Второй пол - де Бовуар Симона - Страница 87

• Предыдущая
• 87/238
• Следующая

Но женская Тайна в представлении мифологического мышления — это реальность более глубокая. На самом деле она непосредственно подразумевается самой мифологией абсолютного Другого. Если допустить, что несущественное сознание — это тоже пропускающая свет субъективность, способная оперировать cogito ¹, то это значит признать, что оно действительно суверенно и в конечном счете существенно; а чтобы всякая обоюдность оказалась невозможной, надо, чтобы Другой был другим для самого себя, чтобы сама его субъективность ощущалась как Другое; такое сознание, будучи отчужденным как сознание в своем чисто имманентном наличии, непременно стало бы Тайной; оно стало бы «Тайной–в–себе» уже потому, что было бы «Тайной–для–себя»; оно стало бы абсолютной Тайной. Точно так же существует тайна Негра или Азиата, существует помимо загадки, создаваемой их скрытностью, поскольку их, безусловно, воспринимают как несущественного Другого. Следует заметить, что американский гражданин, приводящий в глубокое недоумение среднего европейца, все же не воспринимается им как нечто «таинственное»: он лишь скромно признается, что не понимает его; так и женщина не всегда «понимает» мужчину, однако мужской тайны не существует; все дело в том, что процветающая Америка и мужчина находятся в положении Хозяина, Тайна же — достояние раба.

Разумеется, в сумерках притворства можно только предаваться мечтам о позитивной реальности Тайны; подобно некоторым побочным галлюцинациям она рассеивается при малейшей попытке ее зафиксировать. Литературе никак не удаются описания «таинственных» женщин; они могут появляться в начале романа как странные, загадочные особы; но, если только история не остается незавершенной, они всегда в конце концов выдают свой секрет и становятся последовательными, законченными персонажами. Например, герой книг Питера Чейни не перестает удивляться непредсказуемым капризам женщин: никогда нельзя угадать, как они себя поведут, они сбивают все расчеты; в действительности же, стоит читателю узнать, что именно движет их поступками, как они тут же представляются весьма несложными механизмами; одна — шпионка, другая — воровка; как бы умело ни строилась интрига, всегда существует ключ, а иначе и быть не может, будь автор сколь угодно талантлив, а воображение его — сколь угодно богато. Тайна — это всегда только мираж, и он исчезает при малейшей попытке вглядеться в него, Итак, мы видим, что миф в значительной степени объясняется тем, какое применение находит ему человек. Миф о женщине — это роскошь. Он может возникнуть, только если над человеком не довлеют его неотложные потребности; чем более конкретно переживаются отношения, тем менее они индивидуализируются. Древнеегипетский феллах, крестьянин–бедуин, средневековый ремесленник, современный рабочий, в силу трудовой необходимости и бедности, имеют слишком определенные отношения с конкретной женщиной — своей подругой, — чтобы наделять ее доброй или недоброй аурой. Черные и белые статуи женственности были воздвигнуты в те эпохи и теми классами, которым был отпущен досуг, чтобы предаваться мечтам. Но и в роскоши есть своя польза; мечты эти всегда властно направлялись соображениями выгоды. Конечно, большинство мифов коренятся в непосредственном восприятии человеком его собственного существования и окружающего мира; но выход за пределы опыта к трансцендентной Идее был сознательно осуществлен патриархальным обществом в интересах самооправдания; через мифы оно навязывало людям свои законы и нравы в образной и наглядной форме; коллективный императив проникал в каждое конкретное сознание в виде мифа. С помощью религий, традиций, языка, сказок, кино мифы проникают даже в те сферы существования, что всецело находятся во власти материальной действительности. Каждый может обрести в них источник сублимации своего скромного опыта: одного обманула любимая женщина — и он заявляет, что она — взбесившаяся матка; другого мучает мысль о его мужском бессилии — и женщина превращается в Самку Богомола; третьему нравится общество его жены — и вот она уже Гармония, Покой, кормилица Земля, Любовь к дешевой вечности, к карманному абсолюту, свойственная большинству мужчин, удовлетворяется за счет мифов. Малейшее волнение или неприятность становятся отражением вневременной Идеи; иллюзия эта приятно льстит тщеславию, Миф — это одна из тех ловушек ложной объективности, в которые непременно попадает дух серьезности. Речь снова идет о том, чтобы подменить жизненный опыт и требуемые им свободные суждения готовым идолом. Вместо подлинной связи с автономным существом миф о женщине предлагает неподвижное созерцание миража. «Мираж! Мираж! Их надо убить, раз они неуловимы; или же успокоить, просветить, отучить от увлечения украшениями, сделать их действительно равными нам спутницами, задушевными подругами, союзницами в этой жизни, по–другому одеть их, остричь им волосы, все им сказать…» — восклицал Лафорг. Мужчина ничего не потерял бы, отказавшись превращать женщину в символ, — скорее наоборот, Коллективные, направляемые грезы, клише очень бедны и однообразны рядом с живой действительностью: для настоящего мечтателя, для поэта она бывает гораздо более плодотворным источником, чем приевшееся чудесное. Эпохи, когда к женщинам относились с самой искренней нежностью, — это не куртуазный феодализм и не галантный XIX век, это эпохи — например, XVIII век, — когда мужчины видели в женщинах себе подобных: именно тогда они оказывались действительно романтичными: достаточно прочитать «Опасные связи», «Красное и черное», «Прощай, оружие!», чтобы в этом убедиться. В героинях Лакло, Стендаля, Хемингуэя нет никакой тайны, но от этого они не менее привлекательны. Признать в женщине человека не значит обеднить опыт мужчины: он не утратил бы ни разнообразия, ни богатства, ни интенсивности, если бы развивался в отношениях двух субъектов; отказаться от мифов не значит разрушить весь драматизм отношений между полами, не значит отрицать те смыслы, что действительно открываются мужчине через женскую реальность; это не значит уничтожить поэзию, любовь, приключения, счастье, мечту — это значит лишь настаивать на том, чтобы поведение, чувства, страсти были основаны на правде ¹.

Лафорг еще говорит насчет женщины: «Поскольку ее оставили в рабстве, лени, без всякого иного занятия или оружия, чем ее пол, она гипертрофировала его и стала Женственностью… и мы позволили ей гипертрофировать себя; в мире она существует для нас… Так вот, все это неверно… С женщиной чы до сих пор играли в куклы. Это длится уже слишком долго!..»

«Женщина теряется. Где женщины? Нынешние женщины — это уже не женщины»; мы видели, в чем заключается смысл этих таинственных лозунгов. В глазах мужчин и несчетного числа женщин, смотрящих на мир теми же глазами, недостаточно иметь женское тело и исполнять женские функции в качестве любовницы, матери, чтобы быть «настоящей женщиной»; через половую жизнь и материнство субъект может требовать для себя независимости; «настоящая женщина» — это та, которая принимает себя как Другого. В поведении нынешних мужчин есть двойственность, создающая в душе у женщины мучительное противоречие; они в значительной степени соглашаются видеть в женщине себе подобную, равную; и все же продолжают требовать, чтобы она оставалась несущественным; для нее же эти две судьбы несовместимы; она колеблется между ними, не будучи вполне приспособленной ни к одной из них, что и объясняет ее неуравновешенность. У мужчины между общественной и частной жизнью нет никакого разрыва; чем больше он утверждается в действии, в работе — на «подступах» к миру, тем более мужественным он представляется; ценности человеческие переплетаются в нем с жизненными ценностями; автономные же достижения женщины вступают в противоречие с ее женственностью, поскольку от «настоящей женщины» требуется, чтобы она сделалась объектом, была Другим, Вполне возможно, что в этом плане чувственность и даже сексуальность мужчин меняется. Уже родилась новая эстетика. И хотя мода на плоскую грудь и худые бедра — на женщину–эфеба — продержалась недолго, возврата к пышному s 1, еалу прошлых веков не произошло. Теперь требуется, чтобы женское тело было плотью, но скромной; оно должно быть изящным, а не жирным, мускулистым, гибким, сильным, должно указывать на трансцендентность; предпочтительнее, чтобы оно было не белым, как тепличное растение, но тронутым лучами универсального солнца, загорелым, как торс рабочего человека. Одежда стала практичной, но от этого женщина не стала казаться бесполой: наоборот, короткие юбки позволили гораздо лучше, чем раньше, оценить ноги и бедра. И непонятно, почему, собственно, работа должна лишить ее эротической привлекательности. Восприятие женщины одновременно как социального лица и как плотской добычи может быть весьма возбуждающим; в недавно появившейся ¹серии рисунков Пене можно видеть, как молодой жених бросает свою невесту, будучи соблазненным хорошенькой женщиной–мэром, которая собиралась зарегистрировать их брак; тот факт, что женщина исполняет «мужскую должность» и в то же время возбуждает желание, долгое время был темой для более или менее непристойных шуток; понемногу возмущение и ирония притупились, и сейчас, кажется, зарождается новая форма эротизма; может быть, она породит и новые мифы.

• Предыдущая
• 87/238
• Следующая