Выбери любимый жанр

Вологодская полонянка - Федорова Полина - Страница 2

Перейти на страницу:

Изменить размер шрифта:

Юсуф был сеидом уже четыре года, с тех самых пор, как умер от старых ран отец, ибо был эмир Абдул-Мумин до принятия сана сеидова самым бесстрашным и отчаянным воином из всех людских творений Аллаха. От крови неверных сабля его была столь темной, будто ржа ее изъела. И все бы ладно, да была у Юсуфа младшая сестра Таира, которая, подрастая, доставляла ему все более и более беспокойства. Сам он был скорее в мать, мудрую и спокойную женщину, что сидела безвыходно и тихо в женской половине дворца, показываясь на глаза кому бы то ни было лишь тогда, когда в том возникала неотложная и крайняя надобность. Так же тихо и прибрал мать к себе Всевышний. А вот сестра, несомненно, нравом пошла в отца. Таиру никогда не удавалось удержать в женской половине дома. Она самым невероятным образом выбиралась из накрепко запертых покоев и появлялась там, где хотела и когда хотела, ставя в тупик самых опытных охранителей Юсуфова дворца; лазила, как мальчишка, в окна, ловко перемахивала через заборы и плетни, даже и в человечий рост, а года два назад в кровь поколотила какого-то глупого хэммала-поденщика, отпустившего, как ей показалось, грубую шутку в ее сторону. На нее жаловались все ее хальфы [4]и сама воспитательница. Таира часами могла быть в седле, и не было лучше для нее удовольствия, нежели скакать кромкой Шумбута, чтобы конские копыта поднимали пенистые радужные брызги. О, как она жалела в эти часы, что нет у нее в руках острой сабли и что Всевышнему было почему-то не угодно видеть ее мужчиной. Вот тогда б уж она…

Как-то раз, в одну из первых теплых ночей созвездия Близнецов подъехала к сеидову двору большая группа конных. Кто иной, возможно, и не услышал бы неясного шума и приглушенных голосов на мужской половине дворца, но Таира проснулась, — сон ее был чуток, как у воина возле походного костра. Любопытство также было ей присуще, посему она поднялась, подошла, неслышно ступая босыми ногами, к двери и выглянула в освещенный масляными плошками коридор. Терпеливо выждала, покуда запыленные дорогой люди внесут в один из покоев многочисленные баулы и сундуки и коридор окажется совершенно пуст. Подобрав подол длинной шелковой рубахи, быстро скользнула на мужскую половину дворца и спряталась в чуланчике рядом с покоями Юсуфа. Через крохотное оконце под самым потолком Таира услышала незнакомый голос:

— Весь род Барынов против меня, всесвятейший. Карачи Аргын, первый ханский советник, — за ним уже песок надо подбирать — тоже линию Барынов гнет. С урусами, мол, торговать надлежит, а не воевать их. Сундуки Аргына от золота да мехов ломятся уж… Что, Карачи возьмет их с собой, когда Всевышний к себе его призовет?

— Помыслы Творца умом понять нам не суждено, — услышала следом Таира голос брата. — Это тебе Всевышний испытание ниспослал, дабы в крепости твоей удостовериться. Аллах един, а Мохаммед — пророк его…

— Если бы не бек Кул-Мамет, да продлит Всевышний дыхание его, — продолжал жаловаться первый голос, — лежать бы мне уже рядом с дедом моим да отцом в усыпальнице возле башни дозорной. Досточтимый Кул-Мамет меня потайным ходом из дворца вывел на берег Казанки, а там на коня — и к тебе, всесвятейший.

— Что Барыны против тебя — плохо. Род сей очень древен и сильно почитаем. Один из их предков еще святого Алмуша на престол бунтарский поднимал. На Казани их слушают… — Юсуф немного помолчал. — А что Нарыки?

— Старый Ар-Худжа далеко, улугбеком в Сэмбэрске, а Алиш, так тот пуще других под курай [5]Москвы пляшет, большую дружбу с купцами неверных водит, в юрте урусском у толмачей язык ихний учит, тьфу! Все знатные роды за Мохаммеда-Эмина стоят. Тот еще к Казани не подошел, а уж и ворота городские настежь: входи-де, великий хан, властвуй. А мы-де тебе твои русские сапоги будем вылизывать. Он, поди, и язык-то родной забыл — с десяти годов при дворе московском проживаючи. А может статься, и веру…

— М-да-а, — протянул Юсуф.

Таире стало скучно. У брата дела и днем, и ночью; знатные гости, заботы державные. Тоска. Все-таки большая власть — это и большая неволя. Вечно, будто на поводке: и туда нельзя, и сюда не можно.

Она зевнула и ладошкой прикрыла рот, как учил брат, хотя никого рядом не было. Негоже, говорил он, чтобы внутрь тебя кто посторонний заглянуть бы мог. А вдруг он про тебя мыслит худо. А когда худые мысли стороннего человека попадают внутрь — не миновать беды-напасти или хвори тяжкой.

Более она к разговору не прислушивалась. Улучив момент, шмыгнула быстрой тенью по пустому коридору обратно к себе, поправила перину на нарах и, нащупав под подушкой веточку можжевельника — оберег от лихого джинна, что имеет привычку приходить по ночам и соблазнять девушек, — уснула быстро и безмятежно. Не ведая, что ночь эта есть конечное время одной ее жизни и начало другой…

Поутру только и разговоров на сеидовом дворе, что о приезде свергнутого с казанского престола хана Ильхама. Будто Ильхам едва спасся и его чуть не задушил своими лапищами мурза Алиш Нарык, и спасением своим обязан хан беку Кул-Мамету который, рискуя собственной жизнью, вывел Ильхама подземным ходом из крепости. Говорили, что Ильхамовы братья Мелик-Тагир и Худай-Кул вместе с матерью их Фатимой и сестрами остались аманатами [6]в Казани, на что, похоже, Ильхам махнул рукой, раз приехал сюда просить у сеида помощи и войска. Хотя наложниц своих, в отличие от матери, с собой прихватил, не оставил в городе новому хану для телесного ублажения.

Сказывали также, что Мохаммед-Эмин, его младший сводный брат от ханым Нур-Салтан, которого изменники-карачи подняли в ханы, ставленник московского улубия Ибана («у Урусов для улубиев ихних, то бишь великих князей, верно, кроме Ибана да Басыла и имен-то других нет») и что будто бы Ибан уже вписал в свое титло Государь всех земель Казанских. Много еще чего говорили на сеидовом дворе, и во многом это являлось правдой. Правы урусы: на всяк роток не накинешь платок. Не сказывали только одного, что сеид Юсуф держал в тайне.

Ближе к полудню непоседливая Таира все же увидела бывшего казанского хана. Лицо его ей понравилось: оно было похоже на лики урусских святых с печальными глазами и бледной изможденной кожей, виденные ею как-то на обгорелых досках в слободе московитских полоняников.

К вечеру с Камы подул сильный ветер, и зашумели, заволновались окрестные леса. Кубар — дух грозы и дождя, впервые после долгой зимы метнул одну за другой несколько огненных стрел, расколол тяжелым копьем угрюмое небо, и полился на землю первый дождь, подтверждая, что пришло лето. Дождь был недолгим; через малое время снова развиднелось, и показалось закатное солнце, высветившее обновленную, сочную листву деревьев и ярко-зеленую траву. Таире нестерпимо захотелось промчаться по прибрежным лугам, дыша прохладной свежестью после дождя, и чтобы ветер в лицо и никого вокруг, а под копытами коня — древний Юл — дорога без начала, а стало быть, и без конца.

Она вышла из дворца, прошла на конюшню и, не обращая никакого внимания на дворцовых стражников, вывела со двора своего скакуна с булгарским именем Хум.

Когда через немалое время она вернулась, раскрасневшаяся, с еще горящими от испытанного восторга глазами, то застала в своей спаленке старую Айху-бике, первую свою воспитательницу и тетку по матери отца. Сказывали, что Айху семьдесят семь лет назад, когда ей только-только исполнилось пятнадцать, свел в полон из Чаллов страшный ушкуйный разбойник Анбал, коим и по сей день матери пугают своих непослушных детей. Говорили также, что, когда Анбал привез ее в свое ушкуйниково логово на берегу Камы и задумал овладеть ею, она приставила нож к своему горлу и сказала, если он сделает еще один шаг к ней, то она вмиг лишит себя жизни. Главарь ушкуйников посмотрел на нож, пристально взглянул в ее глаза и ушел, повелев никому из своей разбойной вольницы не дотрагиваться до решительной полонянки даже пальцем. Через год сардар [7]Субаш, заманив ушкуйников в западню, перебил почти всех и сжег их разбойничий стан. Айха была освобождена и вместе с Субашем пришла в Чаллы.

Учителя.

Дудку.

Заложниками.

Воевода.