Последний холостяк - Крэн Бетина - Страница 50
- Предыдущая
- 50/96
- Следующая
У Антонии замерло сердце и перехватило дух.
Это была месть! И первую скрипку сыграл Ремингтон.
Она почувствовала себя так, словно бы ее швырнули в бездонный колодец с ледяной водой, – онемевшей и обессиленной. Он подлейшим образом заманил ее к себе, соблазнил и сделал посмешищем пьяных дружков, с которыми находился в сговоре. Проклятие!
Нет, ей не хотелось в это верить. Грудь иглой пронзила боль, она схватилась руками за сердце. Но такова была суровая правда. Все его заигрывания, многозначительные взгляды, провокационные намеки, паточно-сладкие прикосновения предназначались для ускорения ее позорного разоблачения. Все его медовые улыбочки, обманные ласки, фальшивые поцелуи – не что иное, как приманка, заманивающая в ловушку. И она попалась в его капкан, хотя и знала, что он презирает женщин и старается вульгарно соблазнить ее и унизить как злейшего врага.
Ремингтон коварно предал ее, но она сама в этом виновата: не надо было ему верить и слепо следовать порыву своих чувств. Это расплата за собственную похоть!
Ремингтон взбежал по ступенькам лестницы, вошел в спальню и застал Антонию сидящей на кровати с отрешенным, бледным лицом, искаженным гримасой боли. На ее васильковых глазах сверкали слезы. Первым его желанием было догнать эту свору извращенцев и негодяев, утративших право называться британскими джентльменами, И перебить их всех до одного. Но пересилило второе желание – успокоить и приласкать их бедную жертву, извиниться перед ней, попытаться загладить вину своих дружков. Переведя дух, он окликнул ее:
– Антония! Ради всего святого прости, что все так вышло…
Он обошел вокруг кровати и попытался погладить леди Пакстон. Она отшатнулась от него как от зачумленного, подхватила с ковра белье и начала одеваться.
– Не смей ко мне прикасаться! – взвизгнула она, когда он вновь протянул к ней руку.
Ей хотелось лишь одного – поскорее покинуть этот дом. Дрожа и плача, она с трудом надела нижние юбки и принялась застегивать пуговицы на платье.
– Умоляю тебя, Антония! Все обстоит совсем не так, как тебе кажется. Клянусь, что я…
– Откуда тебе знать, что я думаю обо всем этом? – сдавленно огрызнулась она, одергивая подол юбки и высматривая на полу туфли.
Он схватил ее за локоть, но она отпихнула его, взвизгнув:
– Руки прочь!
– Ты можешь негодовать, однако позволь мне все тебе объяснить, – настаивал Ремингтон. – Их приход сюда стал для меня полной неожиданностью.
Она резко обернулась и крикнула:
– Ложь!
Слезы унижения жгли ей пылающие щеки, она прикусила нижнюю губу, боясь утратить самообладание, надела туфельки и, смерив Ремингтона уничтожающим взглядом, спросила:
– Как ты мог так низко пасть? Ведь они благодарили тебя за умело разыгранный спектакль!
– Антония! Все было совсем не так…
Ремингтон сжал пальца в кулак и шагнул к ней. Она попятилась, опасаясь, что он ее ударит. Он замер.
– Я не желаю больше тебя видеть! Никогда! – сказала она, и эти слова резанули его по сердцу словно острый нож.
Она стремительно прошла мимо окаменевшего графа в гостиную, накинула на плечи плащ и обернулась, опасаясь, что он бросится на нее. Смертельно бледный Ремингтон стоял возле кровати и тупо смотрел в стену. Антония глубоко вздохнула и выбежала в коридор.
Ремингтон догнал ее возле входной двери, когда она безуспешно пыталась ее открыть, схватил за плечи и прохрипел, повернув ее лицом к себе:
– Антония, будь же благоразумна! В таком состоянии тебе не следует выходить на улицу одной. Сейчас ведь уже ночь!
– Уберите руки, милорд! – холодно промолвила она, ощущая в груди ужасающую пустоту. – После всего пережитого здесь я уже ничего не боюсь.
Она из последних сил толкнула тяжелую дверь и наконец-то покинула этот проклятый дом. Спустя мгновение ее фигура уже растворилась во мраке пустынной улицы. Ремингтон долго всматривался в темноту, пытаясь отдышаться, но растревоженное сердце не унималось и продолжало гулко стучать во вздымающейся груди. Он потряс головой, пытаясь избавиться от стоявшего перед глазами образа разгневанной Антонии, но и это ему не удалось. Взгляд его случайно упал в темный укромный уголок у основания лестницы, туда, где прятался проныра-репортер. Руперт Фитч злорадно ухмыльнулся, насмешливо дотронулся до края котелка, приветствуя его, и быстрым шагом удалился по дорожке к экипажу.
Ремингтон с трудом подавил желание догнать этого отвратительного таракана и вогнать его в щель между булыжниками мостовой. Что за кошмарная ночь! Охваченный отчаянием, граф вернулся в дом, проследовал в кабинет и откупорил бутылку бренди.
Едва он залпом выпил первый бокал, как в дверях возникли Филиппе и Манли. Подавленные всем случившимся, они хотели выразить сочувствие своему господину.
– Пожалуйста, оставьте меня одного! И не нужно ничего говорить, – осевшим голосом произнес он и, едва лишь они закрыли за собой дверь кабинета, вновь наполнил бокал. Ему хотелось напиться и забыть обо всех этих мерзостях. Ради спасительного забвения он готов был даже переколотить все стулья об пол и стены. Но, к его огорчению, вторая порция огненного напитка застряла у него в горле, пришлось выплюнуть ее на пол. Вот до чего довела его эта глупая авантюра! И выпить он уже толком не способен.
Антония вновь и вновь возникала в воображении, лишая его покоя и сна укоризненным выражением ангельского лица. И этого агнца чуть было не растерзала волчья стая жаждущих отмщения хамов! Естественно, это нанесло Антонии серьезную душевную травму, и с этим уже ничего нельзя было поделать.
Антония! Сколько в ней скрытого темперамента, огня и страсти! Сколько нежности, наивности и доверчивости! Какое божественное наслаждение ему доставляли ее ласки! Как приятно ему было заключать ее в свои объятия, проникать в ее сокровищницу наслаждения, сливаясь с ней в одно целое. Он настолько увлекся амурными играми, что забыл, с чего они начинались – с коварного плана отмщения, выработанного подвыпившей компанией обиженных ею холостяков. Первоначально преисполненный пафоса мужской солидарности, этот заговор обернулся безобразной демонстрацией мужской жестокости и бессердечности. Как это, однако, отвратительно, унизительно и печально!
Тяжело вздохнув, Ремингтон вновь представил себе голубые глаза Антонии. Читавшаяся в них поначалу страсть сменилась болью и укором. Она, очевидно, осознала, что эта сцена в спальне – только начало ее страданий и позора, а потому и была с ним недружелюбна и резка. Наверняка кто-то из заговорщиков проболтается об этом происшествии, и тогда высший свет отторгнет падшую Антонию: в подобных ситуациях обычно страдает женщина, а не мужчина. Ведь для него очередная любовная интрижка – всего лишь дозволенная общественной моралью шалость, в то время как для нее прелюбодеяние – непростительный, тяжкий грех, свершившая который становится изгоем. Получалось, что он, сам того не желая, разрушил ее жизнь… Она будет до конца своих дней носить ярлык доступной дамы, прослывет кокоткой и станет объектом насмешек и домогательств похотливых молодых ловеласов и сластолюбивых женатых стариков.
Кровь начала закипать в жилах графа Карра, кулаки сжались так, что побелели костяшки пальцев, сердце заныло от уколов совести и сострадания к Антонии. Он готов был немедленно вызвать кого-нибудь из ее обидчиков на дуэль или же банально поколотить, чтобы другим было неповадно обижать ее впредь.
Внезапно он вздрогнул, обрадованный и встревоженный мыслью, пришедшей ему в голову: ее можно спасти, сделав своей законной женой!
Поборов волнение, Ремингтон попытался взглянуть на такую идею хладнокровно. Причин для волнений, собственно говоря, не было. К такому способу прикрыть свои грешки любовники прибегали во все времена. Замеченная в недостойном поведении парочка прощалась обществом, если вскоре становилась благочестивым семейством, и вновь обретала утраченные ими права после рождения наследника. Предательская дрожь снова охватила графа. Еще бы! Ничто не пугало его больше, чем семейная жизнь.
- Предыдущая
- 50/96
- Следующая