Белый клинок - Барабашов Валерий Михайлович - Страница 44

«Выхватить бы сейчас у кого-нибудь из них наган, да в морды эти, в морды!» — думала Катя, сцепив зубы, всеми силами стараясь унять в себе дрожь негодования, и тотчас поймала на себе внимательный, вовсе и не пьяный взгляд начальника штаба Нутрякова: он, покуривая папиросу, смотрел на Катино покрасневшее лицо и, наверное, что-то прочитал на нем…

Пархатый, уже еле ворочая языком, приставал к Кате:

— Катерина… ик!.. Кузьминишна… Я чого скажу… Ты думаешь, я пьяный?! Та ни в одном глазу! Цэ шось башка сама падае… Вона холодца хоче…

— Ну и дай, — посоветовала Катя.

— Мэ-а… — мотнул головой Пархатый. — А чого ты, Кузьминишна, эа мэнэ замуж не хочешь? Га?.. Умыться сначала пойтить?.. Можно и умыться. Но ты сначала скажи — пийдешь за мэнэ? Чем я тебе не по ндраву? Га? — Пархатый полез с объятиями. — Ты думаешь, если образованна, то… А я полковник!

— Но-но, полковник! — Катя не одержала смех, оттолкнула Пархатого, и Богдан, тупо покачавшись за столом, бессильно сполз на пол.

— А вы хорошо держитесь, Екатерина Кузьминична, — услышала Катя голос за спиной и обернулась: с граненой рюмкой в руках, слегка покачиваясь, стоял перед нею Нутряков.

— Вы о чем?

— Разрешите присесть? — Он показал глазами на свободный стул.

— Пожалуйста.

Нутряков сел, опрокинул рюмку в рот, зажевал звонко хрустевшей на его белоснежных зубах капустой.

— Я о роли, которую вы прекрасно разыграли у нас на глазах.

— Никакой роли я не играла, Иван Михайлович. — Катя притворно зевнула. — А устала я… Устала. К чему мне роль?

— Не скажите! — Нутряков погрозил ей пальцем. — Вы из чека, Вереникина… или как вас там. И это мне совершенно ясно. Но вы переиграли, уважаемая.

— Как мне все это надоело! — вздохнула Катя. — И вы все — чекисты, штабисты… Морочите бедной женщине голову.

— Я с вами потому откровенен, что вы — в наших руках. Но играете вы мастерски. Даже Борис Каллистратович ничего не заподозрил, поверил вам. А уж он-то…

— А кстати, где он?

— Не докладывает. Как появляется, так и исчезает… Я и сам не заметил.

— Ну-ну. — Катя поднялась. — Мне пора, Иван Михайлович. Отдохнуть надо. Или чем-то прикажете сейчас заняться?

Встал и Нутряков. Опрокинул еще рюмку, промокал губы платочком.

— Неплохо держитесь, неплохо. Молодец!.. А насчет занятий… Надо командира спросить… Иван Сергеевич! — негромко позвал Нутряков, но Колесников услышал, прервал разговор с Конотопцевым. — Чем нашей гостье заниматься? Или она может продолжить свой путь?

— При штабе у Пархатого будет, — махнул рукой Колесников. — Нехай с Лидкой бумаги пишут. Но Богдан чтоб глаз с нее не спускал…

Свадьба продолжалась.

Приказ разгромить село Талы, его волисполком привез Сашка Конотопцев. В Журавку он прискакал к ночи, с десятком верховых, сообщил, что утром отряд Ворона должен быть на месте, в Талах, часа три-четыре на сборы есть.

Конотопцев отчего-то злился, на вопросы Шматко отвечал раздраженно, сквозь зубы. Толком ничего не объяснил, сказал, как сплюнул. Из короткого его объяснения Шматко понял, что громить Талы ему придется одному, это вроде проверки, а люди Конотопцева будут лишь «доглядать». Шматко было заспорил — мол, чужими руками жар загребать собираешься?.. Конотопцев презрительно хмыкнул: не хочешь — не надо, так и в штабе доложу, нечего тень на плетень наводить. По-другому с тобой говорить будем, Ворон. Шматко не смолчал, припомнил Конотопцеву, что договаривались бить коммунистов совместно, а получается…

— Получается как надо, Ворон, — прервал Конотопцев. — Як тебе велели, так ты и сполняй. И хвостом не крути.

Было ясно, что штаб Колесникова решил проверить Ворона в настоящем, кровавом деле. Ход был придуман коварный, и Шматко, махнув рукой, — ладно, дескать, и сами справимся — отдал команду Дегтяреву готовиться в набег. Больше он ничего в тот час не сумел, не смог сказать своему заместителю — рядом все время был Конотопцев.

«Как теперь успеть предупредить волисполкомовцев в Талах? — размышлял Шматко. — Времени в обрез — только на то, чтобы собраться и пройти эти тридцать километров. Рассчитано правильно, точно… Думай, Иван, думай!»

Сборы были недолгими. Покормили лошадей, проверили оружие, боеприпасы… Выступили в ночь, с тем чтобы ранним утром быть в Талах, засветло же и вернуться. Ночевать в тех местах, да еще небольшим отрядом, было опасно: рядом Богучар, там — чека и чоновцы, крупный отряд милиции. Нет, лучше погромить, пощекотать Советской власти селезенку и назад, рассуждал Конотопцев, с чем Шматко охотно соглашался. Он догадался, что разведчик трусит, ввязываться в возможный бой ему вовсе не хотелось — мало ли что!

Так оно и было. Сашке велел отправиться к Ворону Безручко, наказал начальнику разведки, чтобы самолично проверил нового батька в деле, там ему некуда будет деваться, все сразу станет понятно. Погромит Талы, порежет волисполкомовцев — честь ему и хвала, черт с ним, пусть сидит в своей Журавке, а откажется или… В общем, шлепни его при случае, не церемонься, война спишет.

Однако шлепнуть и его, Конотопцева, мог сам Шматко: черт его поймет, что у этого Ворона на уме — странно себя ведет, анархист какой-то. О погромах его слыхали в штабе у Колесникова, регулярно доносил и Яков Скиба, да и другие верные люди: то Ворон разоружит милицию или продотряд где-нибудь под Лисками, то на ревком нападет… Правда, занимался он погромами вроде как с оглядкой: оружие и продовольствие у красных отымал, а вот людей не трогал, не убивал. Ну, синяков там навешают в драке, бока намнут, не без этого, а чтоб кровь лить… Тогда Безручко и велел Конотопцеву: в Талах, Сашка, чтоб все было по закону, проследи лично.

«Проследи!.. Сам бы и следил, жирный боров!» — злился Конотопцев на начальника политотдела. Не на смотрины едут, под пули. Там, в Талах, и отряд самообороны есть, и милиция. Вообще, он сам в Талах не был, все это сообщения его разведчиков. Скиба плел, что там и чоновцев полно, пулеметы у них. Нарвешься еще. И чего Безручко, да и тот же Колесников носятся с этим Вороном?! Подумаешь!.. Приказали бы вступить в дивизию, да и все дела. А не подчиняется — расстрел. Людей Ворона по разным полкам расформировать, чтоб в куче не были…

Сашка поежился, оглянулся. В сумраке безветренной холодной ночи качались позади них с Вороном тени, фыркали лошади, негромко переговаривались бойцы. Кое-кто курил, вспыхивали огоньки цигарок, кто-то надсадно кашлял.

«И дохлых с собой взяли, — досадовал Конотопцев. — Чего ради?»

Он было дернулся отдать Ворону приказ: кашляющего этого бойца вернуть, и так шуму много, но потом вспомнил наказ Безручко: ни одного бойца в Журавке не оставлять, пусть в деле покажут себя все. Но с больного этого парня какой прок?..

«Самому бы вернуться с полдороги, — тоскливо думал Конотопцев. — Сказать бы Ворону, что учения назначены, проверка. Поднялись по тревоге, вышли в поле… ну и достаточно. Все у Ворона хорошо, дисциплине подчинился, отряд свой поднял быстро, никаких особых заминок не было».

Ну а в штабе что говорить? В Талах есть свой Скиба, он донесет Безручко, что никого, мол, не было, волисполкомовцы живы и здоровы, Советская власть процветает.

«И все ж таки в Талах я показываться не буду, — решил Конотопцев. — Постою где-нибудь на бугре, погляжу. Хлопцы доложат».

Он позвал одного из «хлопцев», рябого малоразговорчивого Скрыпника, сказал ему вполголоса, что в целях «конспирации» ему, Конотопцеву, не велено совать нос в самое пекло, а ты, Афанасий, чтоб был все время рядом с Вороном, доглядал. Поняв?

— Та поняв, Егорыч, поняв! — усмехнулся Скрыпник и отъехал на свое место, куда-то в темноту, в которой с трудом угадывался весь отряд, около полусотни всадников.

Ворон ехал со своими замами, Дегтяревым и Тележным, все трое чуть впереди отряда, в ладных полушубках, в папахах, одеты тепло, хорошо. Негромко о чем-то говорили, похохатывали. Конотопцев, ехавший за ними, прислушался. Дегтярев вспоминал какую-то Дуську с Солонцов, у которой он «кутил два дня назад и забыл портсигар…»