Хозяин Амура - Хван Дмитрий Иванович - Страница 12

• Предыдущая
• 12/92
• Следующая

— Верно, Матвей! Не желаем лютеранских попов терпеть! Почто они иконы наши топчут?! Детей крестить нельзя! — раздались возбужденные голоса.

Однако не все из присутствовавших разделяли общее возмущение и желание продолжать борьбу с врагом. Стоя в тени огромной сосны, двое офицеров лет сорока с кислыми лицами обозревали шумящую толпу разношерстного народа и фигуры двоих выступавших, возвышающихся над ними.

— А Ленин на броневик, помнится, вставал… — с усмешкой проговорил один.

— Я надеюсь, Смирнов знает, что делает, — сказал второй. — Иначе такая каша заварится, что нам не расхлебать будет.

Бывшие морпехи не горели желанием продолжать воевать в глухих лесах Карелии, желая поскорее вернуться на берега Ангары, ставшей им вторым домом, к которому они успели прикипеть. Там сейчас находились их домашние очаги, их семьи, их дети, наконец. Терять лишний год, а то и более им совершенно не хотелось. После черного дня окончательного закрытия аномалии, когда люди потеряли все то, что было им дорого, чувство привязанности к родным стало доминирующим. Вряд ли полковник этого не понимал.

В отличие от морпехов молодежь Ангарии, напротив, была настроена на продолжение войны. Та видимая легкость, с которой они шли от одной победы к следующей, занимая крепости, городки и поселения карельского края, вскружила им голову, и теперь стрелкам хотелось большего — еще побед, новых взятых крепостей. Смирнов это видел и чувствовал опасность, исходившую от такого шапкозакидательства. Ведь, по сути, с организованной силой шведского войска ангарцы еще не встречались. Да, они сумели взять две достаточно сильные крепости с гарнизонами в несколько сотен человек каждая. Да, они прошли маршем по западному берегу Ладоги, взяли Корелу, Тиурулу, еще несколько поселений, выгнав оттуда с активной помощью местного православного люда немногочисленных шведов и финнов. Но разве это можно считать убедительной победой? Конечно же нет. Для оной нужно было нечто действительно громкое, чтобы оглушительно аукнулось в Стокгольме. И полковник уже знал, что это будет.

— Пущай Якимку, пса, приведут! Живота лишить его, паскуду! — раздалось вдруг из толпы. — К лютеранству окаянному принуждал он люд православный!

Якимкой крестьяне назвали Якима Терентьева — священника православной церкви в Терву, который требовал от своей паствы переходить в шведскую веру. На службе он использовал лютеранский катехизис, переведенный на карельский язык другим пленником — карелом Ефимом Семеновым, который служил фогтом северного Кексгольмского лена, то есть состоял на шведской службе. Однако с ним ангарцы разобрались быстро — Ефим пользовался в народе уважением и открыто враждовал с Терентьевым. Кстати, карельский катехизис, отпечатанный в Стокгольме, писан был на основе кириллицы, что вызвало у Смирнова, взявшего его в руки, неподдельный интерес. Прежде он читал, что оный труд составлен был на финском, но правда жизни оказалась иной. Семенов, или Симо Весимаа, как звучало его имя по-карельски, заслужил уважение ангарцев своей твердой позицией. Полковник, а с ним многие согласились, посчитал необходимым использовать Ефима на своей стороне. Был и третий пленник — захваченный в селении Тиурула русский боярин Родион Лукьянович Лобанов, перешедший на службу к шведам почти три десятка лет назад, помогая войскам Якоба Делагарди, в то время хозяйничавших на этой земле. За это он получил от короля Швеции Густава грамоту на владение окрестными землями, став на продолжительное время фогтом северного Кексгольмского лена, являясь, таким образом, предшественником Семенова. Сейчас Лобанов вместе с Терентьевым находился в Сердоболе, заключенный под стражу. Смирнов планировал отвезти их в Москву, чтобы изменники были подвергнуты суду. Теперь же, в связи с изменившимися обстоятельствами, полковник решил использовать и боярина в своих интересах.

— Лобанова пусть после Терентьева приведут… — подозвал он своего зама, Евгения Лопахина. — Глянем, что народ скажет.

Под улюлюканье толпы, сдерживаемой стрельцами и стрелками, пред народом был поставлен Яким Терентьев. Словно волчок, он вертелся вокруг себя, выпучив совиные глаза. Борода его была всколочена, а нижняя челюсть лязгала от страха быть растерзанным крестьянами, кои его люто ненавидели. По знаку Смирнова стрелецкий воевода Афанасий Ефремов, поспешая, зачитал Якиму список его прегрешений перед верой и народом, после чего вопросил толпу:

— Как судить его будете, люд православный?

— Смерть! Повесить собаку! — раздалось множество возгласов. — В мешок и к водянику! — Гул напиравшей толпы нарастал.

Ефремов вопросительно взглянул на полковника — тот молча кивнул в ответ. И в тот же миг двое дюжих стрельцов, схватив хнычущего Якима под руки, потащили обмякшую и вяло подвывавшую жертву к перекинутой через крепкий сук удавке.

И нескольких минут не прошло, как привели и бывшего фогта, лицо которого местами отливало синевой, а топорщившиеся некогда усы теперь бессильно повисли. Боярин, не медля ни мгновения, правильно оценив критичность ситуации в виде еще бившегося в агонии Терентьева, громогласно принялся отрекаться от шведов, прося у народа прощения, напоминая о своих заслугах в деле защиты церкви и паствы от лютеран. Пустив слезу, он даже укорял ладожан в излишней жесточи, чем умилил многих, и на этот раз расправы не произошло. Полковник облегченно вздохнул: дойди дело до линчевания, пришлось бы боярина защищать. Стоявший у телеги стрелецкий воевода также расслабился, переглянувшись с ангарским военачальником. Первое дело было сделано — полковником-ангарцем был вершен суд, серьезный зачин для дальнейшего развития задумки Андрея Валентиновича. Да и с людьми повезло, особенно с воеводой Афанасием.

Ефремов, уже многое знавший об ангарцах из писем Бельского, поддержал Смирнова сразу же, как и все стрельцы. Лишь немногие из дьяков, находившихся при отряде стрельцов, были возмущены непослушанием онгарца, о чем они не молвили в тот момент открыто, справедливо опасаясь получить тумаков от взволнованных происходящим людей, но их возмущенные лица да недоуменные перегляды говорили о том прямо. Полковник, подозвав стрелецкого воеводу, приказал незамедлительно тех дьяков запереть до поры в сарае да охранять, чтоб не сбежали. Лишний шум за пределами карельских землиц сейчас был ни к чему.

— Может, зарезать их чутка попозже? — осведомился насчет дальнейшей судьбы новгородских чинуш Афанасий, но получил на сей счет отрицательный ответ.

— Лишняя кровь не нужна, — негромко проговорил полковник. — Сгодятся они нам на что-нибудь.

Между тем крестьяне привели еще и священника местной церквушки, и тот принялся зычно славословить прежнего владыку Сильвестра и поносить лютеран, припоминая все обиды, нанесенные ими православной вере, и те гонения, что претерпели от ворога священнослужители. В итоге он довел толпу до экзальтации: казалось, дай им дубины, и все крестьяне кинутся искать шведов в густых лесах северного Приладожья. Андрей Валентинович понял, что следует срочно заканчивать определивший многое митинг, и дал знак своим стрелкам и стрельцам Ефремова потихоньку раздвигать шумевший народ в стороны, чтобы покинуть собрание, прихватив с собой уже пришедшего в себя Родиона Лобанова и нескольких наиболее рьяно выступавших ораторов.

Теперь следовало провести собрание в более узком кругу первоангарцев с целью выработки дальнейшей стратегии и определить тактику ближайших действий. С тиурульским боярином, еще не совсем осознававшим, что происходит вокруг, Смирнов решил поговорить вечером, когда у него появится свободное время, а покуда Родиона снова заперли в темную, без единого окошка комнатенку. Лобанов не протестовал, смирившись со своим положением, и принялся ожидать обещанного разговора при свете огарка свечи, завалившись на застеленную тряпьем лавку. Крестьян же, похвалив за рвение и правильную позицию, отпустили по домам, снабдив первым заданием. За ближайшие пару седмиц им, с помощью Семенова и Лобанова, приказано было составить список окрестных поселений, указав численность проживающего там люда. Причем учесть надо было и самые мелкие, пусть и в пару дворов. Также требовалось выяснить число мужчин, способных без сильного ущерба хозяйствам встать под знамена ангарского отряда. Смирнов прикинул необходимое число рекрутов — три-четыре сотни. Такое количество можно было отлично вооружить и экипировать, используя захваченные у шведов трофеи. Основная часть этого имущества была оставлена в Кореле, вместе с некоторым количеством стрельцов и почти всем обозом. Таскать за собой толпу крестьян было глупо, а вот наученные стрельцами ополченцы сгодятся в обороне этой же самой Корелы, ежели придется им повторить свои недавние подвиги в деле сопротивления шведским оккупантам. Народ тут тертый, упрямый, любящий свой край, а потому надежный. Ангарцы вошли в эту среду непринужденно, показав свою силу и твердость духа. Поэтому корельцы да ладожане легко приняли новую власть, теперь же сибирякам оставалось не разочаровать этих людей. За неполные три десятка лет их предавали уже дважды, отдавая шведу, обрекая на противостояние с чуждой карельцам культурой. В прошлом ангарцев, которое они помнили, это дорого обошлось Руси, сильно оттесненной Швецией с бывших новгородских окраин.

• Предыдущая
• 12/92
• Следующая