщем скоро.
— Спасибо, Дмитрий Николаевич! — воскликнул Женя просияв.
Валя тоже обрадовалась — за него.
На аврал прибыли все, кроме Ангелины Ефимовны, на которую возложили наблюдения по станции, бабушки-эскимоски и ее восьмерых внучат. Накануне Ермак с помощью братьев Кэулькут навозил туда леса и всяких строительных материалов.
Необыкновенно величественный вид был с этого ледника! Выйдя из вертолета, мы долго стояли молча и смотрели на все четыре стороны.
Как раз ветер разорвал сплошную пелену облаков и разогнал их по небу. В прозрачной, фиалкового оттенка синеве засияло неяркое северное солнце. Косые лучи его коснулись вечных снегов на вершинах гор и превратили их в серебро. Тысячекратно сверкнули в гранитных утесах, высившихся отвесной стеной головокружительной — на тысячи метров — высоты. Зажгли целый пожар в зарослях багряной и красной карликовой березки на горных склонах. Скользнули по вершинам редких лиственниц в синеющих долинах. Отразились в далекой Ыйдыге, то пробивающей себе путь среди высоких серых, подобных столбам утесов трапов, то свободно разливающейся по долине. А ледник, на котором мы стояли, засверкал таким ослепительным голубоватым пламенем, что все невольно сощурили глаза и кое-кто полез в карман за очками.
— А где же наше плато? — спросил я, отчаявшись найти его взглядом.
— Его отсюда не видно,— сказал Ермак.— Шестьдесят километров расстояние!..
— Нет, видно,— живо возразил отец.— Вон в той стороне, на восток... Высокое плато!
Но сколько мы ни смотрели, не увидели. У отца редкое зрение.
— Пора приниматься за работу,— сказал отец и пошел выбирать место для гляциологической станции.
На леднике стояли ящики с кирпичами для печи, с глиной, с песком, лежали бревна, доски, фанера, кули с паклей, войлоком, опилками, всякий плотницкий инструмент.
Работа началась с вырубки котлована под фундамент станции. Мужчины долбили кирками и ломами лед, а женщины (и я с ними) лопатами отбрасывали его в сторону.
Погода была хорошая, работа так и кипела. Несмотря на ветер, мне было так жарко, что я даже вспотел в своей ватной телогрейке. Каждые два часа мы делали перерыв, чтобы закусить и выкурить по папироске — конечно, тому, кто курил. Вырубив котлован, мы установили каркас дома и обшили его досками — сначала с наветренной стороны, чтобы не так дуло. Сразу стало легче работать.
Сначала распоряжался Черкасов, но потом, как-то само собой, «команда парадом» перешла к Бехлеру. Он больше отца понимал в строительстве и вообще у него были золотые руки. Он к тому же и печник оказался замечательный. Сам лично (Женя и Валя у него были как подручные) он сложил печь-шведку, которая разделила единственную комнату на две части. Несмотря на протесты отца (он боялся, что будет плохая тяга), Бехлер пристроил к печи еще и лежанку.
— Знаете, как будет приятно в трескучий мороз посидеть на этой лежанке,— сказал он.— Не раз вспомянете меня добрым словом!
Пока Бехлер, Женя и Валя трудились над печкой, мы обтянули дом рубероидом, зашили планками. Подпол и потолочное перекрытие засыпали опилками, заполнили паклей, застелили войлоком, обложили толем. Стены тоже в середине заполнили опилками и паклей и, чтобы было еще теплее, обили изнутри фанерой. Односкатную крышу обтянули толем. Никогда не думал, что так интересно строить дом!
Три дня мы его строили, да еще два дня вели всякие отделочные работы, мастерили мебель, убирались. Ночевать улетали домой на плато.
Домик получился замечательный! Мы к нему и тамбур приделали для хранения угля и продовольствия. К всеобщему веселью, Бехлер, закончив печь, сделал в тамбуре санузел. Этим санузлом он так гордился, что смущенный отец вынужден был крепко пожать ему руку и особо тепло поблагодарить.
Последний раз мы завтракали у пылающей печи. Тяга была великолепной — напрасно отец волновался,— в трубе так и гудело. Печь быстро нагрелась, приятно запахло тесом.
Уплетая бутерброды, которые нам наготовил кок, и запивая их горячим кофе из термоса, мы то и дело подкладывали в печь щепки и стружки. Бехлер буквально сиял. Мы его поздравляли. Сияя, он кланялся нам, как эстрадный артист. У Бехлера за эту неделю отросла изрядная борода — некогда было побриться,— и все нашли, что она ему очень идет.
— Полярникам вообще пристало ходить с бородами! — воскликнул Женя Казаков.
Вдруг на нас напало веселье. Мы беспрерывно смеялись и болтали все разом, как ребятишки. Каждый острил как умел — хорошо или плохо, все равно хохотали до слез.
Эскимосы, хотя и не всё понимали, тоже улыбались, глядя на нас.
— Давно так не смеялся! — сказал отец, вытирая слезы.— Должно быть, очень весело мне будет жить одному в этом доме... Хорошая примета! — И отец громко рассмеялся.
Но смех почему-то уже прошел, и все только улыбнулись из вежливости и стали собираться домой.
В последующие дни на гляциологическую станцию вылетали несколько раз отец и Бехлер. Перевезли туда приборы, постель, книги, кое-какую посуду и утварь. Бехлер даже занавески там повесил и картину, которую по его настоянию выбрал отец.
А день становился все короче и короче: надвигалась великая полярная ночь.
Глава одиннадцатая
КРЕСТ ЗЕМЛЕПРОХОДЦЕВ
Поиски могилы Михаила Михайловича Казакова отец назначил на последнюю неделю сентября.
Накануне мы допоздна засиделись в кают-компании. Отец расположился в удобном кресле, сделанном руками Бехлера, вытянув свои длинные ноги и целиком углубившись в чтение. Лицо его было покойно и красиво. Он отдыхал.
Ермак мастерил в углу игрушки для детей Кэулькута. Он всегда им что-нибудь дарил: сласти или игрушки. Иногда он поглядывал на Валю, но не подходил к ней.
Вообще у нас сразу образовалась такая традиция: являться к ужину в кают-компанию, как в гости или в театр. Отец сам первый подавал пример, надевая лучший костюм, свежую сорочку, красивый галстук. Это правило по возможности соблюдалось и зимой — долгой полярной ночью. Я несколько раз наблюдал впоследствии, как в буран Валя, еле добравшись (и то при помощи Жени, отца или Бехлера) с метеоплощадки, почти задохнувшаяся от ветра и снега, отойдя немного, переодевалась, причесывалась и пудрилась.
- Предыдущая
- 20/40
- Следующая
