Дневник наркомана - Кроули Алистер - Страница 14
- Предыдущая
- 14/83
- Следующая
Лу всегда практична; она вкладывает частицу таинства и священнодействия во все, что делает. Было нечто торжественное в том, как она пересыпала героин с лезвия ножа на тыльную сторону своей ладони.
— Мой Рыцарь, — промолвила она, сверкая глазами. — Ваша Дама снаряжает вас на битву.
И она поднесла кулак к моим ноздрям. Я вдохнул наркотик с неким ритуальным почтением. Не могу представить, откуда взялось это наитие. Может дело в том, что блеск кокаина побуждает принимать его с жадностью, в то время как тусклость героина намекает на серьезность операции?
Мне казалось, я прохожу какой-то весьма важный церемониал. Когда я все сделал, Лу отмерила дозу и себе. Она поглотила ее с глубоким и мрачным интересом.
Это напомнило мне о манере моего старого профессора в университете, когда он пришел проинспектировать нового больного; случай был загадочный, но явно критический. Возбуждение, порожденное кокаином, несколько застыло. Наши мысли замерли, и в то же время их остановка была столь же напряженной, как и предшествовавшее ей движение.
Мы снова смотрели друг другу в глаза с неменьшим, чем ранее, пылом; но это был как бы пыл иного рода. Как будто мы оказались избавлены от необходимости бытия в привычном смысле слова. Мы оба гадали — кто мы, что мы, и что должно случиться; и, в то же время, мы были абсолютно уверены, что ничего произойти не может.
Это было экстраординарнейшее ощущение. Из тех, которые не под силу воображению обычного ума. Бери выше — я не верю в то, что даже самый великий художник на свете смог бы придумать то, что чувствовали мы, а если бы и смог, то все равно не сумел бы это описать.
Я вот и сам пытаюсь сейчас это описать, но чувствую, что получается неважно. Подумать только, даже у английского языка есть свои пределы. Когда математики и ученые мужи желают обменяться мнениями, обычный язык для этого не очень подходит. Им приходится изобретать новые слова, новые символы. Вы только посмотрите на уравнения Эйнштейна.
Когда-то я знавал человека, знакомого с Джеймсом Хинтоном, тем самым, кто изобрел четвертое измерение. Он был довольно сообразительный малый. Но Хинтон все равно, даже о самых обычных предметах, думал в шесть раз быстрее его, так что когда Хинтону требовалось объяснить себя, он попросту не мог этого сделать.
Вот почему новый мыслитель несет с собой великое беспокойство. А они все воют, что не могут его понять; и это их очень раздражает; и в девяти случаях из десяти они подвергают мудреца преследованиям и объявляют его Атеистом и Дегенератом, либо немецким шпионом, либо — Большевиком, или любым другим ругательным словом, которое в моде на данный момент.
Кое-что об этом рассказал Уэллс в своей книжке про гигантов, а кое-что и Бернард Шоу в "Назад к Мафусаилу". В этом нет ничьей персональной вины, но проблема существует, и вам ее не преодолеть.
И вот я, какой я есть, совершенно ординарная личность, наделенная вполне посредственными мозгами, внезапно оказался отрезан от всего остального мира в своем дивном месте, сознавая, что должен поведать нечто абсолютно грандиозное, но что именно я не смог бы объяснить даже самому себе.
А прямо напротив меня стояла Лу, и я инстинктивно понял, по родству наших страстей, что она побывала в том же месте, где и я.
Мы не нуждались в общении посредством членораздельной речи. Мы прекрасно понимали и так; и мы выражали это понимание в каждом нежном взгляде и жесте.
Мир неожиданно застыл в гробовой тишине. Мы были наедине с ночью и безмолвными вещами. Наше место было в вечности, и мы узнали об этом неким необъяснимым путем; и эта бесконечная тишина расцветала загадочно объятиями.
Героин подействовал. Мы почувствовали себя коронованными колоссальным спокойствием. Мы были господами; мы пустили ростки из ничто в бытие! И теперь бытие медленно пробуждало нас к действию. В наших натурах была необходимость, и она требовала выражения, и после первого интенсивного взаимопроникновения наших индивидуальностей мы достигли равнодействия всех составляющих нас сил.
В определенном смысле счастье наше было так громадно, что мы не смогли его вынести; и незаметно мы скользили к пониманию необходимости выражения несказанных таинств посредством тайных же священнодействий.
Но все это происходило на огромном расстоянии от реальности. Сокрытая цепь ассоциаций связывала эту новую истину с очевидно банальным фактом, что Монмартр находится под боком, что за окнами ночь, и самое время выйти и продолжить кутеж.
Мы одевались, как мне кажется, с тем самым чувством, которое испытывает свежеиспеченный епископ, впервые надевая свое облачение.
Но ничего из этого не углядел бы и даже не заподозрил никто из тех, кто видел нас в тот момент. Одеваясь, мы смеялись, напевали и обменивались веселыми пустяками. Спускаясь по ступеням вниз, мы чувствовали себя божествами, сходящими на землю из запредельного бессмертия.
Под кокаином мы замечали, как странно улыбаются, глядя на нас, люди. Наш энтузиазм бросался в глаза. Нас даже слегка раздражало, от чего все они не двигаются в едином темпе; но на этот раз все было совсем иначе. Чувство нашего превосходства над остальным человечеством присутствовало постоянно. Наше величие нельзя было описать словами. Наши голоса звучали отдаленно, очень отдаленно. Мы были серьезно убеждены, что портье сознает — поймать такси ему велят Юпитер и Юнона.
Мы не сомневались, что наш шофер также знает, что он управляет солнечной колесницей.
— Совершенно чудесное вещество, — сказал я Лу, проезжая Триумфальную Арку. — Не знаю, что ты имела в виду, говоря, что оно не оказало на тебя никакого особенного эффекта, но выглядишь ты абсолютно божественно!
— Еще бы, — рассмеялась Лу. — Королевская дочь вся сияет изнутри; ее наряд шит золотом, и лицо ее подставлено поцелуям, словно комета, что несется к солнцу… А ты и не знал, что я королевская дочка? — и она улыбнулась с таким изысканным соблазном, что я чуть было не упал в обморок от восторга.
— Спокойно, Петушок, — щебетала она. — Все в порядке. Ты — верх совершенства. Я — верх совершенства. И я твоя женушка.
Я вполне мог ободрать обшивку такси. Я считал себя великаном. Гаргантюа передо мною был пигмеем. Мне ужасно хотелось разнести что-нибудь в щепки, и это меня совсем взбесило, потому что больше всего мне хотелось распотрошить не кого-нибудь, а Лу, и в то же время она была самым драгоценным и нежным фарфоровым изделием, какой делали в эпоху династии Мин, или как там еще называлась эта чертовая эпоха.
Самая хрупкая, утонченная красота! Коснуться ее означало осквернить. Внезапно я почувствовал весь скотский смысл супружества.
Тогда еще я не имел понятия об уничтожающих любовь свойствах героина, которые и были причиной внезапной перемены чувств — я не постиг это загадочное предзнаменование. Такие определенно стимулирующие вещества, как алкоголь, гашиш и кокаин дают Купидону развернуться. Разрушительный эффект в смысле желания наступает только при обратном действии. Ты, так сказать, влезаешь в долги, потому что живешь не по средствам.
Но наркотики, если можно так выразиться, философического типа, каковыми принципиально являются морфий и героин, непосредственно враждебны активным эмоциям и эмоционально активным действиям. Нормальные человеческие чувства претворяются в то, что внешне выглядит как нечто равноценное им по духу. Обычная доброжелательность принимает космические размеры, оборачивается безграничной, терпимой филантропией в силу того, что к ней не подходит никакой моральный кодекс. Более чем сатанинская гордыня распирает грудь. Как сказано у Бодлера: "Знакомо ли тебе беспредельное презрение, которое делает душу столь доброй?"
Пока мы подъезжали к Бютт-Монмартр по направлению к Сакре Кер, мы не проронили ни звука; исчезнув в нашем тихом блаженстве. Вы должны понять, что мы и без того достигли высшей точки возбуждения. Поддерживать нас в этом состоянии и входило в обязанности героина.
Нет, мы не рвались на пылающих крыльях против ветра в небо, мы были распростерты, паря в беспредельности эфира. Время от времени мы принимали свежие дозы тусклой мягкой пудры. Проделывали мы это без жадности, спешки и даже без желания. То было ощущение бесконечной власти, которую может позволить бесконечная осмотрительность. Сама Воля чего-либо желать была, казалось, упразднена. Мы направлялись в никуда, потому что нашей природе было свойственно так поступать.
- Предыдущая
- 14/83
- Следующая
