Мародер - аль Атоми Беркем - Страница 59

• Предыдущая
• 59/74
• Следующая

— Ну, вот как оно… Счастливо тебе, Машка, не поминай лихом, что мамке твоей обещала, сделала. Помни добро-то, поняла? Это последнее дело, кто добро не помнит. Ну, все… — дернулась было за ждущим в дверях Ахметом, снова вернулась: — А ну, курточку, курточку-то скинь, тебе уж… — и, словно обращаясь ко всем присутствующим, громко бормотнула: — Курточка вам че, а младшенькому еще сгодится, сгодится…

— Так ведь Гришка ж… летом еще… — тихо, словно про себя, недоуменно спросила девчонка.

— А это ниче, ниче… кому какое дело… — бормотала баба, сворачивая девчонкину кожаную куртку; надо отметить — довольно сносную.

— Ну ты, крестная мать уральской работорговли, идешь, нет? — окрикнул бабу Ахмет. — Пошли давай, пока добрый папа не передумал!

Рассчитав бабу, Ахмет протолокся на базаре до последнего торговца, засунул нос в выручку — «шестьдесят пять!» — радостно доложил Немец, торжественно неся коробку наверх, затем выкурил трубочку с заступившим в караул ментом Аркашкой, да и побрел восвояси, продолжать попытки хоть немного приручить найденного на торжке кавказа.

Через день кавказ вышел-таки из подвала и принялся лакать воду из миски, косясь на мирно курившего рядом Ахмета. Вечером пожрал ошпаренных крыс, еще через день давал себя трогать и впервые прилег, привалясь боком к Ахметову валенку. Сразу понял, куда нельзя соваться, когда хозяин показал ему минные рубежи. А потом навалило снега, как в детстве — едва не под колено. Встав рано утром, Ахмет взял лопату и пошел чистить дорожки во дворе, проковыряв первым делом дырку в необустроенный подвал, избранный псом под резиденцию. Пес вылез, обоссал сугроб и, вместо того, чтоб отправиться по своим собачьим делам, составил ему компанию. Раскидывая снег, хозяин постоянно о чем-то говорил с псом, сам себе отвечал и иногда смеялся:

— Да, псиное отродье, сукин сын? Че молчишь? А? Как, твою мать, с могилой на кладбище базарю. О, кстати, тут думал, как тебя погонять, слышь, нет? Ты же, волчара, прописался тут, жрешь как Кирюха, а объявиться — это мы забимши. Вот налеплю тебе погонялу Могила, и че будешь делать? Слышь, э! А как в цвет тебе Могила, чуешь? И крыс дохлых в тебя кидают, звуков не издаешь, и страшный опять же. В натуре, Могила ты и есть.

Пес внимательно слушал, легко убирая морду от редких неплотных снежков.

— Ну ладно. Ты вроде пацан по жизни, так что двусмысленностей избежим. Будешь Кябир.[146] Это, в принципе, та же хрень, только вид сбоку. Мужеского роду, а то Могила, Маша, Даша… По-нашему это, понял? Ты кавказ, а сталбыть, нам хоть и носатая, но типа родня.

Через неделю пес пообвыкся — уже оборачивался на погоняло, не дергался на домашних и, вообще, вел себя культурно. Обоссав двор по границе минирования, стал считать его своим, порыкивая в редких случаях приближения чужаков. Хозяин отвел ему самую большую конуру, когда-либо достававшуюся псу — весь второй этаж своего Дома, справедливо рассудив, что лишние двадцать метров почуять врага не помешают, а попасть на растяжке шансов все ж меньше.

Ноябрь сменился снежным декабрем, спокойные дни вяло тянулись в мелкой хозяйственной суете: хозяин с домашними бурил скважину в подвале, присоединил еще комнату к жилой части, намереваясь сделать наконец человеческую баню, да много чего. На базар не ходили, выжидая, пока те, кому ждать нельзя, пробьют в целине тропки. Наконец, ранним утром, потемну, на базар потянули свои огромные грузовые сани дровяные с НФСа.[147] …Это даже не тропка будет, а целый проспект. — подумал Ахмет, разглядывая своих дальних соседей в монокуляр. — Кябир! Хорош, а?! На квартал уже отошли, а ты все рычишь. Типа самый бдительный, да? У-у, рожа! Кстати, че морда грязная? А, примерзло… Ну-ка, дай… Вот. Теперь ниче, фасонистый. Так и ходи, понял? Не помой свой Дом и хозяина, ракушка. «…И красил масть пацанской зэчкой[148]…» А то вон Кирюха щас придет, и че? Скажет, и Дом у вас помойный, и пес вон бегает грязный. Чмо, наверное. А от пса до хозяина… Так. — Хозяин расслышал, наконец, сам себя. — Че я там ляпнул? Кирюха придет? Ну что ж, давно уже болтаем, пора и дело сделать, да, сучий сын? Тогда пока, меным алтыным, пойду скомплектуюсь…

Спустившись, Ахмет принялся собираться в дорогу, рассчитывая на неделю. Закончив, заперся в своей комнате и приготовил десять аммоналовых шашек — одну здоровую, грамм на восемьсот, пару на двести-двести пятьдесят, а остальные маленькие, под воронку — прошибать дыры и замки. Пока ковырялся — уже обед, из подвала поднялись вкусно пахнущие свежими опилками Серб с Почтарем и толкаются возле умывальника. Прошел на кухню — у-у, запах какой!

— Че там пахнет так?

— Собрался куда-то?

— Собрался. Полторы недели, все уже сложил, ниче не надо. Пахнет-то чем?

— Да решила гуся запарить, вас, поди, достала уже шкварка, да? Че им висеть, уже вон Новый Год скоро, а мы ни одного еще не снимали, хоть поедите вкусного.

— Еще тарелку ставь.

— Что, ждешь кого?

— Жирик зайдет.

— О-хо-хо, — задумалась жена. — Только его нам и не хватало. Я ж гуся только половину отрубила, щас прорва-то эта все сожрет, едва усядется… Так, ладно, че-нибудь придумаю. Пить-то будете? Хотя куда там пить, в дорогу-то…

— Да достань, выйдем-то к вечеру только. Если выйдем.

Домашние расселись вокруг огромной миски с дымящейся горой картошки, только хозяин все слонялся с кухни в коридор, не торопясь занять свое место у торца. Видимо, надоело — скинул бушлат и сел, бурча что-то навроде «да и хер с ним, нам больше достанется».

Почти успели спокойно пообедать, Кирюха приперся чуть позже, удовольствовавшись в результате самым скромным куском вяленой гусятины с подостывшей картошкой. На столе появился пузырь с мутноватым самогоном. Домашние Ахмета накатили, безмолвно переглянулись с хозяином: «Это че, посидим малехо, или терка?» — «Терка». — «А, ну ладно. Жаль», — и отправились вниз, зашивать новую баню. Жена выставила чай и тоже растворилась в хозяйственных закутках, время от времени грохоча своими склянками то за одной, то за другой стеной. Хозяева сползлись к печке, развалились в удобных опелевских седухах, протянув ноги к жаркой амбразуре. Ахмет налил по паре пальцев, закинулись. Пожевали капусты.

— Че, пора, считаешь?

— Да думаю, да. У тебя как, срочняков никаких не висит на жопе?

— Да нет вроде. Баню без меня доделают, товар баба выдаст, если че.

— У меня тоже все вроде ништяк. Я смотрю, график вроде устаканился — через два дня на третий большой приход, по три рожка собираем.

— А эти два дня?

— Да так, ни шатко ни валко — рожок, и то хорошо, коли целый. Дровяные да рыбаки, в основном.

— Ну, все не залупа на ацетоне…

— Ну да, так оно… Тут еще бизнесок нарисовался.

— Типа хранение?

— Ну да. Подвал-то — охереть, заблудиться можно. Орех молодец, проявил инициативу, а то так бы и телились. Одну сторону коридора подшаманили, там типа отсеки такие, пятера за неделю, нормально.

— И че, много народа?

— Да как придем, вторую сторону делать буду.

— Холодный если кому нужен будет, ко мне посылай.

— Кому зимой холодный-то?

— Да летом.

— А-а. Ладно… Ну, будем живы?

— Давай.

— Хх-ху… Эх, крепка савецка власть!

— Магомедычева, яйцом чищена. Че не заедаешь-то? Налегке желаешь остаться? Тебе все равно меня ждать придется, я эти ваши лыжи, сам знаешь…

— Берешь кого?

— Витьку думаю, — все же сказал Ахмет, весь день до этого метавшийся, брать — не брать. А ведь уже почти решил идти один. Сердце шептало — не надо тащить своих, чуяло лажу; однако доля Дома увеличивалась существенно, и Ахмет позволил жабе говорить от своего имени, отмазавшись сам от себя: типа, четыре-пять опытных людей при пулемете, кто нам че сделает? Да и жопа, может, только мерещится, четко, однозначно сердце ведь не сосет… — От тебя кто? Немец?

• Предыдущая
• 59/74
• Следующая