Расскажи, как живешь - Кристи Агата - Страница 24

• Предыдущая
• 24/46
• Следующая

Процедура занимает уйму времени, но зато все головы и зубы теперь целы.

Рабочий-езид жалуется, что скоро потеряет сознание от жажды. Он не сможет трудиться, пока не напьется воды.

Мы ничего не понимаем.

– Но тут ведь есть вода. Почему ты не пьешь?

– Я не могу пить эту воду. Она из колодца, а сегодня утром сын шейха бросил в колодец салат-латук.

Езидам их религия запрещает касаться латука и всего, что им осквернено. Они верят, что в этом растении живет Шайтан.

– Я думаю, тебя обманули, – говорит Макс. – Сегодня утром я видел сына шейха в Камышлы, и он сказал, что находится там уже два дня. Тебя нарочно обманули.

На общем сборе рабочим зачитывается очередное постановление: никаких насмешек над езидами, никаких обманов, никаких преследований.

– На наших раскопках вы все – братья, – внушает им Макс.

Мусульманин с лукавым огоньком в глазах выступает вперед.

– Ты, хваджа, следуешь Христу, мы – пророку Мухаммеду, но и ты, и мы – враги Шайтана. Поэтому наш долг – наказывать тех, кто ему поклоняется.

– Ну что ж, отныне твоя верность долгу будет стоит тебе пяти франков штрафа, – невозмутимо говорит Макс В течение нескольких последующих дней никто из езидов нам больше не жалуется. Это удивительный, очень тихий и спокойный народ. В их приверженности Шайтану (то есть Сатане) есть нечто от искупительной жертвы. Более того, они верят, что этот мир вверен Шайтану самим Всевышним и что за веком Шайтана последует век Иисуса, почитаемого ими как грядущий пророк. Имя Шайтана никогда не должно упоминаться и даже другие слова, напоминающие его по звучанию.

Их святыня – могила Шейха Ази[49], расположенная в Курдских горах возле Мосула, мы посетили ее, когда работали в тех краях. Нет на земле другого места, где было бы так красиво и так спокойно. Дорога вьется среди холмов, поросших дубами и гранатовыми деревьями, вдоль берега горного ручья. Воздух такой, что им невозможно надышаться: сама свежесть и чистота. Несколько последних миль пути приходится преодолевать пешком или верхом на лошадях.

«Говорят, в тех местах люди настолько неиспорченны, что христианка может купаться нагишом в ручье, ничего не опасаясь и не стыдясь.

Внезапно взору открываются белые остроконечные купола храма. Все вокруг дышит тишиной. Много деревьев.

Хранители святыни радушно потчуют нас с дороги, мы, предавшись блаженной истоме, попиваем чай. Из внутреннего дворика можно попасть в храм. Справа от ворот на стене высечен большой черный змей. Змей этот – священный, потому что езиды верят: Ноев ковчег сел на мель в горах Джебель-Синджар[50], отчего его днище получило пробоину. Тогда змей свился кольцами и заткнул собою течь.

Ковчег смог продолжать плавание.

У входа полагается снимать обувь, после этого нас проводят в храм, причем следят, чтобы мы не наступили на порог, а переступили через него – это запрещено. Нельзя также показывать подошвы собственных ног, соблюсти этот запрет довольно трудно, когда сидишь скрестив ноги прямо на полу. Внутри храма темно, прохладно, слышно журчанье воды – это священный родник, текущий прямо в Мекку. Во время религиозных празднеств в храм приносят изображение павлина, представляющего Шайтана – как некоторые считают, потому что название этой птицы менее всего похоже на Запретное Имя[51]. Так или иначе, Люцифер. Сын Зари, – это и есть Ангел-Павлин[52] в религии езидов.

Мы выходим и снова усаживаемся в прохладном дворе.

Очень не хочется возвращаться из этого горного святилища в наш сумасшедший мир…

Мне никогда не забыть этот храм – как не забыть глубокого умиротворения, осенившего там мой дух…

Глава всех езидов, эмир, приходил однажды к нам на раскопки в Ираке, высокий человек с печальным лицом, облаченный в черное. Он первосвященник и вождь. Однако, если верить молве, этот эмир всецело подчиняется своей тетке и своей матери – красивой и властной женщине, которая якобы с помощью каких-то снадобий держит своего сына в узде.

По пути через Джебель-Синджар мы наносим визит здешнему шейху езидов, Хамо Шеро, очень старому человеку – говорят, ему лет девяносто. Во время войны 1914—1918 годов много армянских беженцев находили убежище в Синджаре, спасаясь от турков. Очень многих этот человек спас от неминуемой смерти.

Еще одна конфликтная тема – выходные. После дня выплаты всегда выходной. Магометане, которых на раскопках большинство, требуют установить выходной в пятницу. Армяне наотрез отказываются работать в воскресенье: коли раскопки организованы христианами, значит, следует соблюдать воскресенье. Мы решаем, что выходной будет во вторник, так как этот день, насколько нам известно, не освящен ни одной из религий. По вечерам бригадиры приходят в дом, пьют с нами кофе и говорят о текущих проблемах. Старый Абд эс-Салам особенно разговорчив в этот вечер. Его голос даже срывается на фальцет. Я не понимаю, о чем он вещает и чего добивается. Он страшно взволнован, и мое любопытство возбуждено до предела.

Когда он умолкает, чтобы набрать в грудь побольше воздуха и продолжить свой монолог, я спрашиваю у Макса, в чем дело.

Макс отвечает одним словом: запор.

Почувствовав мой интерес, Абд эс-Салам поворачивается в мою сторону и с таким же красноречием описывает свое состояние мне. Макс переводит:

– Он испробовал все лекарства: «Иноз», пилюли Бичема, растительные слабительные и касторовое масло.

Он подробно объяснил мне, как он чувствовал себя после приема каждого из них, и сказал, что ни одно из них не принесло облегчения.

Ясно: придется прибегнуть к лекарству, подаренному нам французским доктором. Макс дает старику убойную дозу.

Абд эс-Салам уходит, окрыленный надеждой, а мы все молим Бога, чтобы снадобье подействовало.

Я в эти дни очень занята. Кроме реставрации керамики приходится заниматься фотографией. Мне временно выделена маленькая «темная комната», что-то вроде средневекового каземата – в ней тоже нельзя ни стоять, ни сидеть!

Ползая почти на четвереньках, я проявляю пластинки.

Выбравшись наружу, полумертвая от духоты, я долго еще не могу распрямиться. И потом с огромным удовольствием расписываю собственные страдания, но публика что-то безучастна – ей, главное, негативы, а до моих причитаний им нет дела. Макс, правда, время от времени спохватывается и, как человек воспитанный, говорит:

«Ты просто молодец, дорогая», – но звучит это как-то неискренне.

Дом построен. С вершины холма он напоминает культовое сооружение, потому что в центре его возвышается белый купол, необычайно яркий на фоне обожженной солнцем земли. Внутри очень хорошо. Купол дает ощущение простора, под ним прохладно. Справа и слева от купола – по две комнаты. По одну сторону коллекторская для находок и наша с Максом спальня, по другую – чертежная и комната Б, и Мака. В этом сезоне мы успели пожить в нем недели две. Настало время сбора урожая, и у нас началось массовое увольнение. Цветы все как-то разом исчезли, пришли бедуины со своим скотом, поставили коричневые шатры, и их стада, методично поедая всю растительность, медленно продвигаются на юг.

На будущий год мы вернемся уже сюда. Этот симпатичный дом под куполом, выросший посередине затерянного мира, стал нашим домом.

Шейх в белоснежном одеянии расхаживает вокруг, хитро поблескивая глазками. Когда-нибудь все это достанется ему, но уже сейчас его престиж ощутимо возрос.

Как я хочу снова увидеть Англию! Старых друзей, зеленую траву, высокие деревья. Но и вернуться сюда на следующий год тоже хочется.

Мак делает набросок нашего холма. Рисунок весьма стилизован, но мне очень нравится. Никаких людей – только контуры и волнистые линии. До меня вдруг доходит, что Мак не только архитектор, но еще и художник.

• Предыдущая
• 24/46
• Следующая