Жаркое лето - Печерский Николай Павлович - Страница 6

• Предыдущая
• 6/21
• Следующая

Честно говоря, у Ваняты не было определенной точки зрения. Но серьезный вопрос требовал серьезного ответа. Ваняте хотелось ответить парторгу строго и веско.

— У меня тоже такая точка зрения, — сказал он, запнулся и торопливо добавил, — тут, главное, оргвопрос…

Платон Сергеевич рассмеялся, быстро опросил:

— Нравится тебе Ваня Сотник?

Неожиданный вопрос смутил Ваняту.

— Так себе, — туманно сказал он. — А вам как?

— Не особенно, — сказал Платон Сергеевич. — Только наполовину.

— Почему?

— Трактор в болото загнал. Сел потихоньку от всех и шпарит. А технику только по книжке знает. Пропахал борозду, доехал до края — остановить не может. Так и плюхнулся в болото. Насилу вытащили потом трактор этот…

— Что же ему было? — спросил Ванята.

— А что с него? Как с гуся вода. Отца пришлось на десятку оштрафовать. Пускай воспитывает…

Платон Сергеевич вынул из кармана мятую пачку папирос, закурил. Тетка Василиса услышала запах дыма, быстро оглянулась и пошла к парторгу.

— Ах ты ж, боже ж мий, та що ж ты робишь! Та що ж ты оту пакость смалишь! Та тоби що доктора сказали!..

Платон Сергеевич спрятал папиросу за спину, но тетка Василиса схватила его за руку и вырвала папиросу.

— Ще раз побачу, так я тебе на твоем партсобрании в пух и прах разделаю! Ну прямо тоби дытына мала, и все. Пишлы в хату обидать. Зварився борщ.

— Спасибо, Василиса Андреевна. В поле надо. Там пообедаю.

— Ходим, кажу тоби!

Платон Сергеевич выставил вперед ладони, отгораживаясь от тетки Василисы и ее борща, который уже пах на весь двор, а возможно, и на все утонувшее в летнем зное Козюркино.

— Ну хоч чайку попей.

Не ожидая согласия парторга, тетка Василиса юркнула в избу, загремела чашками и ложками. Платон Сергеевич вынул новую папиросу, подмигнул Ваняте и неожиданно спросил:

— Ты когда встаешь, рано?

— Не знаю. Могу и рано. А что?

— Если рано проснешься, приходи к конторе. Ладно? С ребятами познакомлю. Хватит вам друг другу носы бить. Какая твоя точка зрения?

— Не бил я вашего Сашку! — сказал Ванята. — У него винта в голове не хватает!

— Ладно, поверим для начала, — сказал Платон Сергеевич. — Смотри же, приходи утром. Свеклу прорывать будете. Ребята уж согласились. Народу у нас пока маловато. Хотели из города подмогу прислать так мы отказались. У городских тоже дел по горло. Сами справимся. Верно ведь?

— Точно! — сказал Ванята. — Я уже работал. Вся школа ходила. Яблоки собирали.

На пороге с деревянным блюдом в руках возникла тетка Василиса. В пузатой фаянсовой чашке дымился горячий чай, рядышком лежали пирожки и острые кусочки колотого сахара.

Платон Сергеевич взял с блюдца кусочек сахару, задумчиво положил на язык, запил чаем.

— Спасибо, Василиса Андреевна. Я пошел…

Он приподнял над головой кепку и зашагал к воротам.

Делать Ваняте было нечего. Посидел еще на крылечке, вспомнил верного друга Гришу Самохина и решил написать ему письмо.

Чернил в избе не оказалось. Ванята нашел на подоконнике огрызок карандаша, сел к столу, тряхнул головой и крупными круглыми буквами написал на тетрадочном листке:

«Здравствуй, дорогой друг Самохин Гриша! Мне тут без тебя ужасно плохо…»

Платон Сергеевич ушел, и тетка Василиса сразу заскучала. Она слонялась по избе, поправляла на кровати подушки, одергивала марлевые занавески, гоняла полотенцем звонкую, залетевшую на запах борща осу.

— Ах ты ж, боже ж мий! Та як же воны там, мои хлопчики, в бригаде? Та ж воны голодни там, мои риднесеньки!

Обещала она оставаться дома, пока вернется мать, но не утерпела. Положила в корзину ломоть сала с розовой жилкой посередине, несколько головок чеснока и смущенно сказала Ваняте:

— Ты тут пиши, а я пишла. Нехай трактористы чесночку погрызуть. Там же таки гарни хлопчики… Ты ж тут дывысь, Ванята, хозяйнуй…

Вышла из дома степенной осанистой походкой. За плетнем украдкой поглядела вокруг и припустила под горку мелкой торопливой рысцой.

Ванята закончил письмо, сделал самодельный конверт-треугольник и вышел на крыльцо. Почтовый ящик был недалеко, висел посреди улицы на старом с оборванными проводами столбе.

Он опустил письмо и снова пошел домой. Солнце тянуло к вечеру. В небе зарумянилось летучее облачко. От реки, не нарушая строя, шли сытые, довольные судьбой гуси.

Скоро вернется со своей работы мать. Ванята согрел для рукомойника воды, вынул из шкафчика миски и ложки, нарезал от каравая ломтики хлеба.

Потом он решил сделать матери сюрприз. Вытащил из чемодана портрет отца и повесил его в горнице на видном месте. Сразу стало теплее и уютнее. Ванята глядел на портрет отца и размышлял, как ему теперь вести себя и стоит ли намекнуть матери о своем разговоре с правнуком деда Егора. Впервые по-настоящему пожалел он, что нет рядом друга и собеседника. От таких бесконечных дум нетрудно спятить.

Ванята представил на миг, будто бы он тут не один, а рядом с ним — верный и бесценный друг Гриша Самохин. Ванята посмотрел на мнимого Гришу, сделал печальное лицо и, стесняясь самого себя, сказал ему для начала:

— Вот, Гриша, какие у меня дела. Понимаешь?

— А чего понимать? Все нормально! — ответил Гриша.

— Разве это нормально! — возмутился Ванята. — Не знаешь, а говоришь…

— Зря паникуешь, — спокойно и убежденно ответил Гриша. — А Сашка Трунов дурак. Я из твоего письма сразу все понял.

— Это верно, что дурак, — согласился Ванята. — Я тоже так думаю…

— Чего ж тогда мучаешься?

— Все-таки… Прокурору, говорит, отец написал.

— Пускай пишет. А только лично я твоему Сашке ни капли не верю. Сначала щеку себе перевязал, потом отцу про тебя набрехал. Ты ж не бил его?

— Пока нет. Толкнул только…

— Эх, ты! — сказал Гриша. — Даже постоять за себя не можешь! Я бы этого Сашку в порошок! Понял?

— Тебе хорошо говорить! Я ж тут новый. Только приехал…

— Ну и что? А если тебя в космос пошлют, на Венеру. Тогда как?

— Полечу. Чего мне…

— Полетишь?! Знаю я тебя, мочалу! Там, знаешь, как надо, на Венере?

— Скажи, раз ты такой умный!

— Там надо вот так… смотри как!

Незримый Гриша Самохин вытянулся в струнку, вскинул ладонь к виску и сказал:

— Там надо вот так: «Привет, граждане Венеры! Я из СССР!» Понял?

— Ну, понял…

— Ничего ты не понял! Только туман напускаешь. Когда человеком сделаешься?

— Сделаюсь. Я ж тебе сказал…

— Ну, скорей делайся! А то ждать уже надоело…

Друзья помолчали. Ванята собрался с мыслями и снова напомнил Грише:

— Ты, Гриша, все-таки посоветуй, что мне делать с этой историей? Ты ж друг. Я твой крючок всегда помнить буду!

— А что делать? Я тебе сказал — плюнь и разотри.

— Не говорить, значит, матери про Сашкину болтовню?

— Спрашиваешь! Молчи — и все. Мало что лопух этот придумает! Если хочешь, я сам все в нашем колхозе узнаю и напишу тебе. Ладно?

Ванята не успел ответить верному и суровому другу. Хлопнула дверь, и на пороге появилась мать. Сбросила косынку, поправила сбившиеся на лоб волосы и сказала:

— Здравствуй, Ванята. Я тебя сегодня еще не видела.

— Здравствуй, мам!

— Кормить станешь?

— Ага. Уже борщ разогрел.

Ванята смотрел на мать. Она ему нравилась. Впрочем, не только ему. В деревне ее называли красавицей. Ванята видел красавиц только на страницах «Огонька». Пышные дамы в строгих платьях, с блестящими сережками в ушах особого впечатления на него не производили. Мать его была совсем иной. У нее смуглое продолговатое лицо, чуть-чуть вздернутый тонкий нос и черные непроглядные глаза. Если даже внимательно посмотреть в них, все равно не увидишь зрачков.

На плече матери густая золотистая, как вязка лука, коса. Над головой легкое пышное пламя тонких курчавых волос.

Мать прошлась по комнате и заметила на стене портрет отца. Губы ее вздрогнули и поджались.

• Предыдущая
• 6/21
• Следующая