Пассажир из Франкфурта - Кристи Агата - Страница 42

• Предыдущая
• 42/47
• Следующая

– Постоянно благожелателен? Ты уверена, что это именно то слово – «благожелательность»?

– Да, ведь именно поэтому он назвал проект «Бенво».

– Интересно, а как его коллеги отнеслись к тому, что он дал задний ход?

– Не думаю, чтобы об этом знали многие. Эта Лиза, австрийская девушка, она с ним работала вместе, а еще был какой-то молодой человек по фамилии Лиденталь, или что-то вроде этого, но он умер от туберкулеза. И потом, о тех, кто с ним работал, он говорил как о простых помощниках, которые не знают, что именно он делает и каков будет результат. Я понимаю, к чему ты клонишь, – вдруг сказала Матильда. – Вряд ли он когда-либо кому-либо об этом говорил. Я думаю, что он уничтожил свои формулы, или записи, или что там у него было, и выбросил эту идею из головы. А потом с ним случился этот удар, и теперь он, бедный, плохо говорит. У него одна сторона парализована. Он и слышит плоховато. Он теперь только слушает музыку, и в этом вся его жизнь.

– Ты думаешь, дело всей жизни завершилось?

– Он даже не встречается с друзьями. Думаю, ему тяжело с ними видеться: он всегда находит какую-нибудь отговорку.

– Но ведь он жив, – возразил адмирал Блант. – Он все еще жив. У тебя есть его адрес?

– Есть где-то в записной книжке. Он живет все там же, на севере Шотландии. Но пойми же, когда-то он был таким удивительным человеком, а теперь он совсем не тот. Он просто… практически мертв, мертв во всех отношениях.

– Всегда остается надежда, – сказал адмирал Блант и добавил: – И вера.

– И благожелательность, – сказала леди Матильда.

Профессор Джон Готлиб сидел в кресле и пристально смотрел на красивую молодую женщину, сидевшую напротив. Он поднял руку и по привычке как-то по-обезьяньи почесал ухо. Сам он тоже слегка походил на обезьяну. Выдающийся вперед подбородок, непропорционально высокий лоб мыслителя, маленькая, тщедушная фигурка.

– Не каждый день ко мне приходит молодая леди с письмом от президента Соединенных Штатов. И все же, – приветливо сказал профессор Готлиб, – президенты не всегда наверняка знают, что делают. Что это все значит? Насколько я понял, у вас самые высокие рекомендации.

– Я пришла спросить вас о том, что вы знаете или что можете мне сказать о некоем проекте «Бенво».

– Вы действительно графиня Рената Зерковски?

– Формально – да, но чаще меня называют Мэри-Энн.

– Да, так и написано в отдельном письме. Значит, вы хотите знать о проекте «Бенво». Ну что ж, было такое дело. Теперь этот проект умер и похоронен, так же, по-моему, как и его автор.

– Вы имеете в виду профессора Шорхэма?

– Именно. Роберта Шорхэма, одного из величайших гениев нашего времени, наряду с Эйнштейном, Нильсом Бором и несколькими другими. Но Роберт Шорхэм ушел раньше времени. Большая потеря для науки.

– Он не умер.

– Правда? Вы уверены? Я уже давно ничего о нем не слышал.

– Он инвалид, живет на севере Шотландии. Парализован, плохо говорит и плохо ходит, почти все время сидит и слушает музыку.

– Да, могу себе представить. Ну что же, я рад. Если ему это доступно, значит, он не слишком несчастен. В противном случае жизнь была бы ужасной для умнейшего человека, который перестал им быть. Который, так сказать, всего лишь мертвое тело в инвалидной коляске.

– Так был все-таки проект «Бенво»?

– Да, Шорхэм был очень им увлечен.

– Он с вами разговаривал на эту тему?

– В самом начале он говорил о нем с некоторыми из нас. Я полагаю, девушка, вы ведь не из ученых?

– Нет, я…

– Видимо, вы просто посредник. Надеюсь, вы на нашей стороне. В эти дни мы все еще надеемся на чудо, но я не думаю, что вы сможете что-нибудь извлечь из проекта «Бенво».

– Почему нет? Вы сказали, что он над ним работал. Это ведь было бы великое открытие, правда? Или изобретение, или как вы называете такие вещи?

– Да, это было бы одно из величайших открытий нашего века. Я не знаю точно, в чем там загвоздка. Такое случалось и раньше: сначала все идет нормально, но на последних этапах почему-то не срабатывает, и проект разваливается. Ожидаемых результатов нет, и в отчаянии все бросаешь. Или поступаешь как Шорхэм.

– А как он поступил?

– Он уничтожил свою работу, всю, до последнего листочка. Он сам об этом мне говорил. Сжег все формулы, все бумаги, все расчеты. А через три недели его хватил удар. Мне очень жаль. Как видите, я не могу вам помочь. Я никогда не знал деталей этого проекта, только основную идею, да и ее сейчас уже не помню, за исключением одного: темой проекта была благожелательность.

Лорд Олтемаунт диктовал.

Его голос, когда-то звонкий и властный, теперь стал тихим, но в нем чувствовался отзвук былой силы, завораживающий так, как не смог бы никакой громкий и зычный голос.

Джеймс Клик записывал, иногда останавливаясь, когда лорд Олтемаунт задумывался, подыскивая слова.

– Идеализм, – говорил лорд Олтемаунт, – может возникнуть и обычно возникает как естественная реакция на несправедливость, как отрицание грубого материализма. Естественный идеализм юности все больше и больше усиливается стремлением уничтожить эти две стороны современной жизни: несправедливость и грубый материализм. Это стремление к уничтожению зла порой приводит к жажде разрушения ради самого разрушения. В результате человек может начать испытывать наслаждение от насилия и боли, причиняемой им другому. Все эти качества способны стимулировать и усиливать люди, наделенные от рождения талантом вождя. Этот изначальный идеализм возникает в несовершеннолетнем возрасте. Он должен и может вызвать стремление к новому миру. Он также должен породить любовь ко всему человечеству и желание добра всем людям. Но тот, кто однажды испытал наслаждение от насилия ради насилия, никогда не повзрослеет, он остановится в своем развитии и останется таким на всю жизнь.

Зазвонил телефон. Лорд Олтемаунт сделал знак рукой, и Джеймс Клик поднял трубку.

– Пришел мистер Робинсон.

– Ах да. Пригласите его ко мне. Мы продолжим позднее.

Джеймс Клик отложил блокнот и карандаш и поднялся с места.

Вошел мистер Робинсон. Джеймс Клик подвинул ему кресло, достаточно широкое для него. Мистер Робинсон благодарно улыбнулся и сел рядом с лордом Олтемаунтом.

– Ну что, – оживленно спросил лорд Олтемаунт, – есть какие-нибудь новости? Диаграммы, кольца, пузыри?

– Не совсем так, – невозмутимо ответил мистер Робинсон. – Это больше похоже на карту русла реки.

– Реки? – удивился лорд Олтемаунт. – Какой реки?

– Денежной, – пояснил мистер Робинсон извиняющимся тоном, которым он обычно говорил о своей специальности. – Деньги, они совсем как река: берут начало из какого-то истока и непременно куда-то впадают. Право, это очень любопытно, если, конечно, вас интересуют такие вещи. Словом, это целая история…

Судя по выражению лица Джеймса Клика, он ничего не понял, но Олтемаунт ответил:

– Понимаю. Продолжайте.

– Эта река течет из Скандинавии, вбирая в себя мощные притоки, берущие начало в Баварии, США, Юго-Восточной Азии, и ручейки из более мелких государств.

– И куда же она течет?

– В основном в Южную Америку, где дислоцируется нынешний штаб боевой молодежи…

– И представляет собой четыре из пяти сплетенных колец, которые вы нам показывали: оружие, наркотики, научные военные разработки, а также финансы?

– Да, кажется, мы теперь довольно точно знаем, кто контролирует эти кольца…

– А как насчет кольца «X» – Хуаниты? – спросил Джеймс Клик.

– Мы пока точно не знаем.

– У Джеймса на этот счет есть некоторые соображения, – сказал лорд Олтемаунт. – Я надеюсь, что он ошибается… да, надеюсь.

– Убежденная убийца, – заявил Джеймс Клик. – Женщины этой профессии опаснее мужчин.

– Были исторические прецеденты, – признал Олтемаунт. – Иаиль предложила Сисару угощение, а потом вонзила гвоздь ему в голову. Юдифь прикончила Олоферна и этим заслужила рукоплескания своих соотечественников. Да, в этом что-то есть.

• Предыдущая
• 42/47
• Следующая