На склоне лет - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 24

Мы расстаемся с поклоном и рукопожатием. «Я люблю тебя, Мишель», — «Я тоже, Люсиль». Глядя на нас, никому бы и в голову не пришло, что наши вежливые улыбки — это поцелуи.

За ужином игра продолжается на глазах у Вильбера. Похоже, Люсиль доставляет удовольствие ходить по острию ножа. Ее рука задевает мою. Нога под столом трогает мою ногу. Это смешно. Напоминает водевиль, и мне кажется, она переигрывает. По-моему, она плохо поняла то, что я старался ей объяснить на пляже, и упорствует, как туповатый ученик, чтобы подыграть учителю.

Однажды я даже спросил себя: «Может, она права? Может, я от нее устану?» Но тогда останется только собрать вещички и поискать себе другое убежище!

Катастрофа! Вильбер нас застукал. Библиотека уже закрывалась. У нас побывало немало народу. Пока Люсиль заносила фамилии в регистрационный журнал, я искал запрашиваемую книгу. В десять минут пятого я обслужил последнего читателя, и мы остались вдвоем. Люсиль встает и говорит мне:

— Извини, Мишель. Я не смогу задержаться.

— Ксавье?

— Да-а, Ксавье. Поцелуй меня, Мишель, чтобы меня подбодрить.

Я заключаю ее в объятия, но в этот момент кто-то толкает дверь.

— Ах! Прошу прощения, — говорит Вильбер.

Мы отпрянули друг от друга, но слишком поздно. Вильбер уже прикрыл дверь. Бежать за ним значило бы навредить еще больше. Люсиль побледнела и опустилась на стул.

— Он растрезвонит на весь дом, — бормочет она.

Я и сам удручен. Я знаю, она права — Вильбер разболтает, он представит все в своей интерпретации, перемежая рассказ причмокиваниями и смешками. Франсуаза будет в курсе… затем Клеманс… И так, от одного к другому, наши соседи и соседи наших соседей…

— Он способен на то, чтобы донести Ксавье, — говорит Люсиль.

— Но ведь твой муж никого не принимает.

— Он получает почту. Достаточно анонимного письма или телефонного звонка.

Я оспариваю ее предположение. Вильбер — сплетник, но не доносчик. Люсиль меня не слушает.

— Ужасный субъект! — вскричала она. — Как бы заставить его молчать?

— Ты не хочешь, чтобы я ему объяснил…

Она возмущенно прерывает меня:

— Объяснил ему что? Попросил его что?.. Да ни за что на свете!

— Не сердись.

— Я и не сержусь. Только…

— Только что?

Передернув плечами, она хватает сумочку и направляется к двери.

— Мишель… Еще не все потеряно… Я…

Она выходит, не слушая, что я ей говорю. В тот вечер я поужинал в одиночестве. Вильбер не показался. Люсиль тоже. Вот дурацкий инцидент, который не имел бы последствий, произойди он в годы нашей молодости; а вот теперь, когда мы живем в четырех стенах, он — как взрыв рудничного газа. Мне ничего не лезет в глотку. Меня охватило чувство вины. Я жду кары. Дрожу от страха. Мне чудится, что я вот-вот потеряю сознание.

Мне не следовало бы принимать это всерьез. В моем возрасте уже ничто не может меня задеть. Пускай за моей спиной зубоскалят; в конце концов, я на это плевать хотел. Так нет же. Есть только один способ прекратить пересуды — избегать Люсиль, порвать с ней, все просто. И я уверен, что, со своей стороны, она сейчас говорит себе то же самое. Или так, или задушить Вильбера. Третьего не дано.

Грустный день. Я внимательно наблюдал за Франсуазой. Ей ничего не известно. Клеманс не приходила, так как с моими уколами покончено, хотя, по чести, особого улучшения я так и не почувствовал. Я побродил по парку. Встретил генерала, который еще не отказался от своего проекта создать столярную мастерскую; встретил мадам Бертло, которая долго говорила мне о своем ревматизме и рекомендовала своего иглотерапевта. Я раскланивался с другими пансионерами, повстречавшимися на моем пути. В общем, полный штиль. Но в конце концов, не станет же Вильбер бегать за людьми и объявлять им новость! Она распространится постепенно, и если мы с Люсиль будем вести себя осмотрительно, то есть внешне относиться друг к другу с прохладцей, возможно, люди подумают, что Вильбер ошибся и — в который раз! — усмотрел то, чего нет и в помине.

Выходит, о том, чтобы нам порвать отношения, не может быть и речи. В сущности, я никогда и не думал, что мы до этого докатимся. Реже встречаться — еще куда ни шло. Меня немного пугают бурные излияния чувств со стороны Люсиль. Но я почувствую себя жестоко обделенным, если придется обходиться без наших разговоров о любви. От них в моих артериях пробегает приятный огонек. Словом, побольше осмотрительности.

Обедаю в одиночестве. Ужинаю тоже в одиночестве. Ни Вильбер, ни Люсиль не спешат повстречаться вновь. Они не спеша вырабатывают линию поведения. Но я еще не решаюсь надеяться!

Четверть десятого. Почти невероятно. Вильбер умер. Я узнал об этом менее часа назад. Я потрясен.

15 часов

Возобновляю свои заметки. Мне нужно навести хоть какой-то порядок в своих мыслях. Все, что происходит, настолько странно.

Труп обнаружила поутру Франсуаза. В полдевятого она, по обыкновению, принесла Вильберу первый завтрак — чай, молоко, гренки, джем… Стучит в его дверь. Ответа нет. Открывает своим ключом. Вильбер распластался на прикроватном коврике, в луже крови. Следы крови также и на простынях, одеяле — настоящее смертоубийство. В полной растерянности Франсуаза бьет тревогу в конторе. Поначалу она подумала, что Вильбер убит.

Мадемуазель де Сен-Мемен берет дело в свои руки, вызывает доктора Верана. И вот объяснение. Вильбер скончался от сильного внутреннего кровоизлияния, которое наверняка можно приписать злоупотреблению пиндиорилем. Он систематически принимал этот препарат, препятствующий свертыванию крови, чтобы лечить сердце, притом что его коронарные сосуды оставляли желать лучшего. Но поскольку он болел также язвой, ему надлежало соблюдать всяческую осторожность и не превысить указанную дозу, ибо если язва по какой-либо причине закровоточит, остановить кровотечение очень трудно. К несчастью, так оно и получилось. Произойди этот несчастный случай в тот момент, когда Вильбер был на людях, его еще можно было бы спасти, что вероятно, хотя и не точно. Врачебное вмешательство могло спасти положение в самом начале кровотечения, но не во время пищеварения, то есть после обеда, когда Вильбер, поев, засыпал, или же после ужина. Короче, когда он оставался один.

Тут сразу приходит на ум возражение — я высказал его доктору Верану, которого встретил в холле.

— Послушайте, доктор, а ведь смерть не была мгновенной! Этот бедняга Вильбер имел время позвать на помощь — ему требовалось сделать лишь малюсенькое усилие, чтобы позвонить Клеманс.

— Однако, — ответил мне Веран, — не забудьте, что господин Вильбер очень ослаб в результате болезни. Я почти уверен, что сразивший его обморок не дал ему времени защищаться. Он почувствовал головокружение, попытался встать и сразу рухнул на паркет.

— А если бы он сумел позвонить Клеманс?

Гримаса на лице доктора Верана выражает сомнение. Похоже, он считает случай Вильбера безнадежным. Он не хочет мне сказать, что тот отжил свой век… Но я читаю его мысли. Мы больше не интересуем медиков. Для них — чуть раньше, чуть позже!.. Я настаиваю на своем.

— Может быть, его могло бы спасти переливание крови?

— Может быть… Видите ли, — добавляет он, — этот бедный господин Вильбер злоупотреблял лекарствами. Я уже его предупреждал. Но он никого не слушал.

— Я и сам это заметил. И к тому же он не был точен в дозировках. Мы питались за одним столом, и я нередко делал ему замечания на сей счет.

— Какой прискорбный несчастный случай, — заключает Веран.

Лично я должен признать, что ни о чем не скорблю. Конечно же, я жалею его, несчастного. И потом, я так привык к его резким манерам. Мне будет его не хватать! Но он уже не станет болтать кстати и некстати. Какой груз упал с наших плеч! Право, он не мог умереть более своевременно. Мы вздохнем свободно!