Неограненный алмаз - Крисуэлл Милли - Страница 20

• Предыдущая
• 20/59
• Следующая

– Возможно, Лорел просто чувствовала себя одиноко.

Пруденс в задумчивости прикусила губу.

– Не думаю. Мы очень хорошо к ней относимся, почти как к члену семьи.

– У Лорел был муж. Он умер, и никто ей не заменит его чисто мужского участия: дружбы, покровительства, совета.

Этого не хватало и ему с тех пор, как умерла Кэтрин, – понимания друга. Он мог рассказать ей обо всем и получить поддержку. Теперь у него этого не было.

– Может, поэтому она позволяет Слиму помогать себе?

– Скорее, наоборот, – улыбнулась Пруденс. – Это она его опекает. Он очень неповоротлив. Думаю, из-за этого у него не было ни друзей, ни подруг.

Брок притянул ее к себе. Заглянув в ее изумленные глаза, он почувствовал, что тонет в них.

– Я хочу поцеловать тебя, Рыжая, и меня ничто не остановит. – Брок вдруг понял, что говорит правду.

Сжатая в его объятиях, Пруденс не могла не только ответить, но и глубоко вдохнуть; единственное, что она была способна делать – это глядеть на его губы, раздумывая, что бы она ощутила при их поцелуе. Долго ей размышлять не пришлось, поскольку эти губы внезапно приникли к ее.

Брок без труда преодолел ее слабое сопротивление и проник ей в рот. Пруденс почувствовала, что это вторжение отдалось во всем теле. Каждое движение его рта – голодного, ищущего, жадного – пробуждало в ней глубоко дремавшие, неизведанные ощущения.

Пруденс изумилась, с какой готовностью откликнулось ее тело на эту агрессию. Казалось, что оно давно ждало его ласки. Ее руки обвили шею Брока; она запустила пальцы в его волосы и застонала, забывая обо всем на свете.

Он на миг оторвался, чтобы заглянуть в ее глаза, полуприкрытые в сладостной истоме. Новые, незнакомые ощущения, как огонь, захватили ее целиком.

Но внезапно она уперлась руками в его грудь и резко отстранилась, энергично мотая головой. На ее лице отразились замешательство и смущение.

Однако Брок подобного смущения не испытывал.

– Мне следовало бы извиниться, Рыжая, но я не буду. Я желал этого с самого первого дня, как тебя увидел.

Пруденс лихорадочно сглотнула и наконец окончательно взяла себя в руки.

– Целуются под влиянием порыва, – попыталась она оправдать свое поведение. – Вообще это в человеческой натуре – иногда поддаваться влиянию импульсов и порывов.

Горло пересохло, и необычный, чужой звук собственного голоса удивил ее.

Брок освободил ее, и она скользнула с его колен на сено.

– Если ты в самом деле так думаешь, то ты наивнее, чем я думал. Поцелуи – это возможность получить удовольствие. Как и прикосновения и занятия любовью. Пусть это импульсивно и иррационально, но что в этом плохого?

Она внезапно вскочила на ноги.

– А почему ты не говоришь о том, что рационально? Об ответственности за свои поступки?

– Тебя зовут не Клэр, а меня – не Билли. Я – Брок. Помни об этом, – сухо сказал Питерс. Молча поднявшись, он направился в глубь конюшни.

Вышло так, что последнее слово осталось за ним, и он не собирается ее больше слушать. Пруденс в ярости ударила ногой кипу сена, жалея, что это – не голова ее управляющего, затем выскочила из конюшни и побежала к дому.

Взлетев по лестнице, она ворвалась в свою комнату, бросилась на кровать и закрыла голову подушкой, чтобы спрятаться от охватившего ее стыда. Но ее стремительная пробежка по дому не осталась незамеченной, и скоро в комнату вошла Мэри. На руках она держала младенца.

– Мисс Пру, что случилось? У вас такое красное лицо! Вы выглядите ужасно.

Пруденс сделала глубокий вдох.

– Нет, ничего, – сказала она. – Просто замерзла. Я решила немного прогуляться перед сном. Должно быть, это от ветра.

К большому ее облегчению, Мэри, похоже, удовлетворилась этим объяснением.

– Я не могу уснуть. Ребенок капризничал и только-только успокоился.

Чувствуя, что молодая мать хочет поговорить, Пруденс предложила:

– Почему бы нам не спуститься в большую комнату и не выпить по чашечке горячего шоколада? Ханна обычно оставляет мне немного на плите. Впрочем, я принесу его сюда.

Пруденс отправилась вниз, а когда вернулась и увидела Мэри, устроившуюся с ребенком на руках в кресле, у нее перехватило дыхание. Мать и дитя, казалось, спали. Эта безмятежная картина вернула Пруденс к мысли, которая уже давно ее не посещала, – о муже, о ребенке, о собственной семье.

Качнув головой, она отогнала от себя невеселые думы и поставила поднос на стол – тихо, стараясь никого не разбудить. Нет, она не должна думать об этом – даже несколько поцелуев с посторонним, по существу, человеком не заставят ее забыть о своих убеждениях и о своем долге.

Любовь – это ложь, и доказательство этому она видит прямо перед собой. Как бы предательски ни вело себя ее тело, разум должен оставаться трезвым всегда.

Когда мужчины получают то, что они хотели, они уходят.

И подобного с ней не случится никогда. Так она решила.

– Дорогая... дорогая... дорогая Клементина. Ты ушла, ушла навеки, мне так грустно, Клементина.

Пруденс задержалась в дверях, с улыбкой наблюдая умилительную сцену – Брок баюкал маленького Брока Джонатана, напевая ему вполголоса ковбойскую песню. Это была странная пара – высокий мускулистый ковбой и маленький хрупкий малыш. Но тут же Пруденс подумала, что при всем своем внушительном виде и грубоватых манерах Брок мягкий и деликатный человек.

И тут Брок что-то пробормотал. Пруденс разобрала только последнее слово – «Кэтрин». Кто это? Его жена? Или ребенок?

Мысль о том, что у Брока была другая жизнь и он любил кого-то еще, отозвалась в сердце Пруденс болью. Это удивило ее, и она постаралась думать о чем-нибудь другом.

– Доброе утро, – решилась она оборвать на полуслове столь необычную колыбельную. Брок смутился, как мальчик, застигнутый мамой за банкой варенья. – Вижу, Мэри упросила вас присмотреть за Броком Джонатаном.

– Мэри отправилась кормить кур и собирать яйца. Я обещал ей присмотреть за Би-Джеем, пока она не вернется, – объяснил Брок.

При этом он не добавил, что был рад снова подержать ребенка, почувствовать, как крохотные ручонки хватают его за пальцы, ощутить запах младенца, так много ему напоминающий.

– Я смотрю, вам нравится держать ребенка. Большинство мужчин к этому равнодушны. – Она увидела, что в его глазах мелькнула боль, и пожалела о своих словах.

– Думаю, это естественный инстинкт, – пожал он плечами, не желая рассказывать постороннему человеку о смерти Джошуа. Чтобы заставить ее сменить тему, он сделал выпад: – Вроде стремления к поцелуям. – Замысел сработал, на щеках Пруденс появилась краска, а на лице – злость.

– Это не по-джентльменски. Я прошу вас больше не напоминать мне об этом. То была минутная слабость, и я очень сожалею о случившемся.

Малыш зашевелился, и Брок прижал его к плечу, похлопывая по спине.

– Сожалеешь, Рыжая? – с досадой протянул он.

– Я просила вас не называть меня так, – напомнила она.

– Ты можешь просить все, что хочешь... Рыжая. Но я тоже вправе делать то, что хочу и когда хочу. И я не люблю, когда меня ограничивают.

Ее руки сжались в кулачки.

– Ты упрямый, грубый, наглый...

– Тихо, тихо, – поднял он руку. – Помни, что здесь ребенок. И не такой уж я наглый.

Пруденс метнула в него взгляд, который мог бы убить на месте льва, решительно повернулась и исчезла за дверью.

Несколькими секундами позже она появилась вновь; в одной руке у нее была тарелка с беконом, в другой – сковородка с картофелем.

Брок запротестовал:

– Только не говори, что ты будешь готовить! Я обещаю молчать весь день!

Святая Мария! Несколько дней потребовалось, чтобы его желудок после ее творчества наконец успокоился.

Она язвительно улыбнулась.

– Если бы это действительно заткнуло вам рот, я бы не готовила никогда, мистер Питерс.

– Можно и по-другому заткнуть мне рот, Рыжая. И более приятным способом. – Он со значением посмотрел на ее губы – мягкие и пухлые, просто созданные для поцелуев.

• Предыдущая
• 20/59
• Следующая