Цветы и железо - Курчавов Иван Федорович - Страница 50

Воет за окном вьюга, заметая дороги и тропинки, занося снегом узкие щели в воротах и заборах, пробиваясь под плотно натянутые шапки-ушанки и платки прохожих. И слышится в этом вое что-то угрожающее: «У-у-у, по-го-ди, по-па-дись». Снегом запорошило всю улицу, пройти кое-как можно, а проехать уже нельзя. А с неба сыплется и сыплется белый рыхлый снег, словно кто-то распотрошил в холодной выси тысячи пуховых перин.

Петр Петрович стоит у окна и наблюдает за метелью. Он изредка вынимает из кармана куртки правую руку и энергично потирает лоб и щеки. Нельзя сказать, чтобы у него было хорошее настроение. Месяца два он сидит без настоящей работы, и безделье угнетает его больше, чем опасность. Но так надо. Он получил указание от Огнева временно прекратить связь с партизанским центром, замаскироваться получше: впереди много дел. Все, что произошло в октябре — декабре, могло вызвать подозрения, навлечь на Петра Петровича беду. В Шелонске теперь работала подпольная организация, это привело к усиленной слежке за всеми подозрительными горожанами. А где гарантия, что не следят и за домом Калачникова? Да и Муркин к нему еще два раза наведывался. Подыскивает друга или проверяет: а чем занимается садовод в этом домике с голубыми наличниками?

Конечно, прав Огнев. Организация работала теперь полным ходом, на время можно обойтись и без Калачникова. Хорошо у них идет дело! Подпольщики расклеивают сводки о военных действиях на фронте, о том, как живут и работают люди по ту сторону боевой линии, вывешивают листовки — предупреждения полицаям:

Полиция рыскала по всему городу, но без толку.

И все же сидеть без дела Петру Петровичу не хотелось. Успокаивал себя словами Огнева: время снимет подозрения, если они есть, усыпит настороженность Хельмана и Муркина.

Редким посетителем был теперь Калачников у военного коменданта Шелонска. Тревожные вести, полученные Хельманом о поражении немецких войск под Москвой, лишили его покоя. Он долгое время не упоминал о Волошках, не интересовался докладами профессора о том, как тот намечает вести парниковое хозяйство. В самый интересный момент Хельман вдруг обрывал Калачникова, вызывал фельдфебеля и отдавал ему приказание об усиленной охране комендатуры или требовал на просмотр почту и сердито махал рукой, давая понять, чтобы Калачников удалился. Шелонск был сравнительно далеко от Москвы, но подмосковный кошмар лишил коменданта привычной самоуверенности; поговаривали, что у него стоят наготове упакованные чемоданы.

Разве в таком состоянии до Волошек и парникового хозяйства в Шелонске!

Но вот газеты стали писать о стабилизации фронта под Москвой, о том, что дни блокированного Ленинграда сочтены, и снова ожил Хельман. И хотя у него не было прежнего энтузиазма, он опять расспрашивал Калачникова о Волошках, о Лесном. Кто-то предложил ему быть компаньоном по производству целлюлозы и бумаги. Загоревшись коммерческой идеей, Хельман сразу же вызвал к себе Петра Петровича и потребовал информации о лучших лесных массивах. Калачников показал эти леса на карте, долго хвалил их, а потом притворно вздохнул:

— Замечательная древесина, да там, говорят, партизаны.

Комендант долго смотрел на карту, затем в лицо Калачникову, потом поверх его головы. Нервно произнес:

— Партизанам скоро капут.

Петру Петровичу показалось, что комендант не верил в свои слова, что произнес он их потому, что иного сказать было нельзя.

К Хельману не могло вернуться полностью его спокойствие — слишком велико было потрясение: гитлеровскую армию еще нигде не били таким смертным боем, как под Москвой. И это произошло в то время, когда казалось, что Москва, наподобие Парижа, запросит пощады и под стенами русской столицы можно будет разыграть трагедию Компьенского леса, но еще более унизительную и позорную для побеждаемых. А ныне отборнейшая армия фюрера лежит на полях и в лесах Подмосковья, запорошенная снегом, вместе с танками, пушками, автоматами — армия, которую Гитлер готовил к самому внушительному параду в истории Германии.

Есть отчего лишиться сна!..

А вьюга мела и мела, как будто небо решило истратить на Шелонск всю зимнюю норму снега. Как-то выглядит сейчас могила «рыцаря» Адольфа Коха, оборудованная два дня назад по экстренному заданию Хельмана? Комендант ждал из Германии свою невесту и потому старательно продумал все детали. Могилу украсили березовый крест, рогатая каска, мраморная плита с надписью. Скромно? Шарлотте можно объяснить, что солдат всегда хоронят скромно, а Адольф Кох был верным солдатом фюрера. Недовольна? Нужен иной памятник? Он будет. Пожалуйста!

Петр Петрович думал о том доверии, которое оказал ему комендант Хельман, и нисколько не удивился: все это было естественно. Кому можно доверить тайну с фабрикацией могилы? Своим сородичам-немцам? А если они выдадут его, Хельмана, Шарлотте? Нет, не видать ему тогда ни Шарлотты, ни богатства, единственной наследницей которого она стала после гибели отца и брата.

Кстати, что из себя представляет невеста коменданта Шелонска? Петру Петровичу нужно явиться к Хельману по вызову. А Шарлотта соизволила прибыть сегодня утром. Наверное, удастся ее увидеть, если только она не отдыхает после утомительной дороги.

Калачников закутался потеплее, поднял воротник, поверх шапки повязал шарф, вначале хотел натянуть на руки шерстяные перчатки, но передумал и надел рукавицы из белой длинноволосой овчины.

Как только открыл дверь, ветер чуть не свалил с ног: хорошо, что успел вовремя схватиться за скобу. Идти было трудно: ноги глубоко проваливались в снег. Тучи низко нависали над городом, и полдень напоминал поздние сумерки, когда уже следовало зажигать огни.

К счастью, комендатура была недалеко. Отряхнувшись от снега, Калачников осторожно постучал в кабинет. Ответил мягкий женский голос по-немецки:

— Войдите!

Если бы Петр Петрович не относился предвзято к потомству покойного Коха, девушка могла произвести приятное впечатление: у нее были темные волосы, которые красиво ниспадали на черное платье; нос тонкий, аккуратный, словно выточенный; щеки смуглые, тонкой кожи. А брови — черная ниточка, не шире. Не уловил лишь Петр Петрович выражения маленьких прищуренных глаз: хитрые, жестокие или ласковые, добрые?

— Кто это, Ганс? — спросила Шарлотта, слегка подергивая аккуратными плечиками.

— Профессор селекции, — ответил с ласковой улыбкой Хельман.

— Ах, этот самый! — произнесла она лениво.

Конечно, она не поздоровалась и не улыбнулась. Этого и не ожидал Калачников: разве допустима такая слабость по отношению к народу, который вот-вот как уверял фюрер, будет побежден! Шарлотта долго смотрела ему в глаза, потом плотно сжала губы и отвернулась. Спустя минуту она уже сидела в кресле Хельмана, подперев маленьким кулачком подбородок.

— Скажи ему, Ганс, — начала она певучим голосом, — что я в этом Шелонске пробуду месяца два. В самое ближайшее время я хочу иметь свежие овощи и самые красивые здешние цветы!

— Профессор отлично говорит по-немецки, — осторожно прервал ее Хельман. — Выполнимо это, господин профессор?

Петр Петрович подумал о том, что сейчас самое время напомнить о парниках и оранжерее, ведь строить их будут военнопленные, в недалеком будущем бойцы партизанского отряда. Все надо обещать!