Розовая мечта - Эштон Элизабет - Страница 4

— Ну… это очень мило с вашей стороны. — Она не знала, как расценивать его заявление. Потом, осмелев, спросила: — Могу я узнать ваше имя?

— Алекс, — бросил он, поигрывая бокалом.

— Но я не могу так вас называть.

— Сегодня вечером можете. Больше мы не встретимся.

Последнее замечание больно задело ее. Все еще глядя на свой бокал, он спросил беззаботно:

— А как вас зовут?

— Чармиэн.

Он перевел на нее взгляд, в глазах его проснулся интерес.

— Необычно, — резюмировал он. — Почему Чармиэн?

— Почему бы и нет? Это, собственно, следствие романтических наклонностей моего отца. Перед самым моим появлением на свет он посмотрел фильм о Клеопатре, и имена героев поразили его воображение. Я рада, что он выбрал имя Чармиэн, а не Клеопатра.

— Клеопатра вам бы не подошло, вы не сирена.

Замечание, хотя и справедливое, несколько ее обидело.

— Чармиэн, а дальше?

— Алекс, а дальше? — парировала она.

Он искренне рассмеялся:

— Прекрасно, моя прелестная Чармиэн. — Как бы делая над собой усилие, он попытался продолжить беседу: — Вы в первый раз в Париже?

Она подтвердила и добавила:

— Чудесный город.

— Все мировые столицы становятся похожи до чрезвычайности, — пожал он плечами, — бетонные здания, в универмагах продается одно и то же, неоновая реклама везде одинакова. Скоро вы перестанете различать — в Париже вы, Мадриде или Берлине.

— Но каждый город имеет свои особенности, — возразила она, — тут у вас Лувр, площадь Согласия и…

— Не утруждайтесь перечислением, — махнул он рукой, — каждый год уносит что-то, от старых зданий освобождаются ради очередных монстров, а то, что остается, теряется среди небоскребов. Еда и та стандартизируется. Вот уже куриное соте можно съесть и в Токио, и в Нью-Йорке.

— Все равно вкусно.

— Ну, не стройте из себя гурмана. На мой вкус тут многого недостает.

— Вы просто избалованы, — отважилась заявить она.

— Может быть, — согласился он, — я понимаю, о чем вы думаете. В моей жизни было слишком много хорошего, и я уже ничего не ценю — тут, вероятно, вы правы.

Она подумала не совсем об этом, но и это было справедливо.

— Роскошь по-настоящему оценивается в бедности, — произнесла она и тут же пожалела об этом. Не стоило подчеркивать свое положение — но, странно, лицо его смягчилось. Кажется, впервые за все время обеда она полностью овладела его вниманием до сих пор он, казалось, лишь присутствовал рядом.

— Милая моя, — начал он мягко, — я бы многое отдал, чтобы побывать на вашем месте. Имея все, часто ощущаешь жизнь бесцельной и страшно скучной.

— Уверена, мне так никогда бы не показалось, — воскликнула она, — и потом, будучи богатым можно так много делать для других.

— Давать, к примеру, обеды Золушкам? — Теперь он уже посмеивался над ней.

— Я очень благодарна, — притихла она.

— Благодарным должен быть я, поскольку, как это ни странно, нахожу ваше общество весьма приятным. И потом, я вам обязан за все-то время, что вы на меня потратили.

— Говорю вам, мне это доставило удовольствие.

— Удивительно. Я, например, ненавижу ходить к своему портному. Альтея тоже будет вам признательна.

— Вашу сестру так зовут? — спросила она быстро. — Она выходит замуж, и вы поэтому покупаете ей столько нарядов?

— Замуж? Вовсе нет. Она еще слишком молода для брачных уз, накладывающих определенную ответственность, — так мне во всяком случае, говорили, сам я этого пока не испытал. В конечном итоге придется мне конечно, пошевелиться и подыскать ей подходящего мужа.

Это безапелляционное утверждение шокировало Чармиэн, хотя она знала, что во многих средиземноморских странах браки по расчету все еще обычное дело.

— И у бедной девушки нет выбора? — возмутилась она.

— Естественно, я не стану принуждать ее к союзу, который придется ей не по вкусу, — отвечал он спокойно. — Но женщинам в браке требуется прежде всего надежность, и с этой точки зрения ни один из ее нынешних приятелей на роль мужа не годится.

— Поп-певцы? — спросила она, припоминая свои подростковые увлечения.

— Это все пустяки, отрезал он, — певцы обычно вообще вне досягаемости. — Он примолк, а Чармиэн испытала некоторую жалость к незнакомой девушке, у которой такой деспотичный брат.

— Но, предположим, она действительно влюбится, — сделала она новую попытку.

— Любовь и брак — совершенно разные вещи, — усмехнулся он цинично, — лишь очень юные создания стремятся их объединить, зачастую с катастрофическими последствиями.

Не познав еще настоящей любви, она не могла ему противоречить, хотя и чувствовала, что он не прав.

Он посматривал на нее с добродушной насмешкой.

— Ну а вы-то сами, крошка, тоже настолько молоды, что верите в любовь с большой буквы?

— Ну… я многого не испытала, но всегда думала, что это единственное основание для брака.

— Романтическое пустословие! — презрительно отмахнулся он.

Так вы ее опекун? — спросила она, испытывая симпатию к Альтее.

— Наш отец умер, и я теперь глава семьи, — объявил он гордо; видно было, что он воспринимает свое положение серьезно, — однако мы далеко ушли от темы, мне не хочется, чтобы сестра приезжала в Париж, по одной важной причине, и в утешение ей я накупил платьев, которые вы столь любезно выбрали.

«Что же это за важная причина? — подумалось ей. — Бойфренд, что ли, у нее здесь и потому ее следует удерживать подальше? Кто-то, по мнению Алекса, неподходящий?» Ободренная искристым мозельским вином, которое они потягивали, она вдруг спросила, француз ли он, и он ей ответил отрицательно.

— Так кто же вы? — настаивала она, но, кажется, он ее не слышал. С удивлением она увидела, что выражение его лица совершенно изменилось, глаза стали холодными, и он уставился на кого-то, неприятно улыбаясь. Чармиэн повернула голову, чтобы взглянуть на объект его внимания. В ресторан вошла женщина, и если Алекс был неотразимым мужчиной, то незнакомка была прекраснейшей из женщин. Плечи, руки и шея были словно из белого мрамора, она была в черном шелковом платье с глубоким декольте и боковым вырезом, открывавшим при ходьбе красивые ноги. Правильные черты лица, роскошные льняные волосы, уложенные в сложную прическу. Огромные голубые глаза, чуть тронутые косметикой. На шее и в ушах сверкали драгоценности, а завершали туалет черные перчатки по локоть, придавая ей несколько строгий вид.

Двигалась она с величавым достоинством, напоминая скандинавских богинь (позднее выяснилось, что в действительности она шведка). Пожилой человек нес следом за нею прозрачную пелерину.

— А вот и веселая вдова, — сухо произнес Алекс, — разоделась в пух и прах; однако ей следует дать маленький урок. Никто не может оскорбить меня безнаказанно.

Чармиэн бросила на него испуганный взгляд — в этот момент он был похож на приготовившуюся к прыжку черную пантеру с золотыми глазами. Ничего не подозревающая красотка шествовала как королева между столиками; все глаза уставились на нее. Игнорируя приглашение метрдотеля, она направилась к Алексу. Тот поднялся при ее приближении; они были почти одного роста.

— Привет, Алекс, — мягко поздоровалась она.

— Добрый вечер, Хельга, — холодно ответил он. — Вот неожиданность!

В ее голубых глазах сквозило недоумение. Голос был низкий, с хрипотцой. У нее был явный, но приятный акцент.

— Но, я полагала, мы условились… — начала она.

— Ты, верно, меня не так поняла.

— Ну, все хорошо, что хорошо кончается. — Она обернулась к сопровождавшему ее: — Мы останемся тут.

— Боюсь, это невозможно, дорогая. За этим столиком нет больше мест. — Алекс продолжал глядеть на Хельгу с какой-то волчьей усмешкой.

— Ерунда, — раздраженно возразила она.

— Нет, не ерунда, моя милая я здесь ужинаю с подружкой и я уверен, ты бы не хотела помешать нашему рандеву.

Хельга перевела холодный взгляд прозрачно-голубых глаз на Чармиэн, которую до сих пор игнорировала.