Психиатрическая власть - Фуко Мишель - Страница 67

Подключившись к этому безупречному и всесильному телу, идиот и станет воспитываться. Это подключение, во-вторых, носит физический характер, и проводником реальности педагогического посыла выступает тело учителя. Теорию и практику поединка слабоумного ребенка и всесильного учителя предоставляет нам тот же Сегюэн. Например, он рассказывает, как ему удалось смирить одного вспыльчивого ребенка: «А. А. обладал неукротимым темпераментом: он карабкался, как кошка,

Учитель, наставник (лат). —Примеч. пер.

251

ускользал из рук, как мышь, его невозможно было удержать в неподвижности и трех секунд. И вот я усаживаю его на стул, сам сажусь напротив, так что его ноги и колени оказываются между моими, одной рукой держу обе его руки у себя на коленях, а другой — фиксирую перед собой его без конца отворачивающееся лицо. И делаю так пять недель подряд, исключая часы приема пиши и сна».54 Как видим, подчинение и усмирение тела осуществляется путем полного физического контроля.

То же самое относится к взгляду. Как научить идиота смотреть? Разумеется, прежде всего его учат смотреть не на предметы, а на учителя. Его подступ к реальности мира, его внимание к различиям между предметами начинаются с восприятия учителя. Когда взгляд слабоумного уходит в сторону, отвлекается — «вы приближаетесь, ребенок противится вам; ваш взгляд ищет его взгляда, он уклоняется; вы настаиваете, он вновь уклоняется; когда вы, кажется, уже у цели, он закрывает глаза; вы немедленно тормошите его, чтобы он разнял веки и пропустил ваш взгляд. И если, впервые увидев вас однажды ценой ваших усилий, ребенок отторгнет вас или если его семья, стараясь стереть из памяти его прежнее состояние, представит кому-либо превратно потраченные вами ради него труды все равно продолжайте свое неблагодарное дело—не из любви к отдельному человеку но во имя триумфа доктрины тайный смысл и целесообразность которой доступны пока только вЗ.М TtlK я четыре месяцэ. кряду преследовал в пустоте неуловимый взгляд одного ребенка, и коглэ. его взгляд наконец встретился с моим, он отвернулся с истошным криком »55 Здесь как отчет-

ливее проступает особенность психиатрической власти заклю чающаяся в ее безоговорочной привязке к телу психиатра.

В-третьих, в рамках душевного лечения слабоумных детей мы вновь сталкиваемся с организацией дисциплинарного пространства, подобного пространству лечебницы: об этом свидетельствуют линейное распределение тел, устройство индивидуальных помещений, гимнастические упражнения и в целом — полное использование времени. Как скажет позднее Бурнвиль, «дети должны быть заняты с пробуждения до отхода ко сну. И занятия их следует постоянно варьировать [...] После подъема пусть они умоются затем оденутся вычистят одежду и обувь, заправят постель. Далее следует всячески поддерживать

252

их в бодрствующем состоянии (школа, мастерская, гимнастика, пение, игры, прогулки и т. д.) [...] до отбоя, а перед сном пусть дети научатся аккуратно укладывать одежду на стул».56 Итак, полное использование времени и труд.

В Бисетре в 1893 году содержалось около двухсот детей, одни из которых работали с восьми до одиннадцати, а другие — с тринадцати до семнадцати часов в качестве щеточников, сапожников, корзинщиков и т. д.57 Система работала превосходно: при продаже изготовленных товаров по очень низкой цене, через центральный магазин и минуя рынок, удавалось получать «семь тысяч франков прибыли»;58 после оплаты труда учителей и текущих расходов, после компенсации затрат на строительство зданий лечебницы, оставалось семь тысяч франков, которые, как считал Бурнвиль, дадут слабоумным почувствовать, что они полезны обществу.59

И наконец, еще один, четвертый пункт, в котором прослеживаются больничные механизмы: власть над идиотами, как и психиатрическая власть, тавтологична в том смысле, о котором я уже говорил. Ведь что должна принести, транспортировать в лечебницу, к идиотам, психиатрическая власть, целиком и полностью опосредуемая телом учителя? Она должна принести не что иное как внешнее в конечном счете — школу как таковую, TV самую школу, к которой эти дети не смогли приспособиться и по сравнению с которой они как раз и были признаны идиота-

\Л ТА

Иными функционирующая здесь психиатрическая

власть осуществляет школьную вЛЙСТЬ КЗ.К абсолютную реаль-ность по отношению к которой идиот определяется как идиот а ^шествив школьную власть как реальность дает ей властное дополнение позвштякштее школьной реальности охватить идио-™!ГГ,«Гип^ кипе пбшеобязательных правил поведе- ^«a^^rnlV^^n^v^u^cicneлечение идиотов если ^Гоп»^.ртв vT™Гпенной пиг,Гплин1ной гЬорме содержание обьшного воспитания? ^{Д Ц Р Ф Р Р}

Взгляните, например, какова была в конце XIX века программа обучения в лечебнице Перре-Воклюз. В 1895 году тамошнее отделение для слабоумных делилось на четыре секции. В четвертой секции, последней и низшей, учили только зрительно, с помощью деревянных предметов; по словам Бурнви-ля это детская ступень. Третья секция, уровнем выше, предпо-

253

лагала «уроки предметов, упражнения по чтению и рассказу, счету и письму», — это ступень подготовительных классов. Во второй секции учили более сложному счету, грамматике и истории — программе средних классов. И наконец, в первой секции уже можно было получить аттестат. ⁶⁰

Налицо тавтологическое повторение психиатрической властью школьного обучения. С одной стороны, школьная власть функционирует как реальность по отношению к власти психиатрической, которая назначает ее инстанцией, через которую сама она может установить, выявить умственно отсталых; а с другой — психиатрическая власть осуществляет школьную власть, наделяя ее властным дополнением, внутри лечебницы.

Идут два процесса: теоретическая спецификация идиотии и ее практическое присоединение психиатрической властью. Как же два этих противоположных процесса обусловили в итоге ме-дикализацию?*

Их сопряжение, как мне кажется, имело под собой простое экономическое основание, в силу самой своей обыкновенности сыгравшее в генерализации психиатрической власти едва ли не большую роль, чем психиатризация умственной отсталости. Пресловутый закон от 1838 года, которым определялись формы принудительной госпитализации и условия содержания малоимущих больных, был, как мы выяснили, отнесен и к слабоумным. Но согласно этому закону содержание каждого помещенного в лечебницу оплачивалось властями департамента или населенного пункта, где больной жил прежде; иначе говоря, финансовая ответственность по уходу за больным возлагалась на его родной город.61 Поэтому многие годы, даже после распоряжения 1840 года, местные власти колебались, помещать ли умственно отсталых в лечебницы, сомневаясь, не окажутся ли финансовые обязательства непосильными для их бюджетов." Об этом ясно говорят документы. Чтобы общее собрание реги-

* В подготовительной рукописи М. Фуко уточняет: «психиатрическую медикализацию».

254

она, префектура или мэрия приняли решение отправить слабоумного в лечебницу, врач должен был засвидетельствовать им не только что тот действительно слабоумен, не только что он не в состоянии удовлетворять собственные потребности, — даже того, что его потребности не в силах удовлетворять семья, было недостаточно; врач должен был признать его опасным, способным совершить поджог, убить, изнасиловать и т. д. — только при этом условии местные власти брали на себя заботу о нем. Об этом без обиняков говорят врачи 1840—1860-х годов: мы вынуждены составлять подложные отчеты, сгущать краски, представлять идиотов и слабоумных опасными, лишь бы их [отправили в лечебницу].*

Понятие опасности становится необходимым условием превращения медицинской помощи в феномен защиты и одновременно согласия тех, кто оплачивает эту помощь, ее предоставить. Опасность — это третий элемент, позволяющий приступить к процедуре интернирования и ухода за слабоумным, и функция удостоверения этой опасности возлагается на медиков. Любопытно, однако, что это банальное обстоятельство, в котором впервые заявляет о себе проблема стоимости аномалии, затем сопровождающая историю психиатрии неотлучно прямиком ведет к фундаментальным следствиям этой проблемы: с этих