Дневник наркомана - Кроули Алистер - Страница 4
- Предыдущая
- 4/83
- Следующая
В дальнейшем я разузнал, что некоторые народы, в частности японцы, отталкиваясь от этого факта, смогли создать точную науку. Так, например, они ударяют в ладоши четыре раза "с тем, чтобы отогнать злых духов". Это, конечно, только оборот речи. Вот что они делают на самом деле: физический жест пробуждает разум от летаргии, так что беспокоившая его идея оказывается заменена новой. Они знают массу уловок, чтобы эта новая мысль не пропала, и чтобы она оказалась приятной. Более подробно об этом позже.
Вот что произошло в тот момент: мой рассудок охватила буйная, черная и совершенно бесцельная ярость. Я понятия не имел как она была вызвана. Кафе показалось мне отвратительным — как холерный барак. Бросив монету на стол, я с изумлением отметил, что она скатилась на пол. Я выскочил из этого заведения так, словно дьявол шел за мной по пятам.
Те полчаса, что последовали за этим событием, нисколько не отложились в моей памяти. Я испытывал отчаянное чувство, словно меня забросили в мир невероятно глупых и злобных карликов.
Совершенно внезапно я очутился на Пиккадилли. "Старый добрый Питер, старый повеса, чертовски рад тебя видеть. Вот теперь мы на пару и покутим", — промурлыкал мне в ухо знакомый голос.
Говоривший был симпатичный валлиец, все еще в цвете лет. Некоторые люди почитали его одним из лучших скульпторов нашей эпохи. Он и в самом деле деле имел последователей, которых я мог бы только квалифицировать как " отталкивающих почти бездарей".
В глубине души он считал человечество бесполезным и что род человеческий ни на что не годен, разве что в качестве подходящих тел, которые могли бы ему позировать как модели. Тот факт, что они притворяются живыми, вызывал у него скуку и отвращение. Его раздражение доросло до такой степени, что у него появилась привычка выпивать намного больше, чем это нужно и обычному человеку. Физически он был гораздо крупнее и подхватил меня под руку, точно полицейский, забирающий в участок. Он лил мне в уши нескончаемый поток путаных воспоминаний, каждое из которых казалось ему невероятно радостным.
Я злился только полминуты; потом расслабился и начал почти засыпать, убаюкиваемый его потоком слов. Удивительный человек, девять десятых всего времени похожий на слабоумного, и все-таки за всем этим можно было разглядеть искры гениальности, озаряющие глубокую ночь его ума. Я понятия не имел, куда он меня тащит. Мне было все равно. Я был окутан сном и проснувшись, обнаружил, что снова сижу в Кафе "Глициния".
Старший официант как раз возбужденно описывал моему компаньону, что за дивную картину тот пропустил.
— Мсье Фордхэм едва не убили мсье Лорда, — булькал он, заламывая пухлые руки. — Едва не убили мсье Лорда.
Нечто в этой речи разбудило во мне непочтительность и я разразился истерическим хохотом.
— Паршиво, — вымолвил мой спутник. — Паршиво! Этот Фордхэм тоже еще тот тип, ничего не может сделать по-человечески. Послушай, сегодня ночью я гуляю. Ты пойди и будь умницей, сходи скажи об этом всем мальчикам и девочкам… Пусть приходят и мы пообедаем.
Официант достаточно хорошо знал, о ком шла речь, и очень скоро я обменивался рукопожатиями с совершенно незнакомыми мне людьми, причем с видом, подразумевающим самую теплую и неистощимую привязанность. Компания и в самом деле подобралась весьма выдающаяся. Один из мужчин был толстый немецкий еврей, который с первого взгляда напомнил мне кусок консервированной свинины, слишком долго пролежавшей летом в неподходящем месте. Но чем меньше он говорил, тем больше делал; и деяния его составляли одно из величайших сокровищ рода человеческого.
Далее следовал говорливый, радушный человек с копною седых волос, и странной кривой улыбкой на лице. Он походил на персонажей Диккенса, но больше, чем кто-либо из современников, сделал для возвращения к жизни английского театра.
Женщин я невзлюбил. Они казались мне недостойными этих мужчин. Похоже, великим людям нравится выступать в окружении уродов. Я полагаю по этому же принципу короли в старину держали при себе для забавы шутов и карликов. "Одни рождаются великими, другие достигают величия, третьим его навязывают". Как бы то ни было, его бремя обычно оказывается слишком тяжким для их плеч.
Помните ли вы рассказ Фрэнка Харриса про Гадкого Утенка? Если нет, то вам не помешает его вспомнить.
Страшнее всего в полете — это страх самого себя, чувство, что ты оторвался от положенного тебе места и теперь все милые знакомые вещи под тобой превратились в жестоких, враждебных чудовищ, готовых тебя раздавить, если ты к ним прикоснешься.
Первая из дам была толстая, наглая, рыжеволосая потаскуха, которая напоминала мне белого опарыша. Испорченность сочилась у нее сквозь кожу. Она была напыщенна, претенциозна и глупа, и выдавала себя за великий авторитет в литературе; но все ее знания были знаниями попугая; а ее собственные потуги в словесности представляли собой самую оголтелую ахинею, какая только когда-либо была напечатана даже по стандартам той клики болтунов, которую она финансировала. На ее оголенном плече лежала рука низенькой худой женщины с простым хорошеньким личиком и якобы детскими манерами. Она была немка из низов. Ее муж — влиятельный член Парламента. В народе говорили, что он живет на ее заработки. Ходили слухи и похуже. Я слышал от двух или трех умников, что, по их мнению, именно она, а не бедняжка Мата Хари, передала бошам чертежи наших танков.
Говорил ли я, что моего скульптора звали Оуэн? И его звали, зовут и будут звать так, пока Искусство остается Искусством. Одной нетвердой рукой он опирался на стол, другою указывал гостям куда садиться. Глядя на него, я подумал о ребенке, играющем в куклы.
Как только первая четверка расселась, я увидел еще двух девушек, стоявших за ними. Одну, Виолет Бич, я уже встречал. Она была эксцентричная штучка — еврейка, по-моему. На голове у нее был пучок желтых волос, растрепанных как у Петрушки, а тело облегало дикое платье цвета киновари — на тот случай, если кто-то ее все-таки не заметит. Еще ей нравилось походить на французского апаша, поэтому она носила, надвинув на глаз, старое кепи для игры в крикет, а с губы ее свисала размокшая сигарета. Однако она определенно обладала талантом сочинителя, и я в самом деле был очень рад встретить ее снова. Должен признаться, я всегда немного застенчив с незнакомыми людьми. Обмениваясь рукопожатиями, я услышал, как она произносит своим странным голосом, высоким и в то же время глуховатым, как-будто с ее горлом было что-то не в порядке:
— Извольте познакомиться с Мисс -
Я не разобрал фамилии; так никогда и не научился правильно различать необычные слова. Как выяснилось в дальнейшие сорок восемь часов, ее звали Лейлигэм — звали, и в то же время не звали. Однако я предупреждаю — не пытайтесь поторапливать меня. Всему свое время.
Между тем я узнал, что обращаться к ней полагалось не иначе как к «Лу». "Беспредельная Лу" было ее прозвище среди посвященных.
Я ото всей души хочу, чтобы вы сейчас поняли одну простую вещь: едва ли существует кто-нибудь, кто бы знал, как работает его ум; не сыскать и двух одинаковых умов, как заметил Гораций или какой-то другой старый ишак; и, к тому же, сам процесс мышления вряд ли вообще именно таков, как мы его себе представляем.
Поэтому вместо того, чтобы опознать в этой девушке обладательницу очей, столь поразивших меня ранее, я позволил факту знакомства затмить собой само знакомство — не знаю, ясно ли я выражаюсь. То есть этот очевидный факт не пожелал всплыть в моей памяти. Я начал мучиться вопросом: где я мог видеть ее раньше?
И вот еще одна странная вещь. Не думаю, что я бы смог узнать ее по внешности. Хватка ее руки, вот что навело меня на след, хотя я до того в жизни к ней не прикасался.
Только не подумайте, что я предаю всему этому такое большое значение. Не отвергайте сказанное мною, как мистический треп. Загляните сами в прожитые вами годы, и если вы не сможете там отыскать полдюжины столь же необъяснимых инцидентов, столь же безрассудных, столь же претящих упорядоченному викторианскому рассудку, лучшее, что вы можете сделать, так это лечь спать рядом со своими пращурами. Только это. Спокойной ночи.
- Предыдущая
- 4/83
- Следующая
