Психиатрическая власть - Фуко Мишель - Страница 41

Прежде всего очень примечательную связь — я бы сказал: отсутствие связи — между психиатрической практикой и, если угодно, дискурсами истины. Да, у психиатров начала XIX века очень быстро заявила о себе тенденция к построению психиатрии в качестве научного дискурса. Но какие научные дискурсы могут соответствовать психиатрической практике? Дискурсы двух типов.

Один из них можно назвать клиническим, или классификационным, нозологическим дискурсом. В общем и целом, он берется описать безумие как болезнь или, скорее, как совокупность умственных болезней, каждая из которых имеет свою

158

симптоматику, свой ход развития, свои диагностические и прогностические элементы и т. д. В данном случае формирующийся психиатрический дискурс берет за образец обычный клинический медицинский дискурс; выстраивается своеобразный аналоговмедицинской истины.

Кроме того, опять-таки очень быстро, еще до открытия Бей-лем17 общего паралича и во всяком случае после него, то есть после 1822 года, складывается патолого-анатомическое знание, занятое вопросом о субстрате или органических коррелятах безумия, проблемой этиологии безумия, его связи с неврологическими расстройствами и т. д. И это знание выстраивает уже не аналогичный медицинскому дискурс, но дискурс, по сути, патолого-ана-томический или патолого-физиологический, призванный служить материалистическим гарантом психиатрической практики..8

И если вы рассмотрите эволюцию психиатрической практики в XIX веке, то, как действительно обращались с безумием и безумцем в лечебницах, то заметите, что психиатрическая практика пребывала в это время под знаком, а в известном смысле и под защитой двух этих дискурсов — нозологического, занятого видами болезней, и патолого-анатомического, сосредоточенного на их органических коррелятах. Психиатрическая практика развивалась под эгидой двух этих дискурсов но никогда не пользовалась ими или пользовалась только как референтом, как системой отсылок, в некотором роде ярлыков. Никогда психиатрия XIX века не применяла непосредственно то знание или квазизнание котогюе постепенно накапливалось либо в рамках большой психиатриче ской нозологии, либо в области патолого-анатомических изыска-

НИМ /Тва эТИХ ЛИСК\Т)СЭ. в сVIITHOCTT/Г HP отрался пирк на гюггпаз

делении лечебниц на классификации больных их размегпени™ лечебнице режимё и назначении им различных дей на ™Гпр деления на излечимых и неизлечимых принципе

Они выступали не более чем гарантами истинности психиатрической практики, которой хотелось, чтобы истина была дана ей раз и навсегда и более не подвергалась сомнению. За психиатрией двумя огромными тенями маячили нозология и этиология; медицинская нозография и патологическая анатомия призваны были обеспечить прежде всякой психиатрической

Подобие, соответствие (греч.). — Примеч. пер.

159

*

практики безусловный залог истины, которую даже не нужно было бы применять когда-либо в практике лечения. В общем и целом психиатрическая власть говорит, вопрос об истине никогда между мной и безумием подниматься не будет, просто потому что я, психиатрия, уже являюсь наукой. Если я как наука вправе спрашивать саму себя о том, что я говорю, если я даже могу ошибаться, все равно, мне и только мне — как науке — решать, верно ли то, что я говорю, или же совершённую ошибку нужно исправить. Я сама — хранительница, если не истины в ее содержании, то уж, по крайней мере, критериев истины. И, кстати, именно в таком качестве, именно потому, что как научное знание я обладаю критериями верификации и истины, я могу прибегать к помощи реальности и ее власти и применять ко всем этим душевнобольным и буйным телам сверхвласть, которую реальность от меня получает. Я — сверхвласть реальности, ибо сама по себе и безусловно обладаю тем, что является по отношению к безумию истиной.

Речь идет о том, что один психиатр начала XIX века назвал «непререкаемым преимуществом разума над безумием», бывшим для него фундаментом психиатрического вмешательства.19

Как мне кажется, причина нестыковки, разлада между дискурсами истины и практикой психиатрии связана именно с усилением власти реального — этой первостепенной функцией психиатрической власти, призванной, так сказать, держать за спиной психиатра истину, считаемую уже полученной. Это позволяет понять, что центральной проблемой истории психиатрии в XIX веке является не проблема понятий, не проблема той или иной болезни: не мономания и даже не истерия составляет проблему крест психиатрии XIX века. Если признать что в рамках психиатрической власти никогда, не поднимался вопрос об истине то совершенно ясно что крестом психиатрии XIX века была проблема симуляции.20

Я понимаю под симуляцией не то, что человек в здравом уме может сойти за безумца; это никогда особенно не интересовало психиатрическую власть. Неправда, что притворный безумец был для психиатрической практики и для психиатрической власти неким пределом, границей или заведомым тупиком, ведь подобное в конце концов случается во всех областях знания, в том

160

числе и в медицине. Всегда можно обмануть врача, уверив его в том, что у тебя та или иная болезнь, тот или иной симптом, — это известно каждому, кто служил в армии, — и медицинская практика всем этим отнюдь не оспаривается. Я же, напротив, имею в виду симуляцию в рамках безумия — она-то и была исторической проблемой психиатрии XIX века. Это симуляция, предпринимаемая безумием по отношению к самому себе, то, как безумие симулирует безумие, как истерия симулирует истерию, как истинный симптом оказывается разновидностью лжи, а ложный симптом — напротив, проявлением болезни. Вот что составляло для психиатрии XIX века неразрешимую проблему, предел и в конечном счете тупик, в связи с которым произошел затем ряд скачков.

Психиатрия, если угодно, говорит: я не буду ставить в связи с тобой, безумцем, проблему истины, поскольку обладаю истиной сама, вследствие моего знания, на основании моих категорий; потому-то я и обладаю властью по отношению к тебе, безумцу, что у меня есть эта истина. Тогда безумие отвечает: если ты утверждаешь, что раз и навсегда обладаешь истиной вследствие знания, которое уже всецело выстроено, что ж, в самом себе я преподнесу тебе ложь. И, разбирая мои симптомы, работая с тем, что называешь болезнью, ты попадешь в западню ибо в сердцевине этих моих симптомов окажется темное ядро крупица лжи за счет которой я и поставлю перед тобой вопрос об истине. Я не стану обманывать тебя, основываясь на ограниче-

ниях твоего знания —это было бы обычной симуляцией —но

если одна^кды ты захочешь действительно овладеть мною то

1"лЯл ТТри ПРТ(~*5Т встVrTMTK в ту иmV иГТИН М и ГУЖ ¹ ЛЛ ЛСС\ТС\Т\\1\С\я

предложу

Итак, симуляция. С 1821 года, когда в Сальпетриере, перед Жорже, считавшимся одним из виднейших психиатров своего времени, предстали две симулянтки, и до известного случая из практики Шарко в 1880-х годах вся история психиатрии пронизана проблемой симуляции. Причем, говоря о ней, я имею в виду не теоретическую проблему симуляции, а тот процесс, в котором безумцы отвечали психиатрической власти, отказывавшейся поднимать вопрос об истине, вопросом о лжи. Ложь симуляции безумие симулирующее безумие — такова была перед лицом психиатрической власти антивласть безумцев.

11 Мишель Фуко

161

С этим обстоятельством, я полагаю, связано историческое значение и проблемы симуляции как таковой, и истерии. В его свете мы можем понять и коллективный характер феномена симуляции. Эта коллективность заявляет о себе уже в 1821 году, в поведении двух истеричек, известных под прозвищами «Пет-ронилла» и «Гульфик».21 С ними, как мне кажется, связано начало мощного исторического движения в психиатрии: двум этим больным подражали во всех французских лечебницах, поскольку это подражание было орудием борьбы больных с психиатрической властью. И острый кризис больничной психиатрии, разразившийся в конце XIX века, приблизительно в 1880 году, когда было замечено, что все симптомы, изучавшиеся кудесником Шарко, вызывались симуляцией его больных, наконец подтвердил, что безумцы заставили-таки психиатрию столкнуться с проблемой истины.